выйдет. Но мне нравится наблюдать, как Осет вот так берет все в свои руки.
– А я все думал, когда же ты появишься, – комментирует Верус, и Курио поднимает бровь от такой наглости.
Он все еще уверен в себе, несмотря на все наши старания выжать из этого ублюдка все до капли.
Осет, как и подобает охотнице, просто наблюдает за ним. Не дождавшись от нее никакой реакции, Верус старается подражать ее спокойствию, но через несколько минут Дэйнс подкрадывается к его плечу, и Верус вздрагивает.
Наконец, звенящая тишина становится для него непосильной, и он спрашивает:
– Кто ты?
Мне не нравится, как он смотрит на нее – как будто он видит в ней спасательный круг, а не угрозу. Впрочем, моя девочка быстро покажет ему, что он ошибается.
Осет обходит кресло и подходит к столу Курио, где разложены доспехи и оружие Веруса. Она молча проводит пальцем по светло-серому панцирю его нагрудной пластины, словно пытаясь найти в ней что-то знакомое. Ее потрясающий черный взгляд окидывает оружие, словно она одновременно и ищет что-то, и запоминает его.
Найдя то, что искала, Осет протягивает руку и поднимает железный клинок. Она изучает оружие, особо пристально рассматривает костяную рукоять и сверкающее лезвие.
– Большинство фейри ни за какие деньги не согласятся положить в карман кусочек железа и подержать его там хотя бы десяток минут, – замечает Осет, заходит за кресло и скрывается из поля зрения Веруса. – И все же ты носишь с собой клинок, сделанный из этого ядовитого металла. Сколько времени тебе потребовалось, чтобы стать к нему невосприимчивым?
– Годы, – хрипит Верус, будто слово вырвалось из его уст против его воли.
Я ухмыляюсь, зная, что это корень белены наконец завладел его языком.
– Кто ты? – снова требует он.
– Железо все еще жжет или ты стал совсем невосприимчив к нему? – продолжает она, но Верус не отвечает.
Осет пожимает плечами, словно его молчание ее нисколько не трогает, подходит к Верусу сзади и прижимает лезвие к его шее. Раздается шипящий звук, и по комнате разносится отчетливый запах горящей плоти.
Верус шипит и пытается отодвинуться от лезвия. Осет отпускает его, найдя ответ на свой вопрос, несмотря на его молчание.
– Нет у тебя иммунитета к железу, – замечает она, как будто уже знала это и просто хотела мило его поддразнить.
Верус сжимает челюсти от боли, его ладони снова сжимаются в кулаки.
– Кто ты?
Этот кусок дерьма явно не сможет простить Осет ее выходку.
– Ты дерешься железным клинком, но не привык к ожогам от железа? – спрашивает она приторным, шелковым голосом, слегка дразнится.
Мне хорошо знакомо ее покрытое сахарной пудрой презрение. Я проглотил добрую ложку, когда мы только познакомились. Она обладает удивительной способностью резать тебя на кусочки каждым словом, унижая тебя и топча, но все, чего тебе хочется, – это слушать ее еще и еще. И неважно, что она кромсает тебя на куски, важно, что в этот момент она смотрит только на тебя. И поэтому тебе хочется всего, что она могла бы предложить, если ты докажешь, что достоин этого.
Осет придвигается к Верусу, и его глаза следят за ней, будто она – прозрачный ручей в пустыне.
Медленно, расчетливо Осет загибает рукав своей туники, обнажая предплечье. Не сводя напряженного взгляда с Веруса, она подносит железный клинок ко внутренней стороне руки.
Осет смотрит на него без всякого выражения, прижигая клинком кожу, – и это доказывает, что она куда сильнее, чем этот ублюдок мог мечтать стать.
Она поразительная, свирепая маленькая фейри.
– Я прочувствовала на себе удар каждого клинка, которым когда-либо пользовалась, – заявляет она и наконец отрывает железо от кожи – и голос ее звучит совершенно ровно и непринужденно. – Раньше мне эта практика казалась скорее варварской, чем полезной. Но теперь я начинаю понимать ее достоинства. А ты что думаешь, Верус?
Осет произносит его имя так, словно ищет в нем что-то знакомое. Интересно, что Верус выглядит так, как будто делает то же самое со звуком ее голоса. Все мы ходим на цыпочках по краю чего-то неизвестного, ожидая, кто упадет первым.
– Кто ты? – спрашивает она, повторяя вопрос Веруса.
У нее ясный и решительный взгляд, который обещает, что она добьется своего – так или иначе.
Верус изучает железный клинок в ее руке, ожог, а затем ее лицо. Он стискивает зубы, пытаясь сдержать ответ, который вот-вот вырвется у него изо рта.
– Верус Хатвейт, второй сын вождя Хатвейта. Клинок в первой дивизии армии Луны.
Он останавливается, задыхаясь так, словно каждое слово ему пришлось отрывать от собственных внутренностей. Взгляд его ледяной и полон злобы.
– Soh thorah ruw erahda, sian hierreth vier ausooe fotil eiss, – внезапно произносит Верус на языке, которого я никогда раньше не слышал.
Звучание этой странной фразы облетает комнату и осыпается вокруг нас – будто парашютики одуванчиков, потерявших свой попутный ветерок.
Я напрягаюсь от этого – но что потрясает меня до глубины души, что сильно и подло бьет прямо в челюсть – это когда Осет спокойно смотрит Верусу прямо в глаза и отвечает ему на том же загадочном языке.
Осет
– Я знаю, что ты одна из нас! Назови себя и свой клан или умри в бесчестье! – рявкает он на меня, и слова звенят вокруг меня, но в них есть что-то неправильное, чего я не могу уловить.
Как будто язык какой-то неправильный.
– Мне плевать на твою честь. Я тебе ничего не должна! Заслужи мои ответы – или заткнись на хрен! – рычу я в ответ, с силой ударяя железным кинжалом по деревянному подлокотнику кресла, к которому привязан Верус.
Лезвие проходит, не задевая кожу, но я лишь слегка промахнулась.
И лишь когда я слышу отзвуки собственного голоса, отражающиеся от каменных стен, я понимаю, что произошло. Это не мой нормальный язык, кружащийся вокруг, как какой-то крылатый гнус. Это набор странных слов, которые я, однако, слышу и понимаю, как день.
Я только что заговорила на другом языке, даже не осознавая этого.
Прямо как в Приюте, когда я могла прочитать что-то на столе лекаря или бегло проглядеть пергамент или книгу, которую листал охранник. Я не должна была уметь читать, но умела – независимо от того, на каком языке что-то было написано или из какого королевства был документ.
Я подслушала кучу разговоров, думая, что они ведутся на обычном языке, потому что я их понимала. И только позже до меня дошло, почему эти беседы звучали так странно – потому что они велись на чужих языках.
