– Да. Пожалуйста, поговори. Не знаю, что со мной происходит.
– Иди ко мне. Обними меня, а я обниму тебя, и мы обретём равновесие.
Небольшой экипаж слегка потряхивало на камнях мощёной дороги, рощи олли пробегали мимо за стройным рядом кипарисов вдоль неё, и утреннее солнце нежно нагревало тёмную крышу двуколки. Кузнечики трещали на обочинах, подхватывая и передавая свою мелодию дальше и дальше, вслед за повозкой, к дому Пай.
– Приехали, – сказал Конда, выглядывая в окно. – Останови тут!
Он отпустил её, спрыгнул и обежал экипаж. Аяна вышла, оправляя подол, вложив пальцы в его ладонь, и он посмотрел на неё с беспокойством.
– Пойдём, пройдёмся немного пешком, – сказал он, отвязывая Кестана. – Не грусти, любовь моя.
– Я уже не грущу. Ты вернёшься, я знаю. Десять дней – это не восемь месяцев. Я закончу свои вышивки, – сказала Аяна, мгновенно вспоминая неловкую прогулку в парке. – Я была готова и на восемь месяцев, помнишь? Прости, что наговорила тебе. Однажды я, наверное, привыкну. Не обещаю смириться, но привыкну. Я, видимо, как большой жук, чумею перед приближающимся зимним покоем.
– Какой жук?
– Большой такой, который залетает в открытое окно и кусается, – сказала Аяна, отодвигая волосы. – И оставляет такие следы.
– Ох... Прости! – нахмурился Конда. – Но вот про укусы ты погорячилась. Это скорее по твоей части.
– Ты первый начал. Думаю, если хорошенько рассмотреть, задрав подол, то на моём бедре до сих пор найдутся следы твоих красивых белых зубов.
– Ты дразнишь меня, – сказал он с укором. – Ты дразнишь меня, а ведь я к тебе со всей душой.
– И с полным ртом зубов.
– Прекрати меня дразнить. Эта роща выгляди многообещающе густой.
– Мне нужно к Гелиэр. Когда ты уезжаешь?
– С утра. На восходе. Я приду, чтобы ты попрощалась со мной.
24. Этот аромат невыносимо прекрасен
Конда вместе с ней свернул к боковым воротам, ведя Кестана под уздцы, и Аяна недоуменно посмотрела на него.
– Всё хорошо. Не переживай. Всё в рамках приличий. Здравствуй, Айдерос, – сказал он катьонте в синем, который вышел из сарая, завидев их. – Встретил тут капойо по дороге. А где Найделл или Ярвилл? И Арчелл?
– В доме. Киру нужен кучер?
– Нет. А ну-ка сходи, предупреди старину Арча, что я пришёл. Чтоб он не дёргался, – подмигнул Конда. – Пусть спокойно приведёт себя в порядок.
Айдерос удивлённо посмотрел на него, но ничего не сказал.
– А ну-ка, – улыбнулся Конда, провожая его глазами и расстёгивая подпругу. – Сними уздечку пока, Айи. Паде, дружище! – хлопнул он Кестана по крупу, потом взял Аяну за руку и завёл в сарай для упряжи.
– Он... Ты его не заведёшь в денник? – спросила Аяна, оглядываясь. – Нас тут не увидят?
– Повесь сюда уздечку, – показал Конда, водружая седло и потник на большое бревно. – Вот сюда. Смотри, у нас тут карета. Хочешь залезть?
Он откинул большое серое полотнище с лакированной дверцы, и Аяна распахнула глаза.
– Эта карета производит впечатление, – сказала она, залезая внутрь, на обитые красным бархатом сиденья. – Ничего себе. Вот это роскошь...
Аяна вела пальцем по кожаной отделке, золотистым шляпкам гвоздей, изображавшим цветы, по полосатым узорам дерева, по перламутровым вклейкам, утопая в мягком, пышном сиденье, любуясь тонкой работой мастеров. Карета была похожа на искусно выполненную из полосатого дерева, обитую бархатом шкатулку, в которой Гелиэр хранила свои новые браслеты.
– Я как будто сижу на мягких облаках оурана, – сказала она, с наслаждением ёрзая и вытягивая ноги. – Это потрясающе. Если бы фургон Кадиара был таким удобным, я бы проехала ещё парочку Арнаев. Если мягкость её хода соответствует мягкости сидений и её внешнему виду, то я просто обязана хоть раз на этом прокатиться. Просто чтобы знать, как это бывает.
– Как-нибудь покатаемся, – сказал Конда, подсаживаясь к ней. – Смотри, тут шторки, которые плотно закрываются, и сиденья вот так раскладываются. Как тебе, м?
– Очень многообещающе... Вы на ней ездили в Фадо?
– Да.
Снаружи послышался шум. Конда улыбнулся и вышел из кареты, подавая руку Аяне.
– Кир Конда! – взволнованно воскликнул Айдерос. – Ты ещё тут, кир?
– Что случилось? – повернулся Конда. – Что за шум?
– Кир Конда, Кестан ушёл к дому. Я привёл его, – Айдерос стоял снаружи, в открытой створке, держа Кестана за прядь гривы, и вид у него был очень растерянный.
– Ох, я упустил его, – весело нахмурился Конда.
Он опустил ткань, прикрывая дверцу кареты, и направился к выходу. Аяна вышла наружу за ним и наморщила нос. Что... Что за...
– Он успел поваляться в клумбе, – с отчаянием сказал Айдерос. – Прости, кир, я не уследил.
– Ты ни в чём не виноват, – вздохнул Конда. – Не бери в голову. Много он там попортил?
– Почти всё... – удручённо нахмурился Айдерос. – Мало что осталось...
– Ну что ж. Скажи Шу, что я прошу прощения за свою невнимательность, – состроил сочувственное лицо Конда. – Лошадке разве прикажешь, в чём валяться, да, Айдерос?
– Да уж, – развёл руками тот. – Ладно. Прости, кир.
– Ты это... Скажи Найделлу, чтоб сполоснул его. Этот аромат невыносимо прекрасен, – кивнул Конда на своего гнедого. – Боюсь, меня просто окружат и растерзают на клочки охваченные страстью и благоговением люди, если я проедусь на нём, а потом покажусь где-нибудь в обществе.
– Хорошо, кир, – кивнул Айдерос. – Я прослежу.
– Капойо, пойдём.
– Ты же... нарочно это сделал, – сказала Аяна, стоя над очень помятыми останками дисодилий, из последних сил пытавшихся источать свой незабываемый, дивный аромат. – И отвёл мне глаза этой каретой, да?
– Как, по-твоему, я мог рассчитать, что он примется валяться, да ещё именно в этих восхитительных цветах? – поднял бровь Конда. – Ай-яй-яй, какая незадача-то, а! Невосполнимая потеря. Шу! – он повернулся к садовнику, взволнованно спешившему по мощёной дорожке. – Я тут за Кестаном не уследил. Ты уж прости меня, а?
– Какой ужас, – сказал Шу, озадаченно глядя на клумбы, напоминавшие поле боя после жестокой битвы, в которой дисодилии потерпели сокрушительное, безоговорочное поражение. – Ну вы только полюбуйтесь. Какое возмутительное безобразие. Это ж надо так. Видимо, не устоял перед... ароматом. Он вроде яблоки любит, да? Ну я наведаюсь к нему. Побеседую о недопустимости таких вот дел.
– Наведайся, наведайся, – сказал Конда, разглядывая несколько уцелевших стеблей. – Это ведь всё, точно не спасти уже?
– Не-ет, – почесал затылок Шу. – Это уже бесполезно спасать. Ничего не осталось, ничего. Даже пересаживать нечего.
– А откуда они вообще взялись? – спросила Аяна, с подозрением глядя на пару смятых, но не сломленных полураскрывшихся бутонов.
– Это с кирой Пай из Тайкета прислали. С напутствием холить и лелеять, – сказал Шу. – Тамошний садовник сказал, что это венец его отбора, и что кир Хад как-то раз назвал эти цветы совершенными. Ладно. Я пойду. Выкопаю то, что вон там осталось. Нет-нет, – поднял он ладонь в ответ на встревоженные взгляды Конды и Аяны. – Для нашего сада они уже совершенно точно не годятся, но я знаю, кто будет рад такому... подарку. Возможно, на меня даже перестанут коситься, как на тарио, цветущий в сливовом саду. Ладно. Пойду.
Кира Пай. Аяна закрыла глаза. Это напоминание было болезненным. Оно билось в груди, как крупный орех кеста в шипастой колючей кожуре.
– Не грусти, – сказал Конда, касаясь её ладони кончиками пальцев. – Айи, не грусти. Я твой. И я вернусь.
– Я чувствую себя немного виноватой, – сказала Аяна, сжимая его пальцы. – Конда, не надо здесь касаться меня, я боюсь, что это могут заметить.
– Никто ни в чём не виноват. Просто Кестан слегка уменьшил численность дисодилий в нашем мире. Я тоже пойду.
Аяна печально кивнула и долго стояла, глядя ему вслед, потом подняла взгляд на балкон Айлери, затем глянула на своё окно на этаже для катьонте, вздохнула и побрела в дом.
