меня. Ты боишься себя. Спорим, ты этого парня ни разу другом не назвал? Я уверен, дым и смерть для тебя не так страшны, как настоящий Владислав.
– Хватит!
– Вы оба закрылись от возможных угроз, которые могут преследовать окружающих от вас. В чём-то ты прав, знаешь, они не подадут руку в тяжёлый момент, но дадут понять, что у тебя есть свои.
– Заткнись! – вскоре, зелёные осколки разлетелись по всему отделу, отражая разлитое пиво и летающее в воздухе огорчение.
– Продолжишь держать это в себе – сгоришь. Я не прошу извиниться передо мной, прости себя.
– Кажется, мне не хорошо… – Влад прикрыл свой рот руками и убежал в туалет.
Легко ли отпустить чувство падения в бесконечную бездну? Возможно ли прекратить, как нам кажется, небезнадёжные попытки дотянуться до невидимого нашему глазу выступа, что станет нашим спасением? Легко ли смириться, отпустив всё сейчас, ведь, уже ничего нет в наших силах.
Филипп осторожно покинул туалет, стараясь не сбивать наконец-то нормализовавшееся дыхание Влада в соседней кабинке, чьи отчаянные попытки очистить свой организм заканчивались слезами и кашлем, но, вдруг, остановился. Он развязал платок на своём рукаве, и, поднеся его к раковине, смочил холодной водой. "Нужно постучать и предложить платок, чтобы ему было не так плохо".
– Чего ты там стоишь? Хоть бы спросил, чем можно помочь. Проваливай, и без тебя тут тошно…
Дрожащие руки парня уже были у двери, на плитку падали капли с мокрой ткани, а в голову закрадывается страх. "Да как он смеет", подумал огорчённый Филипп, раздумывая над своим следующим шагом. Кабинка открывается, и перед собой он видит сидящего у унитаза Влада, кожа которого была белее настенной плитки, а глаза отражали всю подступающую к горлу боль. Но жалко его в тот момент не было.
– Хочешь что-то сказать? – призрак поднял голову вверх, – говори! – прокричал он, не услышав ответа, – я был прав, ты всё такой же трус! – в ту же секунду, Филипп, не смотря на состояние своего приятеля, схватил его за куртку и прижал к стене, по-прежнему сдерживая кулак в жалких сантиметрах от его лица, – до меня только что дошло, ты здесь только потому что боишься сдохнуть в одиночестве. Прячешься за спинами тех, кто по глупости ещё тебя не убил. И никакую девочку ты не спасаешь, ты бежишь от смерти. – удар. тяжёлый, глухой и точный. Дверь вот-вот бы слетела с петель. Рядом никого. Затем, последовал повторный, ещё более яростный удар в ноющую грудь Влада, после которого он уже не мог подняться и показать свою хвалёную стойкость.
Но этого Филиппу было недостаточно, он увлёкся. Пиная кряхтящее тело, его уже никто не мог остановить.
– Ты стал зависим от одиночества, я понимаю. Ты в смятении… – крохотные слова хоть и были сказаны искренне, но были не настолько громкими, чтобы прекратить избиение. Нужно продолжать, – ты одинок, и никто даже не может знать, какого тебе, или… Я знаю. Я не справляюсь, не могу держать всё в себе, но не показываю этого. Мне трудно смотреть на всё это, понимая, что рано или поздно, останусь один. Зачем тогда вообще стараться? – теперь оба в слезах, оба почувствовали то, что так усердно прятали друг от друга. Но Филиппу ничего не остаётся, как выбежать из этого места.
Уходя, он заметил кричащую дыру в соседней приоткрытой двери. Старый слой краски потрескался, расходясь длинными трещинами по всей поверхности, заходя даже в полую часть. Крупные осколки картона были вмяты внутрь, откуда уже и осыпались, оголяя достаточно крупное отверстие.
В это же время, оставшийся один Кирилл продолжал коротать время, разгуливая между почти пустыми стеллажи. Но всё, на что он натыкался, были запечатанные коробки, вываливающиеся с нижних полок, и чёрная плесень, прилипающая к ботинкам. Всё это напоминало ему лабиринт. Холодный, тесный и запутанный лабиринт с неизвестной наградой внутри.
Горести и застывших людских дел полно было в каждых пролетающих перед глазами объектах; будь-то он свет или тень, будь-то мал или, наоборот, страшно велик. Принятие чего-то давящего было непосильным испытанием не для всякого сомневавшегося в себе человека. Где они? Где они, не встретившие истину? Заключённые во мраке, сброшенные на вечные самопознания через гнев, тепла в любви не сыщут. И один путь им дан – любить себя. Сила интроекции, как думало большинство. Сожалений полны глаза каждого без исключений и так они прощаются со всеми. Ярости момента был полон и прилавок кассы за разброшенными повсюду мятыми коробками.
Всё яростно раскидано по углам помещения, перевёрнуто, или вовсе же разбито. Большее количество продуктов осталось на своём месте, что означало небольшие неприятности для всяк входящего сюда гостя. Предметом спора было нечто иное. "Разбитое стекло", подумал нагнувшийся к плитке Кирилл, "но окна целые…".
Свет ламп окрашивал снег в слегка зеленоватый оттенок, подчёркивая его уже совсем иное происхождение для этого мира и для этих людей. Свечение, что он отдавал, слепило и раздражало. Что-то вело молодого военного на улицу, возвращая в мрачный мир ужасов, предоставляло новые кусочки пазла. Но если внутри было более-менее тихо, никто не кричал и не бежал, то вот всё окружающее глаза никак воспринимать не хотели.
Мокрая, мрачная и удушающая тьма, догма. Тюрьма для обвиняемых. Беспросветная стена пыли и пепла, если не убивала до своего неизбежного прихода в семидневном затмении, пыталась покончить с человеком, по достижению созданных им объектов уже разорвав материнскую матовую клетку в море Дирака. Как нечто очень глупое, оно без раздумий стремилось всё собой занять. И обретя разум, научилась дёргать за невидимые другим красные нити. Она есть жизнь, она есть и смерть. Родившись в этом мире, и в этот мир спешит родить. Открытие графитового колодца означало рождение для одних и безжалостную, но справедливую смерть для остальных. Это было всему начало, но и в то же время, всему конец в пространстве Клейна.
В настоящее испытание выливались обычные походы из одной части помещения в другую, будто, пульсирующая волна, всё никак не сбившая с ног ослабленных людей ранее, пыталась со всем покончить уже в настоящем. Скольжение резины о плитку доносились до ушей ярче обычного, что не могло не беспокоить. "Что-то упало? Похоже, это доносилось из уборной", подумал раскачивающийся из стороны в сторону Кирилл, упуская землю под собой. Ему страшно. "Только не радио!", прошептал он, "Оно сведёт меня с ума".
Похоже, мысли о распаде сбивались из-за стремительно приближающегося рёва автомобиля, чьё безжизненное вращение
