- Помню, - нерешительно кивнул я головой, - как же не помнить? Впрочем, повторите их. Так ли она вам передала.
- В тот вечер мужа ее не было дома. Пришли вы, какой-то особенный, "светлый", как она говорила. Вы заметили, что у нее заплаканные глаза, и долго добивались узнать причину слез. Она долго отказывалась. Тогда вы обвили рукой ее талию, привлекли к себе и тихо сказали: "Счастье мое, я вижу, тебя здесь никто не понимает, никто не ценит твоей кристальной души и твоего жемчужного сердца. Ты совершенно одинока... Есть только один человек, который ценит тебя, сердце которого всецело в твоей власти..."
- Да, это мой приемчик, - задумчиво улыбнулся я. - Теперь я уже его бросил.
- Что? - переспросила старушка.
- Я говорю: да. Это именно были те слова, которые я сказал ей.
- Ну вот. Потом вы, кажется, стали... целовать ее...
- Наверно, - согласился я. - Не иначе. Что же она вам рассказывала дальше?
- Через несколько дней вы гуляли с ней в городском саду. Вы стали просить ее зайти на минутку к вам выпить чашку чаю... Она отказалась, ссылаясь на то, что не принято ходить замужней даме в гости к молодому человеку, что этот поступок был бы моральной изменой мужу. Вы тогда обиделись на нее и целую аллею прошли молча. Она спросила: "Вы сердитесь?" Да, сказали вы, вас оскорбляет такое отношение и вы вообще страдаете. Тогда она сказала: "Ну, хорошо, я пойду к вам, если вы даете слово вести себя прилично..." Вы пожали плечами: "Вы меня обижаете". Через полчаса она была у вас, а через час была уже вашей.
И, опять приподнявшись со стула, старуха торжественно спросила:
- Помните ли вы это?
- Помню, - подтвердил я. - А что она говорила, уходя от меня?
- Она говорила: "Вы теперь перестанете уважать меня", а вы прижали ее к сердцу и возразили: "Нет, никого в жизни я не люблю так, как тебя". А теперь она умерла, моя голубка!
Старая дама заплакала.
- О! - порывисто, в припадке великодушия вскричал я. - Если бы можно было вернуть ее вам, я пожертвовал бы для этого собственной жизнью.
- Нет... ее уже ничто не вернет оттуда, - рассудительно заметила старая дама.
- Не говорила ли она вам еще чего-нибудь обо мне?
- Она рассказывала, что вы виделись с ней сначала каждый день, а потом на вас свалилась неожиданно какая-то срочная работа, и вы виделись с ней раз в неделю. А однажды она, явившись к вам неожиданно, застала у вас другую женщину.
Я опустил голову и стал сконфуженно разглаживать руками подушку.
- Помните вы это? - спросила дама.
- Помню.
- А когда она расплакалась, вы сказали ей: "Сердцу не прикажешь!" И предложили ей остаться хорошими друзьями.
- Неужели я предложил ей это? - недоверчиво спросил я.
Вообще это было на меня не похоже. Я хорошо знал, что ни одна женщина в мире не пошла бы на такую комбинацию, и поэтому никогда не предлагал вместо любви дружбу. Просто я спрашивал: "Кажется, мы охладели друг к другу?" У всякой женщины есть свое профессиональное женское самолюбие. Она почти никогда не говорит: "Кто это мы? Никогда я к тебе не охладевала!" А опустив голову, промолчит три минуты и скажет: "Да, прощайте!"
Очевидно, старуха что-то напутала.
- Не передавала ли мне покойница чего-нибудь перед смертью?
И в третий раз торжественно поднялась со стула старуха, и в третий раз сказала торжественно:
- Да, она поручила вам свою маленькую дочь.
- Мне, - ахнул я, - да почему же?
- Как вы знаете, муж ее умер четыре года тому назад, а я стара и часто хвораю.
- Да почему же именно мне?
Старуха печально улыбнулась.
- Сейчас я скажу вам вещь, которая неизвестна никому, - тайну, которая покойница свято хранила от всех и открыла мне только в предсмертный час: настоящий отец ее ребенка - вы.
- Боже мой! Неужели? Вы в этом уверены?..
- Перед смертью не лгут, - строго сказала старуха. - Вы отец, и вы должны взять на себя заботу о вашей дочери.
Я побледнел, сжал губы, опустил голову, долго сидел так, волнуемый разнородными чувствами.
- А может быть, она ошиблась? - робко переспросил я. - Может быть, это не мой ребенок, а мужа.
- Милостивый государь! - величаво сказала старуха. - Женщины никогда не ошибаются в подобных случаях. Это инстинкт.
Нахмурившись, я размышлял.
С одной стороны, я считал себя порядочным человеком, уважал себя и поэтому полагал сделать то, что подсказывала моя совесть. Он должен быть мне дорог, этот ребенок от любимой женщины (конечно, я в то время любил ее). С другой стороны, это тяжелая обуза, при моем образе жизни, совершенно выбивала меня из колеи и налагала самые сложные и запутанные обязанности в будущем.
Я - отец. У меня - дочь.
- Как ее зовут? - спросил я, разнеженный.
- Верой, как и мать.
- Хорошо, - решительно сказал я, - согласен. Я усыновлю ее, но пусть она носит фамилию Двуутробникова.
- Почему Двуутробникова? - спросила у меня недоумевающе старуха.
- Да мою фамилию. Ведь я же Двуутробников.
- Вы... Двуутробников?
- А кто же?
- Боже мой! - в ужасе закричала странная гостья. - Значит, это не вы.
- Что не я?
- Вы, значит, не Классевич? Дочь называла фамилию Классевич и дала этот адрес.
Неожиданно бурная волна залила мое сердце.
- Классевич, - захохотал я. - Поздравляю вас: вы ошиблись дверью. Классевич в следующей комнате, номер одиннадцатый. А моя комната - номер десятый. Пойдемте, я провожу вас.
Оживленный, веселый, взял я расстроенную старуху за руку и потащил за собой.
- Как же, - тараторил я, - моя фамилия Двуутробников. Номер десятый... А Классевич дальше. Он - номер одиннадцатый. Он тут давно живет в этих комнатах, вот тут, рядом со мной. Как же, Классевич. Очень симпатичный человек. Вы сейчас с ним познакомитесь... А вы, значит, вместо одиннадцатого номера в десятый попали. Хе-хе!.. Ошибочка вышла. Как же! Классевич, он тут. Эй, Классевич! Вы дома? Тут одна дама вас по важному делу спрашивает. Идите, сударыня! Хе-хе! А я-то, слушаю, слушаю...
Широкая масленица
Кулаков стоял перед хозяином гастрономического магазина и говорил ему:
- Шесть с полтиной? С ума сойти можно! Мы, Михайло Поликарпыч, сделаем тогда вот что... Вы мне дайте коробку зернистой в фунт, а завтра по весу обратно примете... Что съедим - за то заплачу. У нас-то ее не едят, а вот гость нужный на блинах будет, так для гостя, а?
"Чтоб тебе лопнуть, жила!" - подумал хозяин, а вслух сказал:
- Неудобно это как-то... Ну, да раз вы постоянный покупатель, то разве для вас. Гришка, отвесь!
Кулаков подвел гостя к столу и сказал, потирая руки:
- Водочки перед блинками, а? В этом удивительном случае хорошо очищенную, а? Хе-хе-хе!..
Гость опытным взглядом обвел стол.
- Нет-с, я уж коньячку попрошу! Вот эту рюмочку, побольше.
Хозяин вздохнул и прошептал:
- Как хотите. На то вы гость.
И налил рюмку, стараясь не долить на полпальца.
- Полненькую, полненькую! - весело закричал гость и, игриво ткнув Кулакова пальцем в плечо, прибавил: - Люблю полненьких!
- Ну-с... ваше здоровье! А я простой выпью. Прошу закусить: вот грибки, селедка, кильки... Кильки, должен я вам сказать, поражающие!
- Те-те-те! - восторженно закричал гость. - Что вижу я! Зернистая икра, и, кажется, очень недурная! А вы, злодей, молчите!
- Да-с, икра... - побелевшими губами прошептал Кулаков. - Конечно, можно и икры... Пожалуйте вот ложечку.
- Чего-с? Чайную? Хе-хе! Подымай выше. Зернистая икра хороша именно тогда, когда ее едят столовой ложкой. Ах, хорошо! Попрошу еще рюмочку коньяку. Да чего вы такой мрачный? Случилось что-нибудь?
Хозяин придвинул гостю тарелку с селедкой и страдальчески ответил:
- Жизнь не веселит! Всеобщий упадок дел... Дороговизна предметов первой необходимости, не говоря уже о предметах роскоши... Да, так, к слову сказать, знаете, почем теперь эта зернистая икра? Шесть с полтиной!
Гость зажмурился.
- Что вы говорите! А вот мы ее за это! На шесть гривен... на хлеб... да в рот... Гам! Вот она и наказана.
Хозяин сжал под столом кулаки и, стараясь улыбнуться, жизнерадостно воскликнул:
- Усиленно рекомендую вам селедку! Во рту тает.
- Тает? Скажите. Таять-то она, подлая, тает, а потом подведет - изжогой наделит. Икра же, заметьте, почтеннейший, не выдаст. Бла-агороднейшая дама!
- А что вы скажете насчет этих малюток? Немцы считают кильку лучшей закуской!
- Так то немцы, - резонно заметил гость. - А мы, батенька, русские. Широкая натура! А ну, еще... "Черпай, черпай источник! Да не иссякнет он", как сказал какой-то поэт.
- Никакой поэт этого не говорил, - злобно возразил хозяин.
- Не говорил? Он был, значит, неразговорчивый. А коньяк хорош! С икрой.
Хозяин заглянул в банку, погасил в груди беззвучный стон и придвинул гостю ветчину.
- Вы почему-то не кушаете ветчины... Неужели вы стесняетесь?
- Что вы! Я чувствую себя как дома!
"Положим, дома ты бы зернистую икру столовой ложкой не лопал", - хотел сказать вслух Кулаков, но подумал это про себя, а вслух сказал:
