- Давно он так? - повернулся Руан к Айтеллу.
- Той штуки хватает примерно на день. Потом начинается постепенно…
- Три ночи прошло. Интересно, сколько займёт избавление от зависимости?
- Да будьте вы прокляты, - тихо сказал Тур, отворачиваясь.
Руан вышел на улицу, натягивая шапку, и в воротах увидел Тагата, который бодро направлялся к нему.
- Сегодня первый день погребальных церемоний. Пойдём.
Процессия была длинной. На широких носилках шестеро парней, одетых в белое, несли Ул-хаса, закутанного в белую материю, а за ним ещё четверо несли вторые носилки, и у Руана почему-то защипало в носу. Трое сыновей Бутрыма в белых халатах следовали за носилками, опустив головы. Йерин, бредущую за ними, сопровождали служанки. Лицо младшей жены было серым, и Руан заметил быстрый, полный ненависти взгляд, который она бросила на Камайю - та шла в двух шагах позади в сопровождении евнуха.
Белая процессия медленно двигалась по стойбищу, прирастая в хвосте серыми и цветными пятнами халатов хасэ, провожающих Бутрыма в последний путь. Женщины и мужчины стекались из всех стоянок, и в конце концов толпа стала просто невообразимой, но тишина поражала. Она была видимой, ощутимой и плотной, как эта морозная белизна, она опутывала, как белая ткань, и хотелось крикнуть во всё горло, смять её и отогнать, но Руан терпел и шёл, переставляя ноги, и время от времени натягивал шапку поглубже на уши.
Домовина была готова. Огромный незамкнутый вал вокруг неё, чернеющий на белой странице степи, обложенный камнями и окружённый неглубоким рвом, стоял, будто раскрыв объятия в ожидании подношений. Носилки опустили на снег. Слуги взяли за края полотнищ, что покрывали носилки, и перенесли Ул-хаса, а затем и Гатэ, в их последнее земное пристанище.
Толпа окружала курган. Руан подошёл к Камайе, бледной, в ослепительно белом траурном халате и белом платке поверх шапки, и она подняла на него заплаканные глаза. Он встал рядом с ней, и их мизинцы на миг соприкоснулись. Камайя с благодарностью глянула на него и зажмурилась.
- Что теперь? - спросила она.
- В первый день внутрь можно кровным родственникам.
Аслэг подошёл к ним. Камайя взяла его за руку.
- Иди, - шепнула она.
Он спустился в домовину, забрав по дороге у слуги глиняный кувшин, заткнутый пробкой. Бакан и Нада внесли внутрь горшочки с поднимавшимся от них паром, и слуга закрыл за ними полог.
Песня начиналась как плач. Женский всхлип, тревожащий душу вскрик, и протяжный стон, смешанный со слезами. Руан застыл, и по спине пробежали мурашки. Стоящая где-то за спиной женщина подхватила напев. Камайя закрыла лицо руками. Белые тонкие пальцы с синеватыми от холода ногтями дрожали.
- Госпожа… - Дерре подошёл к ней и взял под руку, протягивая рукавицы. - Пойдём, госпожа. Они будут внутри до вечера.
Песня, похожая на плач, преследовала их, пока они шли сквозь толпу. Хасэ пели с закрытыми глазами, раскачиваясь, а позади, вокруг кургана брели эным, тихо ударяя в бубны, шаркая ногами по тёмной земле рва. Снег был весь истоптан.
- Надо было попросить Буна привести Ашну, - сказал Руан, стряхивая снег с меховых сапог. - Не замёрзла?
Камайя покачала головой. Она смотрела наверх, в серое зимнее небо, а потом села на Дамал, которую ей привела Вирсат, и уехала в сопровождении служанки, молча кивнув Руану.
- Тоскует. - Тагат догнал его и шагал рядом, потом нагнулся и сорвал какую-то былинку, торчавшую из-под снега.
- Да. Она писала о Гатэ как о чудесной женщине.
- Волевая, решительная, но тонко чувствующая. Она очень любила мужа. Она страдала, когда он вдруг женился на Йерин. Аслэгу было двенадцать, а мне - одиннадцать. Дожала мужика, - вдруг хмыкнул Тагат. - Дожала, но передавила. Не стала Улхасум. О. Скажешь «хвост», за ним и лошадь.
Руан обернулся, следуя направлению его взгляда. Йерин ехала в сторону города верхом, и три служанки сопровождали её.
- У тебя с ней счёты? - спросил Руан, внимательно вглядываясь в лицо Тагата.
- Как оказалось, серьёзные, - хмыкнул Тагат. - Не у меня одного. Бешеная волчица, которая кусала свою стаю, осталась без волка. Долго ли она продержится?
Руан нахмурился. Тагат выглядел беззаботным. Чересчур беззаботным. Внешне он был почти противоположностью Аслэга, мрачного, неулыбчивого, но в лице его была какая-то едва уловимая жестокость, которая сквозила даже в улыбке. Камайя писала, что Вайшо назвал его псом, и Руан, приглядываясь, вынужден был согласиться с прилизанным: Тагат действительно походил на сторожевого пса, который ласково лижет руку хозяина, но в любой момент готов показать клыки тому, кто сделал неосторожное движение рядом с ним.
- Камайя называла её змеёй.
- Не дворец, а зверинец. - Тагат посмеивался. - Кого только не встретишь. Госпожу Камайю она, к счастью, отравить не успела. Аслэг бы наломал дров. Руан, ты чем её таким намазал? Он от неё оторваться не может.
Руан наморщился, потом расхохотался.
- Ты не робкого десятка. Позволять себе такие речи об Ул-хасе и Улхасум…
- Я ещё не осознал. Отец Тан Дан непредсказуем в решениях своих. Ты пойдёшь смотреть на казнь Накара? - неожиданно спросил он. - Я побеседовал с ним утром. Не вижу смысла кормить братоубийцу за счёт невинных людей.
Руан покачал головой.
- С меня хватит погребения. Здесь, в степи, особенно остро чувствуешь конечность бытия.
- Жаль, не все так чувствительны, - ухмыльнулся Тагат, вынуждая Руана вновь внимательно всмотреться в его раскосые глаза. - Некоторые живут так, будто они бессмертны.
Руан прищурился. Тагат глянул на него искоса и улыбнулся, и улыбка эта Руану очень не понравилась.
- Ты же не устроишь самосуд? - уточнил он. - Тагат?
- Ну как я могу, - хмыкнул Тагат. - Кто я такой, чтобы решать в таких делах?
Оставшееся до города расстояние они прошли молча. Тагат то щурился, то едва заметно ухмылялся, а Руан смотрел, как его меховые сапоги оставляют едва заметные мимолётные следы на белых страницах вечной, бескрайней степи.
37. Кам.Широкая кровать
Пылающий в очаге огонь начинал покусывать ладони. Камайя погрела пальцы ещё немного, вернулась в кресло, накрылась большим меховым покрывалом и взяла со стола керме. Он полностью поспел, и сок стекал на подставленную ладонь, а по спине и рукам бежали мурашки от его аромата.
Вечер приблизился незаметно. Десмаат сказала, что поминальный обряд, представляющий из себя сидение у огня в домовине, длится до наступления сумерек, и вот сумерки наступили, но Аслэг не приходил. Тулым, правда, зашла ненадолго отчитаться по поводу Иймэт, да Тинхэн робкой нахохлившейся птицей посидела немного в кресле, невпопад что-то говоря о полнолунии, гаданиях и поминальных лепёшках, но в остальном день прошёл спокойно и одиноко. Запахи мёрзлой земли и брёвен отпечатались в памяти, сплетаясь с песней-плачем, улыбка Гатэ стояла перед глазами, и нестерпимо хотелось уткнуться в шею Аслэгу и посидеть так, пока он ласково гладит по голове.
- Госпожа…
Камайя вскочила и бросилась к двери, но остановилась. Чимре стоял, с лёгким недоумением глядя на неё.
- Госпожа так рада меня видеть? - спросил он, оглядывая комнату. - Или она ждала не меня?
- Проходи, - вздохнула Камайя. - Как ты?
- Хочу съездить попрощаться вечером. - Чимре вздохнул. - Отнести горшочек поминальной каши. Посидеть рядом… Мать Даыл, невыносимо…
Он закрыл лицо руками и сидел, вздрагивая. Камайя встала рядом и гладила его тёмные волосы, собранные ниже затылка в тугую косу.
- Как девчонка плачу, - сказал Чимре сквозь зубы. - Прости, Камайя.
- Горевать не стыдно. Хочешь керме? Аслэг сказал, скоро ещё привезут.
- Не хочу. Он их любит. Это последние будут в этом году. - Чимре всхлипнул и вытер нос рукавом. - Йерин любит дыни. А Гатэ любила ягоды нимэк. Камайя, о тебе ходят такие слухи...
- Госпожа, улсум идёт, - проговорила Вирсат, приоткрыв дверь.
