— Давай, давай, вскрой-ка ее, — сказал управляющий.
Это была преподлая печь. Чугун она давала хороший, но очень уж была норовистая и вечно выбивала летку, и поэтому Афель вставлял туда для крепости обмазанный глиной камень. Но об этом знал только один Афель.
— Да пошли ты его к чертовой матери, — шепнул Гволтеру мой отец. — Дай мне лом хоть в сто футов длиной, я бы за нее не взялся, раз не знаю ее повадок.
Но Гволтер только усмехнулся — такой уж он был, — взял лом, наклонился и вышиб камень. В лицо ему ударила струя раскаленного добела чугуна; он дико закричал и упал, а чугун залил ему грудь и зажег одежду. Когда его оттащили в сторону, он откусил концы пальцев и умер. На пригорочке выложили четыре тела — Гволтера и франтов-англичан. И когда тем троим стали брызгать в лицо водой, чтобы привести их в чувство, Гволтера тоже взбрызнули, хотя у него и лица-то не было. Ирландцы аж за животы схватились от смеха.
— Слава Богу, он не мучился, — говорит Морфид.
Мы оба помолчали, думая о Гволтерах.
— Ты скоро скажешь отцу? — спросил я.
— Про ребенка? Это его убьет.
— Все равно ему рано или поздно придется узнать. Если ему не скажет мать или соседи, так он сам увидит.
Она стояла у окна, глядя на гору.
— Не беспокойся, — сказала она. — Скоро я отсюда уеду.
— Куда?
— Может быть, в Лондон.
— Если верить Ловетту, там и без тебя все голодают.
— Одним больше, одним меньше — какая разница? Если ты думаешь, что я останусь здесь на потеху дьяконам, ты ошибаешься. Это будет сын Ричарда, и я его выращу как сына Ричарда. Я себя продам, чтобы его вырастить, потому что в нем будет та же сила, что была в его отце, и потому что он поведет за собой людей своего поколения, как его отец повел людей своего.
Она закрыла лицо руками.
— Ну хорошо, хорошо, — сказал я. — Лондон так Лондон, как знаешь, но только этому надо положить конец.
Когда я спускался по лестнице, в заднюю дверь кто-то постучал.
— Вот приятная неожиданность! — услышал я голос матери. — Дафид Филлипс пришел в гости. Морфид, Морфид!
Я остановился внизу и заглянул в дверь кухни. Вид у него был цветущий и преуспевающий — нос уже не сизый, как зимой, а обычного цвета, разодет щеголем, и в обеих петлицах по цветку.
— Я пришел засвидетельствовать Морфид свое почтение, миссис Мортимер, — говорит он. — В такое печальное для нее время ей может понадобиться друг.
«Так-то оно так, — подумал я, — да ты малость опоздал». И я оказался прав.
Морфид и словом никому не обмолвилась о своей беде, кроме меня, а я был нем как могила, но соседи — мастера угадывать такие вещи. И удивительно, как часто они угадывают правильно.
Грязные языки заработали вовсю. Молва пошла гулять по поселку, выходя пьяной отрыжкой, пузырясь в кружках пива, раздевая мужчину и обесчещивая женщину. А после посещения Дафида сплетники уже совсем взбесились.
— И как только Томос Трахерн терпит это — сам же выгнал в горы Датил Дженкинс и Гвенни Льюис!
А ведь ни один не знал наверное, что Морфид беременна.
— Где только у Дафида голова, сколько лет уж играет вторую скрипку при этом англичанине.
А когда разговоры дошли до ирландцев, они заявили, что давно этого ожидали. Приказчик Мервин Джонс нашептывал об этом покупателям в заводской лавке, улыбаясь своей сахарной улыбкой и под шумок недовешивая товар.
Дафид Филлипс пришел снова и снова. Они с Морфид ходили гулять, не замечая назойливых взглядов, а Томос Трахерн если что-нибудь и знал, то не подавал виду. Я больше не мог этого выносить. В воскресенье, когда Эдвина уехала со Снеллом в Абергавенни, мать с отцом и Джетро отправились на молитвенное собрание, а Морфид одевалась, чтобы пойти с Дафидом в молельню, я вошел к ней, не постучавшись, и спросил:
— Морфид, что происходит?
— Он знает, — ответила она, завязывая ленты.
— Ты сказала Дафиду про ребенка?
— Он хочет жениться на мне.
— С ума он сошел, что ли?
Морфид обернулась и опустила руки.
— Слушай, — сказала она. — Мне это все равно. Я ношу ребенка Ричарда, и я не хочу, чтобы он был незаконнорожденным. Я была Ричарду женой не раз и не два, а сто и больше, и он это знает и все-таки хочет на мне жениться. Для ребенка будет лучше, если я выйду за Дафида, и для нашего отца тоже.
— Ты об этом пожалеешь, — сказал я.
— Конечно, — ответила она, — но я думаю не о себе.
— И не о Дафиде, — зло сказал я. — Ничего хорошего из этого не выйдет, помяни мое слово, Морфид. Такой брак может стать адом.
— Дафид так хочет, а остальное не имеет значения. Чтобы брак стал адом, надо, чтобы муж с женой ненавидели друг друга, а я отплачу ему за добро добром: буду с ним ласкова, буду стряпать ему и содержать дом в чистоте и буду ему хорошей женой.
— И все это время будешь любить Ричарда.
Морфид вздохнула.
— Да уж слишком много все толкуют о любви. Будь я мужчиной, я бы женилась на беременной девушке, если бы мне так хотелось. Но вздумай она гулять после замужества, я бы убила ее.
— Можно и так рассуждать, — возразил я. — А если подумать хорошенько, то можно и по-другому. Один месяц, два, скажем, все будет ничего. А дотом Дафид начнет тебя поедом есть за то, что ты с ним сделала, и возненавидит и тебя и твоего ребенка.
— Ну и ладно, — ответила она. — Ты свое сказал, а теперь проваливай.
После этого все произошло очень быстро.
Кто-то разбил челюсть шестипудовому здоровяку Гарри Остлеру и усадил беднягу у стены его собственного дома.
У Гарри был длинный язык, и он был не дурак выпить.
— Кто-то Гарри Остлера отделал: челюсть разбита, глаза не открываются, — сообщил я отцу.
Мы выдалбливали в сарае новое корыто для Дай.
— Скажи, какая жалость, — отозвался он, разглядывая молоток.
— Все ломают голову, чьих это рук дело?
— Да что ты говоришь?
— Да. Говорят, на него ночью напало трое.
Молоток этот, видно, его очень интересовал.
— Покажи мне руки, Йестин, — сказал отец, поднимая на меня глаза. Я протянул ему руки. Он повернул их ладонями вниз и стукнул меня по костяшкам.
— Стыдись, что они у тебя целы и невредимы. Ты видал, что взрослые пишут на стенах?
— Да, — сказал я, глядя в землю.
— Об одной из твоих сестер?
Я кивнул.
— Тогда чего ж ты бережешь руки и заставляешь меня тратить время на всяких Гарри Остлеров? С такими, как он, следовало бы разделываться тебе.
Он отошел к двери сарая, закрыл лицо руками и сказал глухим голосом:
— Вы друзья с Морфид, Йестин. Скажи мне без утайки, это правда?
