— Ладно, — отвечает отец. — Иди к жене и скажи, что наша свинья не первая и не последняя — свиней повсюду колют.
— Спасибо, мистер Мортимер, извините за беспокойство.
— Ничего. А теперь убирайся ко всем чертям.
Захлопываю окно. Грох, грох — по задней двери.
— Господи помилуй, — говорит отец. — Уже. Это, наверно, Билли Хэнди и Дженкинсы, открой им, Йестин.
— Добрый вечер, господа хорошие! — возглашает Билли Хэнди, низко кланяясь. — Здесь живет свинка по имени Дай?
— Если ты протрезвился, — сурово отвечает отец.
— Трезвый, как стеклышко, мистер Мортимер. Пьяный я никогда не берусь колоть свиней — боюсь, что перережу не то горло. Это чай в кружке, да? — И принюхивается с грустным видом.
— Хочешь чашку чаю? — спрашивает отец вошедшего следом Большого Райса.
— Лучше чего-нибудь покрепче, Хайвел, — отвечает Райс. — А то меня мутит, когда я гляжу на Хэнди.
— Однако от куска ветчины его не мутит, — ухмыляется Хэнди, натачивая ножи. — До чего ж оно хорошо — закусить грудинкой после веселой ночки с друзьями по обществу, а, Райс Дженкинс? Будьте добры, мистер Мортимер, дайте мне тоже кружечку этого великолепного пива.
Он выпивает пиво залпом и отдувается.
— Что правда, то правда, живых свиней я терпеть не могу. Зато свининку не меньше вашего уважаю. А больше всего мне нравится свиная голова — расколотая по носу и отваренная с луком и перчиком, а голова идет тому, кто колет свинью, мистер Мортимер, не забудьте этого. Будьте добры, еще кружечку этого великолепного пива, и я бы хотел получить мой шиллинг — а затем и начнем, так?
— На, — говорит отец, бросая монету. — И смотри, чтоб у этой свиньи была легкая смерть — она, можно сказать, член нашей семьи.
— О Господи, — восклицает Билли. — Еще одна свинья-родственница. Ну, куда идти?
И мы все направились вслед за отцом в глубь сада. Дай подошла к самой загородке, осклабившись от радости, что столько людей пришло ее навестить.
— Добрый вечер, Дай, — сказал Билли, опуская в закуток веревку с петлей. — Суй сюда быстрей рыло, и тогда все будет проще и для тебя и для нас.
Петля наброшена.
В маленьких красных глазках Дай мелькнула нерешительность. Она уперлась в землю всеми четырьмя ногами и, когда веревку натянули, завизжала. Дверь закутка открылась, Райс и Мо тоже принялись тянуть за веревку. И тут, словно казненные предки что-то шепнули Дай, она заверещала так, что ее, наверно, было слышно в Нанти.
Меня бросало то в жар, то в холод.
— Голосистая у вас свинка, мистер Мортимер, — приговаривал Хэнди, налегая на веревку. — Сопрано да и только. Принесите мне кто-нибудь мешок, не могу же я ее колоть под такой концерт.
— К черту мешки! — крикнул отец. — Я не дам ее мучить, тащи ее к скамье, Билли Хэнди, да побыстрей!
Мы медленно подвигались к дому — Билли и Большой Райс тянули за веревку, Мо подталкивал Дай сзади, а та визжала, как тысяча терзаемых младенцев.
— Ради Бога, заткните этой свинье глотку! — крикнул Тум-а-Беддо, появляясь над забором.
— Лезь сюда, и я заткну глотку тебе! — рявкнул в ответ Билли.
— Совести у вас нет, женщина рожает, а вы тут такое устроили! — вопил Тум.
— Ну, если она опять будет орать, как в тот раз, когда рожала первого, то свинью и не услышишь, — отозвался Билли и пнул Дай ногой, чтобы подтолкнуть ее вперед.
— Потише там ее пинай! — закричал отец, когда Дай на мгновение умолкла.
— Надо же мне сдвинуть ее с места, — задыхаясь, ответил Билли. — Чем меня шпынять, лучше сам бы ее сзади подталкивал.
— Черт тебя побери! — заорал отец. — Ты так же годишься колоть свиней, как я носить митру. Пошел прочь!
Отец нагнулся, подхватил Дай на руки и понес ее к скамье, как ребенка.
— Бессердечные свиньи! — вопил Тум, перекрикивая всех. — Столько лет ласкали ее и гладили — поделом вам будет, если она застрянет у вас в горле.
— Держите ее крепче! — гаркнул Билли. — Сейчас я с ней разделаюсь.
И он достал нож и стал примериваться.
— В жизни никогда больше не возьму в рот грудинки, — причитал Тум-а-Беддо. — Бог милостив, Билли Хэнди, но не миновать тебе в аду горячей сковородки за то, что ты делаешь с этим бедным беззащитным животным.
— Черт меня побери, — проговорил Билли, обливаясь потом, и оперся ножом о скамью. — Как тут человеку колоть свинью, когда ему такое под руку говорят?
— И жена просит не колоть, — продолжал Тум. — Тут недолго и ребенку уродом родиться.
— Молчать! — взревел Билли. — Или я перемахну через забор и вам всем троим глотку перережу. Господи, — застонал он, — вот попал я в переделку, мистер Мортимер. Вас тут четверо слезы льют, соседки кругом рожать собрались — от такого и у мясника из Кармартена сердце разорвется. Так что мне, колоть эту свинью или нет?
— Будь у нас справедливые законы, я бы на вас в суд подал! — кричал Тум; он сидел на заборе, и из глаз у него катились слезы. — Бог свидетель, Мортимер, у меня жесткое сердце, но я привык к этой свинке и готов заплатить тебе вдвое, чтобы только у жены не народился ребенок о двух головах. Вы послушайте, как она кричит.
И даже Дай затихла — тоже, наверно, прислушалась.
Ну и ноты выводила миссис Тум-а-Беддо — покойники могли встать из могил. Слишком легкие роды и слишком здоровая глотка — вот в чем ее беда, говорила мать.
Отец перевел дух.
— Убери нож и спусти свинью на землю, Билли Хэнди, — решительно сказал он. — Я передумал.
— Вот так так, — изумленно проговорил Билли. — Ну и дела!
— И куда ты лезешь колоть свиней? — злобно сказал я. — Тебе бы уж давно ее на крючок подвесить, а ты тут разговоры разводишь, вот и дождался, что мы передумали, правда, Мо?
— Точно, — ответил Мо, ударяя кулаком по столу. — Да я теперь не найму Билли Хэнди кроликов свежевать — довольно я нагляделся, как он свиней колет.
— Господи помилуй, — сказал Билли, опускаясь на скамью и обмахиваясь платком. Тем временем Дай соскочила на землю и бросилась наутек, словно заяц. После этого ее несколько дней никто не видел.
— Вот что ты наделал, — сказал Райс, нехорошо глянув на Билли. — Свинья и то от нас убежала. Постыдился бы, Билли Хэнди.
Билли встал. Лицо его было бледно.
— До свидания, — сказал он. — Хватит с меня на сегодня Мортимеров и особенно их свиньи. С вашего разрешения я пошел обратно в «Гарндирус», вышибу затычку и лягу под бочку.
— И на здоровье! — бросил я.
— Да благословит вас Бог, — крикнул Тум и побежал к роженице.
Со свадьбы Морфид прошло два месяца, прежде чем мать уговорила отца съездить к ней в гости. Он как заладил, что молодым мешать нечего, так ни с места, но мы-то все знали, что это только отговорка. Когда бы ни заходила речь о Морфид, он умолкал, щурил глаза и принимался набивать трубку, словно желая переменить разговор. Отец был человек богобоязненный, а прелюбодеяние — один из самых тяжких грехов, говорил Томос. И эта история с Морфид, зачавшей в вереске, а не на перине, сильно его подкосила, говорил Большой Райс.
