День не задался с самого начала. Утром Андреа предложила ему съездить в клинику, и он как последний идиот, согласился. Джереми Уолшэм лежал в отдельной палате и, по словам дежурной медсестры, чувствовал себя не так уж и плохо. Тем не менее Андреа пошла к нему одна, и о чем там шел разговор, Брайан мог только догадываться. Вероятно, она хотела получить от отца подтверждение заявленных полномочий, но вышла злая и с красным лицом, из чего Брайан заключил, что старик не поддался давлению.
На обратном пути Андреа долго молчала, а потом, повторив приглашение пообедать, высадила Брайана в центре, сославшись на то, что возвращаться в особняк пока не собирается. Воспользовавшись удобным случаем, Брайан посетил юридическую контору, которая вела дела Уолшэма, и в течение часа беседовал с уже знакомым ему по прошлому приезду мистером Гринвичем. Как Брайан и предполагал, Джереми Уолшэм не передавал дочери никаких полномочий распоряжаться ни особняком, ни какой-либо иной собственностью. Когда Брайан поинтересовался условиями завещания старика, мистер Гринвич лишь укоризненно покачал головой. Впрочем, иного и ожидать не следовало.
За визитами незаметно промчалось полдня, и Брайан решил не возвращаться в особняк, а подождать коллегу в «Синице», откуда и позвонил Уильямсу.
Констанс появилась, когда Брайан уже собирался отправляться на розыски, и ее раскрасневшееся лицо ясно свидетельствовало: что-то случилось.
– Черт бы тебя побрал, Дорретти! – выпалила она с порога, заставив поднять головы двух мирно потягивавших пиво парней. – Где ты болтался полдня?
– Я тоже рад тебя видеть, но не выражаю свои чувства так экспрессивно. Сядь. Успокойся. Выпей чего-нибудь холодненького. Полагаю, от ланча не откажешься?
Брошенный в его сторону взгляд мог бы сразить даже облаченного в доспехи средневекового рыцаря, но Брайан, к счастью для себя, уже отвернулся, чтобы сделать заказ.
– Пожалуйста, два рыбных салата, два омлета и светлое пиво для леди.
– Ты всерьез полагаешь, что стану пить пиво на ланч?
Он удивленно пожал плечами.
– Я бы предложил виски, но сделал скидку на возраст и…
– Меня утомили твои шутки! Положение очень серьезное, так что, когда ты узнаешь то что знаю я, тебе будет не до смеха.
Констанс опустилась на стул и огляделась. Такой встревоженной Брайан ее еще не видел.
– Ладно, рассказывай. Только не пытайся убедить меня в том, что, роясь в хламе, ты обнаружила рукопись «Божественной комедии или завещание Брюса.[1]
– Что будем делать? – спросила Констанс, когда через полчаса они вышли из закусочной.
– Ты можешь определить о какой картине шла речь?
Констанс медленно покачала головой. – Нет. В особняке их около полутора десятков. Отдельной коллекции они не составляют. Висят в разных комнатах. В основном это копии работ английских художников. Оцениваются невысоко. Не больше тысячи фунтов. Чтобы найти среди них подлинник требуется несколько недель. И делается такая работа не в полевых условиях.
Некоторое время они шли молча.
– К старику Уолшэму нам не пробиться, да и что мы можем ему сказать? – заговорил Брайан. – Просить помощи у боссов? Нет оснований. Остается одно – ждать и…
– …Наблюдать, – закончила за него Констанс. – Они постараются подменить картину, когда нас не будет.
– Мужчина тебе незнаком?
– Нет. Но вообще-то я его не рассмотрела. Могу лишь предположить, что у него есть источник информации в нашем агентстве.
– Почему ты так решила? Констанс замялась. Передавать разговор во всех деталях ей не хотелось.
– Он упомянул о том, что ему не удалось узнать предлагаемую нами сумму. Значит, надеялся узнать. Вывод ясен, не так ли?
– Да пожалуй, ты права. – Брайан расправил плечи. – Что ж, придется опять рисковать жизнью ради дела.
Констанс недоуменно уставилась на него.
– Ты это о чем?
– Забыла? У меня сегодня обед с Андреа.
Очередь к лифту, выстроившаяся в фойе отеля, отпугнула Констанс, и она поплелась наверх по лестнице, думая только о том, что примет душ, выпьет виски и ляжет спать. Не хотелось ни разговаривать, ни думать, ни мечтать, ни даже предаваться отчаянию. В какие брюки ни влезай, какое белье на себя ни надевай, какими духами ни душись – от клейма неудачницы не избавишься. Это клеймо ставится еще по рождении, и, что бы ты ни делал, как бы не суетился, как бы ни старался изобразить бодрячка и оптимиста, как бы ни пытался перехитрить судьбу – у тебя ничего не получится. Прав был китайский философ, сказавший, что счастье не в борьбе с судьбой, а в смирении и принятии того, что тебе предначертано. В переводе на обычный язык это означает, что Констанс Эллингтон должна читать вечерами книги по искусству и не заглядываться на мужчин, вроде Брайана Дорретти.
В номере было пусто и сумрачно. Выполнив намеченную программу, – от виски ее едва не вырвало, – Констанс напялила на себя банный халат и, не расстилая постель, упала прямо на клетчатое покрывало.
Интересно, что там поделывает Брайан?
Брайан ненавидел зеленый горошек. Не переносил прогулки под дождем. Его тошнило от слащавых песенок Клиффа Ричарда, и он всегда выключал телевизор, когда показывали «Шоу Бенни Хилла». Но сейчас он предпочел бы получить все это вместе взятое, обеду в обществе Андреа. Однако она загнала его в угол. Хотя, если подумать, в угол он загнал себя сам. И не сейчас, а гораздо раньше.
Брайан мог считать себя счастливчиком. Он родился и рос в обеспеченной семье. Ему легко давалась учеба, сначала в школе, потом в университете. У него никогда не было проблем с девушками. И карьера в агентстве складывалась, как нельзя лучше. Судьба, как будто расстелила перед ним ковровую дорожку и сказала: «Вперед, парень». Так он и топал по этой ковровой дорожке, не глядя по сторонам, не задавая ненужных вопросов, не опуская головы. И вот…
Будь его воля, Брайан провел бы этот вечер совсем по-другому: пообедал бы с Констанс, прогулялся с ней – пусть даже под дождем! – посидел бы перед телевизором в номере, наслаждаясь ее присутствием, ее близостью, ее голосом или молчанием.
Почему он должен идти к женщине, каждое слово которой пропитано фальшью, а каждый жест отдает дешевым кокетством?
Потому, что ради этого тебя и послали сюда.
Брайан вздрогнул услышав эти совершенно отчетливо прозвучавшие в ушах слова.
Интересно, что там поделывает Констанс?
Когда она открыла глаза, в комнате было уже темно. Констанс протянула руку, нащупала лампу на стоящей рядом с кроватью тумбочке и включила свет. Боже, почти десять! В номере было абсолютно тихо, если не считать размеренного тиканья часов. Сколько же она проспала? Часа четыре, не меньше. А ведь Сибилл ждала ее к половине седьмого. Надо бы позвонить, извиниться.
