Почему бы ей, государыне, не внести эти новшества в московский быт? Она только начнет с танцев, а потом обучит своих дам итальянскому языку, они будут читать сонеты Петрарки, даже Боккаччо! Мужчины будут просто вынуждены присоединиться, вот и получится веселый двор с очаровательными беседами, музыкой, танцами, а не только пирами, где надутые разодетые мужчины много едят.
Идея облагородить московский двор таким способом очень понравилась римским подругам, они принялись разучивать положенные на музыку сонеты Петрарки, чтобы продемонстрировать свои таланты в ближайшее время.
От епископа Бонумбре подготовку тоже скрывали, София прекрасно понимала, что папский легат вовсе не одобрит ее начинание. Сам Бонумбре предпочитал проповедовать в Москве на площадях перед соборами, чем не раз навлекал на себя гнев священников и прихожан. Ему вслед плевали, а от благословения, как и от красной кардинальской мантии, шарахались, крестясь на свой лад. Бонумбре не унывал, Иисуса тоже не сразу поняли… Теперь он был совершенно уверен в своем предназначении – нести свет истинной веры заблудшим душам Московии.
Подготовка к будущему представлению была в разгаре, когда в Москву вернулась с богомолья великая княгиня Мария Ярославна. Конечно, ей нашептали о том, как ведет себя невестка. Когда открылась дверь и в комнату вошла мать великого князя, боярышни дружно ойкнули. Розарио прекратил играть, прикидывая, не пора ли удирать. Все поклонились старшей великой княгине, а та, не обращая внимания на невестку, подошла к Прасковье Беклемишевой, отвела руки, старательно прикрывавшие полуобнаженную грудь, и строго поинтересовалась:
– Ты никак в баню собралась? Тогда почему слуга здесь?
Обвела взглядом присевших с перепуга Анну, Феодосию и свиту Софии. Царевна решила, что пора вмешиваться:
– Мы готовим праздник, для чего разучиваем песни и танцы, как это делают в Риме.
Свекровь приподняла бровь (София поняла, от кого у Ивана Васильевича эта привычка):
– Здесь не Рим, а Москва. И здесь не будут ходить вот так! – Рука великой княгини рванула вырез платья на Феодосии, от чего ткань треснула. Боярышня, ойкнув, прикрылась руками.
Последовал приказ Розарио:
– Пошел вон!
Музыкант исчез, словно его и не было.
– Но… – София не знала, что скажет, но была возмущена. Сколько же Москва будет сидеть в этой дикости?!
– Всем по домам. Не переодеваясь, – с ехидцей добавила Мария Ярославна. Боярышни взмолились о пощаде, ведь появиться дома в этих нарядах значило опозориться навек. Одно дело рядом с государыней и в ее покоях, совсем иное – на улице и перед родней. – Ладно, наденьте свое. Вас еще порка ждет. А вас, – она повернулась к свите Софии, приехавшей из Рима, – чтоб больше в таком сраме не видела. Увижу – назавтра вместе с мужьями обратно отправитесь.
София снова попыталась напомнить:
– Им я разрешила. Я великая княгиня и…
Договорить не успела, Мария Ярославна сделала знак, чтобы все вышли вон, а Софии – чтобы следовала за ней в опочивальню. Там, плотно прикрыв дверь, буквально зашипела в лицо:
– Ты великая княгиня? Так не наряжайся как непотребная девка и боярышень так не наряжай! Здесь Москва, а не Рим! Здесь честь и свою, и мужнину блюдут. Покажись ты вот так на людях, навек князя позором покроешь. Завтра же, как князь приедет, всех вон выставлю. И тебя, ежели не поймешь, кто ты и как себя вести должна. Чтоб княгиня князя позорила – не бывать такому! Слуги уже по всей Москве болтают, что Римлянка со своими девками оргии в княжеских покоях устраивает. Ты этого добивалась? Так у Ивана Васильевича рука тяжеленька, не посмотрит, что ты цареградская царевна.
София не знала, что ответить. Вот тебе и подготовили праздник…
– Скучно тебе? Так дите роди, забот прибавится.
– Как?! – почти взмолилась София. – Великий князь ко мне не приходит, как можно родить?
Свекровь посмотрела чуть растерянно:
– Совсем не ходит?
Невестка вдруг разрыдалась:
– Совсем. Я хотела его порадовать, праздник устроить.
– Ты бы спросила сначала. Праздник она устроить хотела!.. От такого праздника только в монастырь уходить. И себя опозорила бы, и государя, и меня, старую, тоже. Какой дурак тебе негодный совет дал?
– Я сама. Хотела как в Риме… – София уже чуть пришла в себя, услышав нотки примирения в голосе Марии Ярославны.
– Здесь не Рим, – снова строго произнесла та. – У нас поговорка есть: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Ты в Москве и жена великого князя, ежели не хочешь, чтоб он тебя за непотребное поведение в монастырь услал, сначала думай, потом разные праздники готовь. А наряды все эти бесовские сожги сегодня же. Боярыни болтать не будут, слуги тоже – я прикажу. Но если князь узнает, не сносить тебе головы. Я с ним поговорю, чтоб мужнины обязанности выполнял.
София долго плакала той ночью, осознав, что никаких изменений в поведении придворных не будет, ни танцев, ни песен, ни пурпурных нарядов с открытой грудью. О последнем она жалела меньше всего, но вот перемен в скучной московской жизни все равно хотелось. Не только для себя – для всех княгинь и боярынь, боярышень и даже холопок.
– Ничего, я упрямая и терпеливая! – сжала кулачки София. – Не мытьем, так катаньем. Будет Москва другой, пока не знаю как, но я этого добьюсь.
Но еще обидней было понимание, что лишь по приказу своей матери мужчина, ради которого она сама была готова на все, будет приходить к ней в ложницу. Так же сильно, как в первое время желала объятий Ивана, теперь София их боялась. Боялась, что не сможет сдержаться, выдаст свое ожидание, свое нетерпение, свое желание. Почему-то это казалось унизительным, ведь муж довольно долго пренебрегал ею, выпрашивать любовь – хуже ничего быть не может.
Нет! Она гордая, обойдется. Пусть не приходит князь Иван Васильевич. Если начнет разговор о монастыре, она ответит, она так ответит, что и самому великому князю придется в обитель проситься. Где это видано, чтобы от жены дите ждали, а в ложницу ни ногой? Чем она плоха, что брезгует ею Иван Васильевич?
София знала, что имеет право на развод из-за поведения мужа, но также понимала, что требовать этого не станет никогда. Куда ей потом деваться? Только в монастырь, но туда можно и без скандала уйти.
Но ловила себя на том, что если бы сейчас предложили вдруг вернуть все на год назад и не приезжать в заснеженную Москву, не выходить замуж за великого князя Ивана Васильевича, то не согласилась.
Пусть было счастливых ночей у нее не так много, пусть не забеременела после этого, пусть вокруг дикость и замшелость, но за одну возможность хоть изредка встречаться с темными омутами Ивана и тонуть в них она была готова вытерпеть все, даже его равнодушие.
