отгоняя.
– Нет уж! Я служил Ратуру, но Шеали мне не владетель. У Эруарда есть хозяйка – миледи Келэйя. Я буду верен ей, но не убийце моего милорда! Я тоже должен исполнить его последнюю волю. Я слышал, что сказал, умирая, мой господин. Он велел не забывать о почтении к его дочери, и я не забуду. Как и любой из моих людей. А ещё он сказал, что тебя он считал за сына. И если кому и стать хозяином Эруарда, так тебе, Кайл.
– Я просто раб, Талвар.
– Больше нет! Ты – свободный. Все слышали это. Ты – милорд! И всегда был милордом. Хватит жалеть себя! И хватит позволять унижать себя! – Талвар гневно осадил свою лошадь.
– Я – раб! Раб, который не сумел уберечь от смерти своего господина! Достойный презрения раб, – тиски сдавили горло невыносимо, и последние слова прозвучали совсем тихо. – И даже презрение – это слишком много для меня… Я всем приношу лишь несчастья …
Он зло ударил пятками по лоснящимся бокам Хагдонна, повернул в сторону, в лес, прочь с дороги, от людей, от боли, от безысходности.
***
Кайл въехал в ворота самым последним. К этому времени мужчины уже отвязали плащ от упряжи и подняли тело хозяина, чтобы внести его в замок.
Келэйя рыдала на плече у Шеали, заботливо поддерживаемая внимательным мужем. Когда милорда Ратура проносили мимо, она вскинула тонкие руки, и рукава её платья взметнулись, словно крылья чайки. На один короткий миг её взгляд упал на полукровку, но, кажется, она даже не поняла, кто перед ней. Шеали, обнимая Кею за талию, повёл ту на высокое крыльцо, следом за процессией, несущей её погибшего отца.
Милорд Ратур, владетель Эруарда, возвращался домой в последний раз.
Следом за ними последовали многие. Талвар по-отечески приобнял за плечи всхлипывающую без конца Шэрми и шептал что-то утешительное в ответ на её причитания.
Кайл привязал Хагдонна и направился к замку. Медленно, ибо ноги слушались с трудом. Сил не осталось вовсе, даже дышать казалось слишком утомительным.
Но и сквозь ледяной панцирь собственной скорби, сковавшей его сердце, он чувствовал чужие взгляды. Взгляды, полные ненависти, презрения, отвращения. Они вонзались в спину как стрелы, выпущенные из засады. И ранили непривычно остро и больно.
Глупый грязный бастард! О, похоже, ты успел отвыкнуть от такого отношения к себе? Ты ведь всегда знал, что проклят, что не имеешь права быть среди достойных людей. Ты привык, что даже слуги глядят на тебя свысока.
Но так! Столько ненависти сразу!
Если бы люди умели убивать взглядом, ты был бы уже растерзан на части.
Как хочется вскинуть голову к зимнему небу, синему, как твои глаза, и крикнуть: «За что?»
***
В Каминном зале огонь погасили. И только Шэрми зажигала трясущимися руками девять свечей в изголовье покойного.
Милорда Ратура водрузили на стол, за которым он так любил посиживать вечерами.
Келэйя сдёрнула с тела багровую от крови куртку Кайла, охнула сдавленно и медленно осела на колени. Гневно оттолкнула всех попытавшихся помочь ей, так и осталась стоять на коленях, сжимая руку отца и шепча чуть слышно молитвы, а, может, прощальные слова любви.
Впервые в Каминном зале, привыкшем видеть улыбки и праздники, собралось столько людей безмолвных и плачущих.
Кайл шёл меж ними к одру своего милорда, словно осуждённый к эшафоту.
Кея вздрогнула, подняла голову, янтарные бусины глаз полыхнули из-под мокрых ресниц.
Долгий измученный взгляд, холодный, как лезвие… Она отвернулась в сторону, поманила тонкой бледной ручкой старика Митэи, шепнула что-то почти беззвучно.
Раб ничего ей не ответил, только покачал головой с явным недовольством и не спеша направился к Кайлу.
– Миледи просит тебя уйти, – шепнул он негромко. Глаза, некогда такие же пронзительно синие, как у юноши, а теперь выцветшие как старый стяг, заглянули прямо в душу. – Пойдём со мной, сынок!
Кайл не перечил – он покорно пошёл следом за стариком, не слишком понимая куда и зачем. И даже удивился, оказавшись в кухне.
Митэи толкнул его, усаживая на скамью. И принялся рыться на полках, что-то шумно искать. Старый полукровка, в котором тоже слилась кровь смертных и Свободного Народа, такое же недоразумение мироздания – подходящая компания для бастарда, от которого отвернулся весь замок, и даже сама миледи.
– Пей!
Резкий запах ударил в нос так неожиданно, что Кайл зажмурился и мотнул головой, разбрызгивая хмельное зелье, но старик настойчиво протягивал кубок.
– Пей, говорят!
Юноша сделал пару глотков и задохнулся от растёкшегося по горлу жара, закашлялся, снова отталкивая жуткий напиток.
– Ещё! Ещё! До дна всё! – велел Митэи, чуть не силой вливая в него всю чарку.
Кайл выпил залпом, чувствуя, как внутри разгорается пламя. В этом огне сгорала и боль, и горечь, и разочарование, и безграничная, как Спящее море, тоска.
За спиной печь трещала, яростно поглощая дрова. От её жара мгновенно потянуло в сон.
– Вот и славно! Теперь пойди сюда! Вот тут, в закутке, я иной раз весь день могу продремать. Никто не замечает. Уютно, как под крылом у наседки. Давай ложись да поспи чуток! Ну, будет тебе! Дрожишь, как в горячке. Спи, мальчик, спи! – тихий шёпот старика долетал как будто из тумана. – Я разбужу тебя, когда они уйдут. Ты простишься с милордом позже, ночью. Я обещаю. Бедный мальчик, отчего же ты меня не слушал? Хотел человеком быть? Никогда ты в людских глазах человеком не будешь! Так уж повелось, что во всех бедах смертные всегда винят лэгиарнов. И даже лучшие из них не исключение. Не суди её строго! Горе утихнет, и она прозреет. А теперь спи…
***
Здесь, на самом краю утёса Эруард, всегда было ветрено. Но сегодня вьюга завывала, словно стая голодных волков, била в лицо жёсткими колючими льдинками, пронизывала до самого сердца.
Внизу ревело, беснуясь, пепельно-серое Спящее море, безжалостно разбивая волны о резные камни, обглоданные временем и солью.
Тем, кто обычно пребывал здесь, на самом краю утёса, с восточной стороны замка, шторм досаждать не мог. Потому что здесь, на тихом погосте, под толщей земли и памятных камней, покоились прежние обитатели Эруарда.
Да и живые, пришедшие сюда в это утро, непогоду не замечали. В их душах бушевала куда более страшная буря.
На помосте у самой кромки обрыва возвышался погребальный костёр. Тело милорда Ратура уже уложили на него.
Талвар взялся провести похоронный обряд, как самый близкий
