— Несомненно, — промолвила девушка, не имея ни малейшего понятия, о чём он говорит. Он потянулся, чтобы схватить ручку, при этом его плечо на мгновение коснулось её. От этого прикосновения её сердце учащенно забилось в груди. Маркиз обмакнул перо в чернильницу и начал торопливо писать на том же листке, явно не взволнованный тем, как близко они находятся.
— Вот. Так намного лучше. — Внимание Томаса было сосредоточено на бумаге, он продолжал писать, кивая и бормоча что–то скорее себе самому, чем ей.
Марианна почти не слушала его, слишком заинтригованная обнаруженным чувством, чтобы сосредоточиться на тщетных усилиях по переписке плохих стихов. Вчера, этим утром, даже несколько минут назад она бы сказала, что Томас Эффингтон для неё был всего лишь средством достижения цели. Повеса, с которым удобно исследовать границы дозволенного и ощущать полноту жизни. Да, с каждым днём эта идея включала всё больше физических аспектов жизни. В конце концов, она не собиралась выходить замуж и не ждала любви.
Но что это было, что она ощущала сейчас, когда его тело было так близко к ней? Какой бы восхитительно–возбуждающей не была их интимная встреча в саду, это было только вожделение. Она в полной мере им насладилась, и, право, едва ли могла ожидать продолжения.
Это чувство было иным. Она не была уверена, в чем именно заключалось его отличие, но оно было чем–то… чем? Большим? Определённо большим. У Марианны странно болело внутри. Как будто бабочки порхали где–то внизу живота. Приятное и печальное, трепетное ощущение, как будто она ждала, что произойдёт что–то очень важное.
Может быть, разница в ощущениях появилась из–за того, что она узнала секрет Томаса. О, не такой уж и важный секрет, если подумать, какие бывают секреты, но всё же, для него этот секрет имел значение. Секрет был не столько в том, что он пишет стихи, сколько в его признании, что он знает, что пишет их плохо.
— И я думаю, что, если я использую закат вместо…
Девушка рассеянно кивнула, удивляясь, почему энтузиазм в голосе Томаса был так дорог ей теперь. Страсть в росчерках пера столь притягательна.
— Вероятно, если я попробовал бы….
Марианна глядела на его яростно сосредоточенный профиль. Если она повернётся и совсем чуть–чуть подвинется, её губы окажутся рядом с его. Она могла бы поцеловать его, и потом…
— Потом я мог бы написать…
Она подавила порыв протянуть руку и отвести прядь волос со лба Томаса. Ей хотелось касаться его, обнимать, прижать свои губы к его губам.
Ей хотелось убежать.
Вместо этого девушка сидела неподвижно, загипнотизированная ничем иным, как выражением его лица. И растущим осознанием того, что этот напыщенный осёл, может, и не настолько напыщен, как она думала. Фактически, в нём самом есть дух приключения.
— Мне нравится, — Томас смотрел на неё вопросительно. — А вам?
Марианна тонула в его глазах, тёмно—синих и завораживающих. Ей с трудом удалось сглотнуть.
— Уже… лучше.
Он засмеялся и выпрямился.
— Определённо лучше. Намного лучше. О, они никогда не смогут соперничать со стихами Байрона, Китса или Шелли, но, смею заявить, они больше не настолько ужасны, как прежде. — Хелмсли взял свой бокал, поколебался, затем взял и её бокал, и шагнул к шкафчику с напитками.
— Нет, совсем не ужасны.
Марианна смотрела, как Томас наполнял их бокалы, и дивилась этой новообретённой и столь сильной потребности быть с ним. Наедине. Узнать больше об этом мужчине, который внезапно стал важен для неё. В голове девушки зародилась идея. Идея, которая ему, вероятно, ничуть не понравится. Она набрала воздуха для смелости.
— Я, конечно, охотно помогала бы вам и дальше, если бы вы этого пожелали.
Маркиз нахмурился и покачал головой.
— Вы очень добры, но, видите ли, об этом моём «тайном пороке» знают всего несколько человек, и я предпочитаю держать эту черту моего характера в секрете.
— О, я это прекрасно понимаю, и никогда не сказала бы никому, — выпалила Марианна. — Я очень хорошо храню секреты.
— Несмотря на это… — на его лице отразилась нерешительность.
Девушка настаивала.
— Мы могли бы встречаться здесь после того, как все остальные улягутся спать. Никому об этом знать не обязательно.
— Полуночные встречи? Наедине? — он покачал головой. — Крайне неприлично, Марианна. Смею заметить…
— Да будет вам, Томас. Можно подумать, мы не встречались здесь поздно ночью и прежде.
— Неожиданные столкновения это одно. Запланированные свидания — это совершенно иное, — сказал он в той чопорной манере, которая действовала ей на нервы. — Нам следует думать о вашей репутации.
— Чепуха. Меня совершенно не заботит моя репутация.
— А меня заботит.
— Прекрасно. — Она взглянула на него изучающе. — Вы приходите сюда, в библиотеку, почти каждый вечер, не так ли?
— Да, — осторожно ответил Томас.
— И если я забреду сюда случайно, в поисках книги, вероятно…
— Вероятно что?
— Ну как же, будет крайне невежливо с моей стороны не предложить вам помощь.
— Я не думаю…
— Я заключу с вами сделку, — быстро произнесла Марианна, чувствуя победу. — Мы будем меняться. Ваши уроки — на мои. Уроки в стихосложении — на…
— Уроки жизни? — мужчина фыркнул. — Нет.
— Жаль, — она пожала плечами. — Я уверена, найдётся джентльмен–другой, который охотно бы… — она нахмурилась. — Не то чтобы меня осаждали джентльмены такого типа; всё же, я не могу представить себе, что даже самый правильный и скучный мужчина посчитает слишком трудным…
— Довольно, — отрезал Хелмсли.
Ей нравилось, когда в его глазах появлялось это раздражённое, затравленное выражение. Марианна практически видела, как он взвешивает в уме все за и против её предложения. И видела, как он осознаёт, что она не оставила ему выбора.
— Согласен. Я продолжу давать вам… уроки, — он произнёс это слово так, как будто оно оставляло оскомину на языке.
— Незачем так сверлить меня взглядом. Я не распутница.
— Я намерен проследить, чтобы вы не стали ею, — Томас выдохнул, признавая поражение. — Однако если я должен следовать вашему абсурдному предложению…
— Угрозе. — Марианна состроила глазки, театрально хлопая ресницами. — Это была угроза.
— В самом деле, — сухо сказал он. — Вы должны пообещать мне, не преследовать других ни в чём не повинных мужчин.
Она засмеялась
— Даю вам слово.
— Несомненно, это лучшее, на что я мог надеяться, — тон его был недовольным, и ей стало интересно, так ли он обеспокоен, как кажется, и так ли заинтригован ею, как она им. Или, вероятно, он тоже был напуган. Нет, конечно же, нет. Марианна сомневалась, чтобы что–нибудь, помимо публичного осмеяния его поэзии, могло бы напугать Томаса.
