— Мой дорогой ребенок, как ты можешь сомневаться в нем? Я никогда не слышала, чтобы он плохо говорил о тебе. Он все переживает про себя.
— Это в его природе, — ответила Флора. — Я не хочу сказать, что он все время был безупречным, но однажды я очень сурово осудила его за ошибку, Я совсем забыла, как многим я ему обязана, у меня ведь было много причин, чтобы быть благодарной ему.
— Иди к нему, дорогая, и будь уверена в его прощении. Я буду с нетерпением ожидать вашего приезда на виллу. Обед устраивать в семь, как обычно? Я как следует подготовлю все. — добавила миссис Олливент, полная материнской заботы, взволнованная предстоящим примирением тех двоих, кого она так сильно любила, а также весьма озабоченная вопросом приготовления к ужину рыбы и куропаток. Хороший обед играет определенную роль в семейной жизни; расстроенный муж будет иметь более хорошее настроение после поджаренных куропаток, чем после обычных телячьих ножек и каперсового соуса.
Обе леди взяли себе кэбы у Пэддингтона, и миссис Олливент отправилась в Ватерлоо с огромным количеством чемоданов, а Флора — на Вимпоул-стрит.
Как медленно тащился этот кэб! Это был такой короткий путь, но каким долгим он казался. Когда она увидела знакомую улицу, сердце Флоры забилось сильнее и наполнилось страхом, и ей уже хотелось, чтобы расстояние между ней и домом, который она так хотела увидеть, увеличилось. Кэб с грохотом повернул на Вимпоул-стрит. Здесь были два ряда схожих домов, стоящих друг против друга: белые ступеньки, ярко начищенные таблички с фамилиями жильцов, балконы со стоящими на них горшками с алой геранью и резедой, зеркальные окна и неизменные занавески: темно-красные снизу и белые сверху, тут и там висели птичьи клетки, слуги выглядывали из окон. Сердце Флоры почти выскочило из груди, когда кэб, раз или два заехав на бордюр, остановился у двери дома доктора Олливента.
Дом выглядел самым мрачным на улице. Ступени имели весьма непривлекательный вид, а ведь раньше они сверкали чистотой и их порой мыли по два раза на день, когда этого требовала миссис Олливент. По углам дома валялась солома, бронзовая табличка была пыльной и грязной, герань в гостиной завяла, на окнах косо висели ставни. Запустение, казалось, оставило здесь на всем свой отпечаток, ведь фронтоны домов обычно говорят об этом в первую очередь.
Сердце Флоры сжалось при виде всегда любимого дома. Подобные изменения были ее виной. Она ведь забрала у мужа домоправительницу, которая поддерживала дом чистым и опрятным, из-за ее эгоистичности миссис Олливент покинула свой пост, оставив дом сына, а неопрятный дом — уже не дом.
Слуга открыл дверь, но даже он имел весьма запущенный вид. Он был в полосатом утреннем жакете вместо расписного черного, который он раньше имел обыкновение носить в это время суток, кроме того, одежда была изрядно помята и выпачкана. Да и сам человек имел не очень привлекательный вид, как будто бы провел бессонную ночь.
Флора не сказала ни слова и прошла в холл, направляясь в библиотеку, открыла дверь и вошла. Такого опустошения, царившего в комнате, жена доктора не могла и представить себе. Она была пуста. Бумаги на столе доктора были разбросаны ветром, ворвавшимся из холла. Здесь стояло его кресло, такое пыльное, как будто на нем не сидели много дней, да, это было то самое кресло с высокой спинкой, в котором обычно сидел он, изучая вопросы жизни и смерти. Стойка нераспечатанных писем лежала на столе, между поблекшими серебряными чернильницами паук сплел свою паутину.
— О, мэм, — проговорил дворецкий, — я так благодарен Господу, что вы дома! Если бы я знал, куда писать, я бы написал вам или вашей свекрови, хотя хозяин и не велел мне делать этого.
— Написать мне, о чем? — воскликнула Флора, необычайно взволнованная.
Произошло что-то ужасное, то, о чем она не знала. Даже вид дома предвещал что-то зловещее.
— Доктор Олливент в отъезде? — спросила она, замирая.
Комната выглядела так, как будто ее оставили несколько недель назад.
— Его нет?
— О, нет, мэм, он слишком болен для этого.
— Болен, он болен?
— Он не говорил вам об этом в своих письмах? Он сказал мне, что передал о себе, кому нужно, все, и я не побеспокоился поэтому написать вам, даже если он и выглядел плохо. Он находится сейчас на попечении мистера Дарли в Бэдфорд-сквер, вы знаете его, мэм.
— В чем же дело? Пожалуйста, расскажите мне все. Он очень болен? — спросила в отчаянии Флора.
О, эта нежность, прощение и раскаяние, так запоздавшие.
— Господи, спаси меня, — жалобно проговорила она, — спаси меня от мучений!
— Я надеюсь, мэм, что не очень, но мистер Дарли сказал прошлым вечером, что хозяин пока болен и послал меня за доктором Вейном, живущим поблизости, и оба этих джентльмена разговаривали около часа о медицине, которую я никогда не любил. Затем мистер Дарли сказал мне найти сиделку доктору Олливенту на ночь. Я взял кэб и объездил пол-Лондона и наконец я нашел одну молодую особу в Хайборском институте, она очень приятная дама.
— Как долго он был болен? — спросила Флора, снимая шляпу и жакет трясущимися руками.
— Более трех недель, мэм. Это началось с простуды, — его знобило и затем появилась своего рода лихорадка, у него пропал аппетит, он потерял покой. Я мог бы рассказать вам о том, что он часто засиживался далеко за полночь в то время, как я мыл лампы. Он по-прежнему осматривал своих больных и совершал свои обычные обходы и однажды, совсем обессилев, упал на кровать. Это бесполезно, — сказал он, — скажи людям, которые придут ко мне, что меня нет в городе. Я попрошу мистера Дарли понаблюдать моих пациентов. Я сходил за мистером Дарли и он стал заботиться о нем с того времени.
— Я сейчас же пойду к нему, — сказала Флора, идя к лестнице.
Слуга беспокойно последовал за ней.
— Я боюсь, что вы найдете его очень больным, мэм, — сказал он, — вы должны быть готовы к тому, чтобы увидеть его совсем изменившимся.
— Я готова ко всему, — ответила она, всхлипывая, — только не к тому, чтобы потерять его.
И она побежала наверх быстрыми и легкими шажками и совсем беззвучно — толстый ковер покрывал лестницу.
Она открыла дверь в центральную комнату на втором этаже. Эта комната была когда-то специально убрана для невесты доктора, сейчас она ожидала увидеть здесь больного. Но, к своему удивлению, увидела, что мебель завешена коричневой материей и никого там нет. Все было здесь так, как до ее отъезда: туалетная комната с позолоченной фурнитурой была завешена от пыли и света, ковер, занавески, зеркала — все было укутано. Комнаты, которые она как бы освятила своим присутствием, казалось, никто не посещал в ее отсутствие.
