— Кирилл, ты не изменил своего мнения? Ты еще хочешь бежать? Ты готов рискнуть? Я должна быть уверена.
Он пытается заговорить, но его сотрясает кашель, лишая сил.
— Да, — произносит он, кашляя, выдавливая слова, как будто не смея упустить момент. — Да.
Кашель прекратился. Кирилл кладет голову поверх сложенных на столе рук, словно она слишком тяжелая и он не может держать ее прямо.
— Тогда вот, что мы сделаем. Сегодня ночью ты можешь остаться здесь. Будешь спать на чердаке, — говорю я.
— Спасибо, Вивьен.
— Утром за тобой придут и заберут тебя в безопасное место. До тех пор, пока тебе не сделают документы. После этого ты станешь жить здесь, как местный. Мы найдем тебе жилье.
Кирилл сжимает мою ладонь.
— Спасибо, — говорит он. — Спасибо.
Когда он сыт и вымыт, отвожу его на чердак. Сердце колотится у меня в горле, но в доме тихо: девочки в своих комнатах, Эвелин крепко спит.
На чердаке уже все готово. Я поставила старую раскладушку и застелила ее теплыми одеялами, принесла одежду Юджина, свечу и воду, чтобы можно было попить ночью.
Увидев это, Кирилл тихо вздыхает, как будто наконец-то может дышать свободно.
— Спасибо за вашу доброту, — говорит он.
Закрываю за собой дверь на чердак. Меня охватывает чувство триумфа: мы столько сделали. Сегодня я смогу присмотреть за ним, и ему не придется возвращаться в этот адский лагерь. Я знаю: то, что Кирилл здесь, в моем доме, — правильно. Это ощущение окатывает меня теплом, как лихорадка.
Я спускаюсь в спальню и готовлюсь к приходу Гюнтера: расчесываю волосы, наношу на кожу немного духов, которые он подарил мне. Слышу знакомые скрипы и шорохи дома, когда он затихает и словно готовится ко сну. Но в следующую секунду робкое чувство триумфа покидает меня. Ладони внезапно намокают от пота, и щетка для волос выскальзывает из руки. Даже находясь внизу, в своей спальне, я слышу кашель Кирилла.
* * *
В десять часов Гюнтер стучит в дверь.
— Вивьен.
Он всегда произносит мое имя так, словно отвечает на вопрос.
Веду его в свою комнату.
Гюнтер целует меня, но отстраняется, слегка нахмурившись и вглядываясь в мое лицо.
— Что такое? — спрашивает он.
— Ничего.
Он не убежден.
— Ты кажешься взволнованной, дорогая. Расскажи мне, в чем дело.
— Ни в чем. Правда. Все как обычно. — Я хватаюсь за первое объяснение, которое могу придумать. — Просто надо накормить всех. Нам не хватает продуктов…
— Я посмотрю, что смогу сделать.
Он снова целует меня.
Я пытаюсь расслабиться, но это невозможно. Такое чувство, что я балансирую на опасной грани — на узком высоком уступе, а вокруг меня опасно свистит ветер.
— Тебе было хорошо? — обеспокоенно спрашивает меня Гюнтер после.
— Да, очень хорошо. С тобой всегда хорошо.
Я лежу, устроив голову у Гюнтера на плече, и слышу, как Кирилл начинает кашлять. Мысленно приказываю ему перестать, но кашель продолжается бесконечно. Очень сложно не вздрогнуть, когда я его слышу. Для этого требуются все силы.
Гюнтер хмурится, прислушиваясь.
— У твоей свекрови ужасный кашель, — говорит он.
— Да, ей очень плохо.
Ненавижу лгать ему.
— Я вижу, как это тебя беспокоит. Ты очень напрягаешься, когда она кашляет.
— Да, она такая слабая…
— Не хочешь, чтобы Макс зашел осмотреть ее?
— Лучше не надо.
Вокруг меня завывает ледяной ветер. Только не смотреть вниз.
— Макс будет не против.
— Да, я знаю. Он был так добр к Милли, когда она поранилась… Просто… Не думаю, что Эвелин примет его помощь. Она слишком правильная. Она сочтет это слишком вольным и не одобрит.
— Что ж, если ты уверена. Но предложение остается в силе. Я знаю, что он был бы рад помочь ей.
Несколько секунд мы оба прислушиваемся к кашлю. Гюнтер издает недовольный горловой звук.
— Звучит очень плохо, — говорит он. — Ее нельзя оставлять в таком состоянии. Нужно ей помочь.
— Да, я найду помощь.
Впервые за время нашей связи я жду не дождусь, когда же он уйдет.
На улице все еще темно, когда он, вздрогнув, просыпается. Провожаю его вниз по лестнице и стою на пороге, глядя, как он уходит. Двор залит серебристым светом луны, но у края дороги залегли густые тени. На фоне гравийной дорожки силуэт Гюнтера кажется черным, так что он и его тень составляют единое целое.
Я смотрю, как он идет через мой черно-серебристый двор, двигаясь сквозь свет и тень прочь от меня. Мне вспоминается сказка, которую я читала Милли, сказка из книжки, которую дала мне Энжи: о волшебных завоевателях, которые пришли из далеких стран и женились на женщинах острова.
Но несмотря на брак, они были связаны кровным договором, поэтому их жены не знали, когда возлюбленные покинут их и уплывут, держа курс на тонкую синюю линию на границе мира, в своих лодках, которые могут стать малюсенькими, как галька или тонкая птичья косточка.
* * *
Когда Гюнтер уходит, я поднимаюсь на чердак.
Кирилл уже спит. Сквозь незанавешенные окна на него падает лунный свет, и его кожа кажется прозрачной, почти светящейся. Даже во сне его руки цепляются за одеяло, словно это дорогая вещь и ее могут отнять.
Я слышу опасные, пронзительные звуки в его дыхании. Но на его спящем лице покой, даже умиротворенность. Снится ли ему родина, место, где осталось его сердце, земля тихих рек и березовых лесов?
Я долго стою, глядя, как он спит. И ощущаю неожиданное, хрупкое счастье. Я знаю, что поступаю правильно.
Этой ночью я сплю крепко, а мои сны спокойны и безмятежны. Мне снится полет. Я лечу над морем навстречу утру. Высоко надо мной темное небо, внизу — темное море, а впереди золотой ореол и сияющее великолепие восходящего солнца.
- Мам, в честь чего овсянка? — спрашивает Бланш.
— У меня осталось немного овсяной крупы. Я подумала, что мы можем ее доесть, — неопределенно говорю я.
— М-м-м, я люблю овсянку. Помнишь, до оккупации мы ели кашу каждый день?
Но вспоминать, как было до оккупации, становится все труднее.
Когда Бланш уходит на работу, Милли играет в саду, а Эвелин вяжет в гостиной, я достаю поднос и ставлю на него еду для Кирилла. В молочнике жирное молоко, чтобы полить кашу. И еще я собираюсь дать ему кукурузный сироп, который бережно хранила.
Я берегла сироп для Милли, на случай если ей придется пить какое-нибудь горькое лекарство. Его осталось на самом донышке банки. Выскребаю остатки ложкой и смотрю, как густой золотистый сироп капает в миску. И все это время прислушиваюсь: жду лошадь и повозку, жду Джонни.
