— Салух, с тобой все в порядке? — кричу я, пробираясь сквозь снег, чтобы добраться до него. — Могу я чем-то помочь?
— Можешь, — соглашается он, и когда я подхожу к нему, он сует мне в руки укутанный в плащ сверток. — Окаянная тварь кусала меня всю дорогу сюда.
Я удивленно моргаю, когда сверток пытается выпрыгнуть из моих рук и начинает сердито блеять. Я сжимаю его сильнее, уставившись на охотника.
— Что это?
— Комплект двисти. Мать была хромой и поэтому напросилась на мое копье. Но дитя убить я не смог. Я принес его для тебя.
— Для меня?
— Да, для тебя. — Он бросает копье на землю, дав своей добыче упасть в снег, после чего вращает свою огромную руку, разминая боли в мышцах. — А, как хорошо.
Я стараюсь не смотреть, как он разминает этот большой синий бицепс, но… Господи помилуй. Это большие бицепсы. И крепкие. Существо в моих руках начинает извиваться, и мое внимание снова возвращается к нему.
— Я… а вы, ребята, вообще держите домашних животных?
— У Сесса в главной пещере есть двухзубец, которого он содержит.
— И никто не пытается его съесть на ужин? — я бы не хотела привязаться к чему-то, чтобы вернувшись домой, обнаружить, что кого-то поджаривает моего питомца.
— Я ни за что не позволю им разделаться с ним, — его слова такие уверенные, такие смелые.
Я чувствую странный прилив тепла и улыбаюсь ему.
Он тянется вперед, чтобы раскрыть голову зверька, и тогда на меня смотрят два больших синих светящиеся кхаем глаза. Голова у него крошечная, почти как у олененка, но покрыта длинной буйной шерстью, как у бобтейла*. Он гневно блеет на меня.
*Прим. Бобтейл (англ. bob-tailed sheep-dog, Староанглийская овчарка, англ. Old English Sheepdog) — порода собак. Выведена в Великобритании. Бобтейл — крупная, мускулистая, квадратного формата, сильная, компактно и гармонично сложенная невысоконогая, коренастая собака. Голова, туловище, ноги и особенно бедра покрыты густой, волнистой, без завитков, пышной, достаточно грубой, косматой шерстью с хорошим подшерстком, защищающим собак от холода и ветра.
И я заливаюсь смехом, потому что он выглядит таким непостижимо нелепым и милым одновременно. Все дело в носе, выпученных глазах и лохматой гриве.
— Он мне очень нравится.
Он испускает чисто мужское фырканье.
— Я рад, что тебе нравится.
— Так мило с твоей стороны, что ты вспомнил обо мне, — признаюсь я. Другие ребята меня без конца осыпают полезными вещами, но это первый раз, когда кому-то пришло в голову подарить мне что-то совершенно… легкомысленное. А домашний питомец в такой обстановке и правда легкомысленный подарок, но он мне очень нравится, и мне нравится, что Салух оказался таким чутким. — Спасибо тебе.
Его взгляд прожигает меня насквозь.
— Ти-фа-ни, я размышлял над твоими словами.
Меня бросает в дрожь. То, как он произносит мое имя, всегда заставляет меня думать, что он мысленно ласкает каждый слог, и вызывает во мне такие чувства, которые, как мне казалось, давно уже умерли.
Он делает шаг вперед, но ко мне не прикасается, хотя он находится настолько близко, чтобы наши лица оказались бы буквально вплотную друг к другу, будь мы одного роста. А так я смотрю на массу широких бархатисто-синих грудных мышц. Малыш-двисти у меня на руках хватает немного бахромы на его жилете и начинает их жевать.
Внезапно, я чувствую, что резко краснею и мне становится жарко, несмотря на всегда присутствующий лед.
— Моими словами?
— Ты хотела попрактиковаться в шкурах. — Его пристальный взгляд буквально приковывает меня к месту. — Я хочу быть тем самцом, с которым будешь практиковаться.
Глаза у меня тут же широко раскрываются. Он… он хочет пойти на то, что я предложила?
— Ты же вроде ждешь резонанса?
— Я передумал. И мне хочется доставить тебе удовольствие.
Я чувствую, что от этих дерзких слов щеки горят румянцем.
— Ээ…, ясно. Очень любезно с твоей стороны. Но ты не обязан…
— Не сомневайся, Ти-фа-ни. Таково мое решение. Я много часов провел в раздумьях о том, как замечательно было бы прикоснуться к тебе, и я горю желанием заставить тебя кричать от удовольствия, а не от страха.
Неужели все парни так дерзко разговаривают с женщинами, которых они впускают в свои шкуры? Неудивительно, что все человеческие женщины тут расхаживают с мечтательным выражением на лицах. Я пытаюсь перебороть желание обмахивать себя рукой словно веером и в то же время умудряюсь жонглировать извивающимся малышом-двисти, которого держу на руках.
— Тогда, как насчет… сейчас?
Он сводит брови у переносицы.
— Сейчас?
— Э… ты хотел бы потренироваться сейчас? — я чувствую себя такой дурочкой из-за того, что даже спрашиваю об этом.
Его осеняет понимание и медленная, губительная усмешка пересекает его красивые черты лица.
— Тебе не терпится.
— Мне, что? Нет! Я просто подумала… — смутившись, я прерываюсь. — Знаешь, что…? Ладно, забудь. Просто я подняла эту тему, ну…, потому что ты здесь, и я здесь, и…
— И тебе не терпится, — снова прерывает он с довольным видом. — Это замечательно. Ти-фа-ни, мы с тобой будем кончать очень-очень жестко.
О Господи, ну и рот у этого мужчины!
— Если ты так говоришь… — отвечаю я, едва слышно.
— Сегодня не получится, — выдает он.
— Как это нет? — почему я чувствую себя из-за этого такой странно разочарованной?
— Тебе нужно позаботиться об этом комплекте, — поясняет он и вытаскивает кожаную бахрому из жующего рта маленького двисти. — Он проголодался. А вот это я должен отнести в пещеру своей матери, чтобы она его приготовила. — Он указывает на тушу, лежащую у его ног.
— О! Ну да, конечно. — Какая же ты тупица, Тиффани. Где твои мозги? Хотя я знаю, куда мои мозги подевались. «Они полностью зациклились на мыслях о том, что У ТЕБЯ БУДЕТ СЕКС С ЭТИМ ВЕЛИКАНОМ». И я в полном ужасе, но в то же время, как ни странно, очень возбуждена.
— Так, когда мы сможем встретиться, чтоб я мог доставить тебе удовольствие?
Я тупо моргаю глазами. Он оставляет это решение за мной? От этого все лишь… усложнится. Потому что мне вообще-то хочется сказать, что могу найти время для оргазма в полдень, если тебя это вполне устраивает. При условии, конечно, что у меня будет оргазм. При условии, что я не сбегу, вопя во весь голос. При условии, что я не струшу и полностью не покончу со всем этим.
То, что это возложено на меня, вроде как, пугает меня. Это делает все полностью моим выбором. Это значит, что я сама требую всего, что бы ни происходило. Это само по себе, конечно, неплохо, но вместе с тем и страшно. Что, если будет настолько ужасно, что слечу с катушек? Что, если я вообще не смогу возбудиться? Я напрягаюсь и поднимаю взгляд на Салуха. Он смотрит на меня с приспущенными веками, и этим своим яростным, требовательным выражением лица.
Сильно сомневаюсь, что с этим парнем придется маяться скукой.
— Наверное, завтра? В каком-нибудь уединенном месте. — Не хочу устраивать нашу необузданную вечеринку с поцелуями в главной пещере. Это было бы неловко. — Здесь есть какое-нибудь место, куда мы можем пойти и которое не было бы под открытым небом?
Единственное место, которое я знаю, расположенное неподалеку, и которое не часто посещают, это дубильня, однако зловоние там явно не способствует сексуальному времяпровождению.
— Я знаю пещеру в часе ходьбы отсюда. Она маленькая, но отлично подходит нашим нуждам. Я принесу шкуры. — Он торжественно кивает головой. — Тебя нужно держать в тепле.
Что ж, сейчас уже нет ни единого шанса отступить, так ведь? Только не с этим великаном, который так пристально смотрит на меня и строит все эти планы, чтобы доставить мне удовольствие.
— Я не хочу ни с кем делиться, чем мы занимаемся, понимаешь?
Он хмурит брови.
— Ты не хочешь, чтобы они знали, что я доставляю тебе удовольствие?
Я мотаю головой.
