распылителем, кажется, было долгом каждого школьника в те годы. Да и сейчас, наверное, тоже". Рисунки, если их можно было таковыми называть, были нанесены поверх гигантских трещин, выскакивающие из тех же самых открытых подвалов. Они были грязными ударами молний, ударом бедности и экономии. "Грязных луж вокруг таких домов всегда было больше самого снега, особенно на теневых сторонах, куда солнце в весенние деньки заглядывало не так часто, как к остальным". Крадущие души голые деревья били стёкла и обрушивали на всякого заблудившегося весь свой страх. Они были посажены повсюду. Их тонкие когтистые руки были в состоянии дотянуться в тёмном переулке до каждого, надеющегося сбежать оттуда человека, разрушая его надежды отделаться лёгким испугом. "И что было ещё более гнетущим, так это то, что такие улицы преследовали тебя на каждом шагу. Куда не загляни – всюду мрак и грязь. Но что-то в этом было, что-то по-своему притягательное. Огорчало лишь одно единственное – отсутствие тёплых оранжевых лампочек над козырьками подъездов ранним зимним вечером".
Несмотря на оставшийся в целости кусочек дома, вокруг, всё же, царил хаос. И не понятно до сих пор, чем он был вызван. Зелёные лестничные перила, чьи верхушки и часть вертикальных прутьев были окрашены тёмно-бордовой краской. Такой же, во что были перекрашены все ступени и деревянные плинтуса. "Маленькую квадратную плитку того же цвета никто никогда не менял, судя по всему. Она была разбита ещё до разрушения здания". И даже сейчас, в дни, когда счастьем считается обычное стремление продолжать существовать, улыбку вызывает сигаретный пепел, оставшийся на этих самых перилах после многочисленных потушенных об неё кем-то сигарет. "Я чуть не расплакался, когда увидел обхарканную мятую банку из-под кофе с вывалившимися из неё мятыми грязными бычками".
– Нет… – "сказал я, увидев, на чём стою". Совершенно спокойно на земле лежал грубо оторванный кусок какой-то картины, где так же грубо кто-то сделал в ней с десяток пулевых отверстий. Кусочек масляного неба выглядывал из-под сломанной рамки. "Это было настоящее убийство". Картон под холстом уже достаточно впитал воды, чтобы размякнуть и разложиться. Похоже, это было на бессвязную кучу материала с какой-то глубокой и красивой предысторией рождения, бытия, смерти и возрождения. "Удивительно, в то же время, удручающе".
Неподалёку от разбитой трассы, яркая белая вспышка света, что на сегодняшний день была большой редкостью, разожгла в растерянных парнях пылающий костёр разных бегающих чувств. Абсолютно девственно чистый белый свет. Нетронутый ни тьмой, ни разрушительной рукой человека. С непривычки, белоснежный луч, так сильно раздражающий глаза, пришлось прикрывать вытянутой вперёд рукой. Это был свет не обычный, а доносящий до всякого человека свою бессмертность даже перед всепоглощающей материей, он оставался всё таким же безумно притягательным другом. "Колени дрожали от одного лишь вида трещин в тумане. Настолько властным он был".
При достижении несколько десятков шагов, из окон, совершенно неожиданно, вываливались отражения простых магазинных стеллажей и продуктов на них. Во льду перед дверьми лежал разбитый образ стойки с рекламными буклетами и короткими автомобильными журналами, чьи синие краски размывались капающей сверху водой. "Было необычно, честно сказать". Света была много. Был он как в окнах, так и на части белого неба, что закрывало собой бензоколонки. Выпадающий из нашей серой реальности огнетушитель, оставленный здесь кем-то лежать совсем без дела. И одинокий выцветший дорожный конус, годящийся, разве что, в коллекцию старых и бесполезных вещиц. От него прежнего же совсем ничего не осталось, разве что форма. Оранжевого в нём и близко не было, похоже скорее на подающий надежды зеленоватый оттенок среди мёртвой жёлтой травы. Светоотражающая лента была халатно и жестоко сдёрнута, оставив после себя незаживающий шрам с засохшим клеем.
Имена спонсоров, пистолеты с трубками, просто гигантский горящий навес над всем этим местом, кричали – здесь автозаправочная станция. "Влад остановился и выдохнул. Кажется, мы на месте. Из-за снега, всё ещё плохо можно было разглядеть какие-нибудь более мелкие детали этого места, посещать которое мне доводилось в своё время лишь пару раз, поэтому переглянувшись с рядом стоящим, мы без слов договорились, что будем двигаться осторожнее. Если есть свет, значит, возможно, он кому-то сейчас нужен. Если нет – хорошо".
Приближение к АЗС было не похоже ни на что-либо другое, что видел в своей жизни Филипп. Сегодняшний финал представлялся в его голове в необычном для повседневной жизни формате, в кино-формате, если быть точным. Сам по себе, его взгляд, вдруг, принял соотношение сторон четыре к трём, скрывая всю остальную картину мира, которая была не такой уж и яркой, за тяжёлыми чёрными рамками. Максимальное сосредоточение на картинке посредине заставляло его воображение работать несколько иначе, откуда, в будущем, появлялся доступ к закрытым видениям и точкам, с самыми разными цветами. "Нужно умыться".
– Я в туалет…
– Спасибо, всем было очень интересно, куда ты пошёл, дурак! – Влад скрестил руки и закрыл глаза, отвернувшись от Филиппа.
– А ты что тут делаешь? – взглянул Кирилл на убегающую белую простыню.
– Я уверен, что обществу уже нет дела до алкоголя и до тех, кто его пьёт. И вообще, это не твоё дело, ты мне не папаша! – он лишь кисло улыбнулся и попытался поскорее спрятаться от, как ему казалось, навечно прилипшего сноба.
Дверь в уборную захлопнулась с оглушающим скрипом, затмив собой, кажется, шум внутренних потолочных ламп. Страшно грязная плитка на полу отталкивала маленькими лужами и плесенью. Грязь была повсюду, куда не посмотри. Сушилка для рук была полностью в исправном состоянии, что радовало парня. Той же радостью были чистые белые раковины, чуть слепящие своими отражающимися бликами. Шум исходил от каждой трещины и скола на стенах, из любого неосторожного прикосновения, от чего угодно.
Невыносимо печальная реальность увиденная смертными глазами не совсем схоже с тем, что представлял себе каждый страдалец. В чём была та награда всей той жалости, что он испытывал? Безмолвие и тянущееся страдание. Удушающее чувство горя ломало, и так же скрытно оно было, как проявление агонии. Он ревновал к пустому небу за его способность слушать и не отвечать, за его чистоту и невинность. Но голос его был по-прежнему беззвучен.
– Не самое ли время извиниться? – спросил Кирилл.
– Тебе достать пива? Здесь его много. Тёмное, светлое, безалкогольное, чего хочешь? – после встречи глазами, они оба замолкли на какое-то время, – что?
– Мне кажется, ты что-то скрываешь.
– Желание вмазать тебе по лицу, ты об этом?
– Страх. Ты боишься.
– Тебя что ли? Ты слишком высокого о себе мнения, забудь.
– Не
