Тетушка хмыкает:
– К чему, интересно? Мы с тобой уже всё перепробовали.
Возразить на это мне нечего. Позавчера я пыталась лечить поранившего ногу поваренка – думала, вдруг во мне проснется дар целительства. Конечно, он не проснулся, и дело закончилось тем, что доктор Назаров отчитал меня за бездействие и велел в следующий раз сразу же посылать за ним.
Вчера я пассами остужала воду. Ну, как, остужала – пыталась остудить. На случай, если бы во мне вдруг проявилась магия воды. Но только ошпарила руку, которой водила над кипящей в котелке водой, за что еще раз была обругана обычно добрейшим Дмитрием Степановичем.
– Боишься ты, девка! – делает вывод Глафира Дементьевна. – Оттого ничего и не получается. В таком деле смелость нужна.
– И вовсе не боюсь, – протестую я.
– Ой ли? – прищуривается тетушка. – Ну, коли не боишься, так есть еще одно проверенное средство. Травку одну добыть нужно. Травка эта в лесу растет. Она рано весной из-под снега пробивается. Я тебе на свету ее покажу, а вот рвать ее станешь ночью – иначе никакой пользы не будет.
В лесу? Ночью?
– Ага, – подтверждает Глафира Дементьевна. – И в лес ты одна должна пойти – аккурат к полуночи. Ночи сейчас лунные, светлые, не заблудишься.
Чувствую себя падчерицей, которую злая мачеха за подснежниками посылает.
Нет, если бы речь шла о нашем времени, я бы, может, и не испугалась. В своем лесу у Даниловки я каждую тропинку знаю. К тому же, у нас фонарик можно взять электрический и сапоги резиновые надеть. Хотя даже при таком раскладе гулять по лесу весной, когда там снег вперемешку с грязью – удовольствие сомнительное.
– Волков бояться – в лес не ходить, – философски замечает тетушка.
И я недовольно бурчу:
– Ладно, попробую. Только скажите, что искать.
Глафира Дементьевна удовлетворенно отвечает:
– Трынь-траву.
– Что? – мне кажется, я ослышалась.
Но тетушка уверенно повторяет:
– Трынь-траву. Ты разве не слыхала про такую?
Я уже не могу не рассмеяться. Боюсь, мне долго придется объяснять, откуда я знаю про трын-траву. Да-да, из песни про зайцев. Я, признаться, думала, что и поговорка про трын-траву именно из фильма Гайдая в народ пошла. Ан нет, оказывается, это куда более древняя легенда.
Правда, название травы тетушка произносит куда мягче, чем в нашем варианте, но сути дела это не меняет.
За час до полуночи, когда весь дом погружается в сон, я, напутствуемая Глафирой Дементьевной, выхожу на крыльцо. Она дает мне в руки фонарь, зажечь который я, чтоб никого не напугать, могу, только выйдя за пределы деревни.
Я тепло одета, но разве полупальто и длинная шерстяная юбка – подходящая одежда для такой прогулки? Да я только дойду до ворот, как подол уже будет мокрым. Что уж говорить про обувь?
– Не бухти! – одергивает тетушка. – С дороги до лесу не сворачивай, не то увязнешь в каком-нибудь овраге.
Днем мы с ней прогулялись до леса. Вернее, проехались в экипаже. Там, у озера, на проталинах и показалась нам загадочная трын-трава. Хотя на первый взгляд ничего загадочного в ней не было.
Надеюсь, Глафира Дементьевна знает, что говорит. Если и после этого ночного похода я не отыщу в себе ведьму, то вовсе перестану об этом думать. В конце концов, с маркизом Паулуччи можно бороться и каким-нибудь другим способом. Осиный кол, чеснок, серебряная пуля. Да, это средства против вампиров, но он ведь тоже в какой-то степени вампир – только пьет не чужую кровь, а чужую магию.
Я вздрагиваю. Нет, зачем я вообще стала думать про вампиров? Особенно теперь – ночью, в темноте, далеко за деревней?
Я так спешу добраться до леса, что уже не замечаю ни испачканной в грязи и сковывающей движения юбки, ни насквозь промокших сапог. Когда деревенские избы остаются позади, я зажигаю лампу. Идти становится чуточку сподручней, хотя грязи и луж на дороге от этого не становится меньше.
Как ни странно, но нужную поляну у озера я нахожу довольно легко. Наклоняюсь, срывая пучок травы. Одного достаточно. Тут важно не количество, а сам факт того, что я на это решилась. Руки дрожат – и от холода, и от страха.
Страх почему-то никуда не делся, хотя трын-трава, придающая человеку безрассудную смелость, уже у меня на ладони. Ну, если тетушка меня обманула! Но об этом я подумаю позже, а теперь назад, домой!
Ветер шелохнул ветви кустарника, и я дрожу уже вся. А может, это и не ветер, а дикий зверь? Масло в лампе вот-вот закончится, а тучи скрыли луну, и на дорогу я выхожу почти в полной темноте. Несколько раз я оступаюсь, падаю, и с моего языка срывается немало весьма хлестких слов, которые благородной даме не то, что произносить, а даже знать не положено.
Уже почти у самой деревни, на росстани, где дорога делится надвое, в нескольких шагах передо мной словно из воздуха материализуется чья-то фигура. Нет, кажется, не зверь – человек! Но от этого не становится легче.
Я непроизвольно выставляю обе руки перед собой. Фигура застывает. Причем, как я понимаю некоторое время спустя, застывает в прямом смысле.
Луна выглядывает из-за туч, и я уже могу различить в прежде неясном силуэте мужскую фигуру в крестьянском зипуне. Не понятно почему, но фигура не движется. Я делаю шаг, другой, а мужчина даже не шелохнулся.
Пламя в лампе вспыхивает на мгновение, и я узнаю в ночном путнике Вадима Кузнецова. Может быть, это глупо, но я облегченно выдыхаю. Куда больше я сейчас боюсь маркиза Паулуччи.
Интересно, что Кузнецов подумает обо мне? Хороша барыня – выбившиеся из-под платка волосы, грязная одежда.
Я чуть сворачиваю в сторону, надеясь, что он не осмелится пойти за мной или окликнуть. Но он окликает:
– Отпусти, ведьма!
26. Ночная прогулка
Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Кузнецов всё еще стоит на том же самом месте – как приклеенный.
Сначала я чувствую возмущение. Это кого он посмел ведьмой назвать? Свою хозяйку, благодетельницу? (Ага, быстро я барские замашки переняла!)
Потом – страх. Кто его знает, как в середине девятнадцатого века в России с ведьмами поступали? На кострах уже, вроде, не сжигали, но это не точно.
И наконец – изумление. Он что, с места сдвинуться не может? Потому, что я что-то с ним сделала? Но что? И как?
По уму мне надо было бы бежать быстрее в особняк, к тетушке. Ей всё рассказать и уж вместе с ней ответы искать. Но любопытство оказывается сильней, и я возвращаюсь.
Лампа уже совсем погасла, но зато вышла из-за туч луна, и я даже могу разглядеть лицо стоящего передо мной мужчины. Нет, в его взгляде нет ни страха, ни ненависти. Он словно бы даже и не удивился, что графиня Данилова оказалась не вполне нормальна. Или, может, ведьмы тут не в диковинку вовсе?
Нет, ну а что – может в нашей деревне этих самых ведьм сколько хочешь, и куда более опытных и умелых, чем я.
– Позвольте удалиться, барыня!
И тон у него совсем не просящий. Спокойно так говорит, без дрожи в голосе. Но сейчас хотя бы не на «ты», а на «вы» обратился.
Я хмыкаю в ответ:
– Иди, кто тебя держит?
А сама судорожно думаю – а если он не сможет идти? Если так и останется на этом самом месте? Как его теперь расколдовать? И что народ скажет, если его тут утром увидит? Нет, ну надо же было так вляпаться!
Кузнецов, наконец, делает шаг – но не от меня, а ко мне навстречу. Уж не знаю, мои ли слова подействовали, или эта заморозка имеет какую-то длительность. Но только тут уже я основательно пугаюсь.
Мы одни, за деревней. Вздумай он сейчас что со мною сделать, никто и не узнает. И нет, думаю я сейчас совсем не о плотских утехах. Я – единственный свидетель его преступления. И даже если я пока не выдала его, то может ли он быть уверен, что я не сделаю этого после?
И когда он подходит совсем близко, я боюсь даже дышать. Я замечаю, как растягиваются в ухмылке его губы.
– Не бойтесь, Анна Николаевна, не обижу.
И, как ни странно, у меня отлегает от сердца.
