Я стиснула зубы, но не двинулась с места. Она была меньше чем в полуметре от места, где на виду лежала мёртвая женщина, где тёмно-красные пятна покрывали заднее сиденье. Лейни отбросила свои длинные волосы через плечо и сердито посмотрела на меня.
— Привет, Лила, — сказала она. — Странно встретить тебя здесь.
— Я должна задать Малачи один вопрос, — ответила я самым дружелюбным тоном, на который была способна. — Он лучший в математике.
Лейни издала горловой глубокий скептический звук. Малачи обошёл переднюю часть её машины и перехватил её прежде, чем она успела шагнуть вперёд. Он остановился рядом и склонил голову, произнося нежные слова, предназначенные только для неё, и это ранило меня больше, чем следы когтей Мазикина на моей шее. Через несколько минут Лейни дотронулась до его руки, и он отпустил её. Затем она вернулась в свою машину и выехала с подъездной дорожки, остановившись ровно настолько, чтобы помахать ему рукой и послать воздушный поцелуй.
Малачи проводил её взглядом и медленно повернулся ко мне. Проходя мимо машины Стражей, он остановился и заглянул внутрь. Не меняя выражения лица, он поднялся по ступенькам и сел рядом со мной на качели.
— Кто она?
— Мы поймали Мазикина. Пытались привезти её сюда, чтобы допросить. Но у нас ничего не вышло.
Он перекинул лодыжку через колено и откинулся назад, глядя во двор.
— Тебя ранили. Насколько всё плохо?
— Всего лишь царапина.
— Ты уже говорила мне это раньше.
— На этот раз я не вру. Большая честь крови принадлежит ей. Джим намного хуже. Рафаэль исцеляет его сейчас. Как прошёл твой вечер?
Мне не следовало спрашивать, но какая-то мазохистская часть меня хотела знать.
— Приятно, — сказал он, и его голос ничего не выдал.
— Ты ей очень нравишься, — я прочистила горло. Почему мой голос должен так дрожать?
— Но она также считает, что моё сердце принадлежит другой.
Он позволил этим словам упасть подобно бомбе в пространство между нами. Моё сердце, и без того сильно бьющееся, теперь билось в два раза чаще. Я повернулась и посмотрела на него, на его суровый профиль — жёсткая, опасная красота. Он сидел, молча глядя на распускающиеся почки деревьев перед нами, а я цеплялась за эти слова изо всех сил, гадая, правдой ли было то, во что верила Лейни. Неужели он пытается сказать мне, что это так? Было ли это приглашением, намёком или просто сообщением фактов?
И могу ли я быть ещё более эгоистичной, думая о глупых школьных вещах, когда всё, во что верил Малачи, может рухнуть вокруг него?
— Мы так и не обсудили то, что сказал нам сегодня Мазикин, сидящий в моей маме, — тихо сказала я.
— А что тут можно сказать? — ответил он. Его взгляд снова стал рассеянным, далёким. Это наполнило меня дикой болью, гораздо более сильной, чем глупая ревность, которая была раньше, особенно когда он добавил: — Я совершил ещё одну глупую, гибельную ошибку и тем самым обрёк бесчисленное множество невинных людей на вечные страдания, — мышцы его плеч были напряжены и дрожали от напряжения и волнения. — По крайней мере, Мазикин, который овладел твоей матерью, был слишком глуп или невежествен, чтобы продолжать эту хитрость. Я совершенно уверен, что Сил будет в ярости, когда узнает, что она скорректировала мои идиотские заблуждения. А теперь, — сказал он, резко вставая, — мы должны забрать тело из машины.
Он встал и пошёл в дом, а через минуту вышел оттуда с брезентом в руках. Вдвоём мы вытащили тело белокурой проститутки из машины и уложили её на накрахмаленный пластик. Как только мы это сделали, из-под её блузки выпал маленький кошелёк с мелочью. Я подняла его и открыла.
Среди несколько аккуратно сложенных купюр лежали её водительские права.
— Её звали Андреа, — пробормотала я, глядя на её красивую улыбку на фотографии, освещённую светом луны над нами, а затем на её белое, бескровное лицо.
Её глаза всё ещё были полуоткрыты. Помада размазалась вокруг приоткрытых губ. Мне никогда не выпадало шанса по-настоящему посмотреть на человека, которого убила, поскольку была слишком занятая борьбой или бегством. Андреа. Есть ли у неё семья? Дочь? Может кто-то любил её? Может кто-то ищет её прямо сейчас?
— Малачи? Как называется то, что ты произносишь над их телами? Ну, знаешь, после того, как ты убил одного из них?
Он бросил на меня настороженный взгляд.
— Это El Male Rachamim. Молитва за усопших.
Я прикусила губу и опустилась на колени возле головы Андреа. Кончиками пальцев я закрыла ей глаза. Вытерла помаду манжетой своего рукава.
— Ты можешь это сказать?
Может быть, это то, что нам нужно было обоим.
Он опустился на колени рядом со мной.
— Я не обещаю тебе дословный перевод, — после долгой паузы он заговорил: — Э... Бог, который полон сострадания, который пребывает на высоте... — он говорил медленно, осторожно, с печалью и благоговением в голосе. — Даруй истинный покой на крыльях божественного присутствия, в возвышенных сферах святых и чистых, которые сияют подобно звёздам, душе... Андреа, которая... которая...
Он выругался и резко встал.
— Я не могу.
Он наклонился и завернул тело Андреа в брезент.
Я медленно поднялась на ноги, отяжелевшая от нового понимания. Каждый раз, когда он пел над телом убитого им человека, он не молился ни за Мазикина, ни даже за его тело. Он молился за человеческую душу, которую, как ему казалось, он освобождал где-то далеко в царстве Мазикинов, недостижимую, если не считать желанных слов его сердца.
О чём же он молился сейчас?
Его обычно спокойные руки дрожали, когда он туго затягивал края брезента.
— Я отнесу её в подвал. Они пришлют кого-нибудь, чтобы забрать её, — он поднял завёрнутое тело, перекинул его через плечо и повернулся ко мне спиной. — Я рад, что ты не сильно пострадала, — сказал он и зашагал вверх по лестнице в дом.
ГЛАВА 24
Домой я добралась только к четырём утра и несколько часов мучилась от кошмаров, в которых я смотрела на мир чужими глазами, находясь в чужом теле. Наполненная голодом, ненасытная жаждой чего-то одного. Того, что я не могла иметь.
Звонок будильника стал облегчением, но острое чувство потребности преследовало меня даже после пробуждения. Я побежала в ванную и встала перед зеркалом, просто чтобы убедиться, что я всё ещё была собой. Я выскочила из дома пораньше и поехала в дом Стражей, потому что теперь, когда Генри ушёл, я была единственной, кто мог отвезти Джима и Малачи в школу. Похоже, для Рафаэля такие обязанности были ниже его достоинства.
Когда я приехала, ждал меня только Джим. Я мельком взглянула на его лицо. Рафаэль проделал довольно хорошую работу... шрамы были едва заметны, и только когда Джим повернул голову, я увидела узкие серебристые следы, пересекающие его бледную, но в остальном безупречную кожу.
Он бросил на меня взгляд, который я не смогла расшифровать, но который, казалось, выражал нечто среднее между жалостью и весельем.
— Сегодня утром явилась Лейни и предложила отвезти Малачи в школу.
Мы ехали в тишине. Джим скрестил руки на груди и откинул голову назад, закрыв глаза. Отгородился от меня. Или, может быть, хотел позволить себе несколько минут сна, позволить который для всех нас в эти дни было довольно трудно.
На всех стеклянных дверях школы висели плакаты с выпускным балом. Простой кружевной шрифт, белый на тёмно-синем фоне. "Воспоминания и Мгновения". Это было напоминанием о том, что мы потеряли, а также о том, что мой выпускной год быстро приближался к концу. А я и не заметила. Выпускной бал состоится через три недели, а официальное окончание школы только через месяц. Трудно было поверить, что несколько месяцев назад я предполагала, что буду на балу с Надей, наслаждаясь всем этим. Теперь, когда Нади не стало, мне нечего было ждать, кроме надежды, что я смогу помешать кучке злых духов захватить Род-Айленд.
