А вот с недавно рожденными щенками, слепыми и глухими, проблем быть не могло. Иногда, насосавшись молока, вместо того чтобы заснуть, они пытались «изучать территорию», утыкались розовыми носиками в мои ладони и лизали их бархатными мягкими язычками. Ядовитые железы у тхайнов окончательно сформировываются после полового созревания, так что воздействия их слюны я не боялась. Подрастая, уже слышащие и зрячие щенки становились более активными, затеивали игры, начинали донимать мать, умилительно тявкали друг на друга и выясняли, кто в этой стае мини-тхайнов главный.
Они быстро росли, и вскоре стали обладателями роскошной золотисто-песочной шерстки, и глаза их сделались пронзительно-желтыми, янтарными, а у одного — кристально-голубыми. Лапки вытянулись, и мои ребята стали такими же нескладными, как и все подростки. Щенки стали есть мясо, и, беря кусочки из моей руки, все чаще озорно прихватывали зубками мои пальцы. Я наказывала их легкими щелчками по носу — чтобы знали, что можно, а что нельзя.
Иногда, пользуясь эмпатией, я осторожно изучала, как воспринимают меня щенки. У всех мой образ вызывал хорошие ассоциации: ласка, тепло, еда, игры, веселье, приятный голос… Кстати о голосе. Именно мой голос, а не эмпатия, принес больше пользы в дрессировке щенков. Собственный голос всегда казался мне слишком слабым, теплым и бархатным, и я всю юность старательно добавляла в него металла и жесткости, чтобы казаться более взрослой. Обучая щенком командам, я пользовалась и «бархатным» своим голосом, и «железным», чтобы они понимали, когда можно безобразничать, а когда нужно слушаться. Я никогда не рявкала, не вкладывала злость или нетерпение, занимаясь с щенками. Даже когда кто-нибудь из них слишком сильно цапал меня за руку или за что другое, я не срывалась на крик и «железным» голосом велела отпустить.
Как и предупреждал Нигай, подрастая, славные щенята менялись, теряли доверчивость и стали показывать дикий норов. Вспышки этой «дикости» были часты, и иногда в глазах щенков я видела предупреждение: «Ты пахнешь иначе, чем мы, выглядишь иначе, чем мы, значит ты — не наша и тебя надо прогнать». Они начали на меня порыкивать, окружать, пробовать наскакивать. В такие моменты я перебарывала инстинкт самосохранения, который советовал отойти от уже далеко не безобидных собачек, приближалась к самому задире, и так щелкала его по носу, что он взвизгивал, отскакивал назад и обиженно потом на меня смотрел: «Как ты могла?». О, какими жалостливыми могли казаться эти ребята! Мне приходилось себя сдерживать, чтобы не кинуться к ним, не потискать и не пожалеть. Зато потом они, поджимая хвосты, подходили ко мне и ласкались с виноватым видом.
Я каждому дала кличку, хотя в питомнике собакам полагались только номера. Итак, вот моя свора: энергичная игривая Искра, спокойная Цара, Ярд — пухлый и ленивый, Неймен — кусачий задира, и Топаз, обладатель необычных для тхайна голубых глаз. Я разместила девочек и мальчиков в разные вольеры и начала гулять с каждым тхайном по отдельности по территории базы. Работники питомника, глядя на меня, посмеивались: я была далеко не первой, кто пытался практически с самого рождения воспитать щенков. Они ждали привычного итога — проваленной проверки перед комиссией (Нигай хотел сделать эту породу псовых компаньонами и охранниками людей), ликвидации «неидеальных» особей и установки имплантов идеальным. Я не знала, будет ли толк от моей дилетантской дрессуры, но была уверена, что своим тхайнам поставить импланты не позволю.
Но занималась я не только своей сворой, уделяла внимание и взрослым тхайнам. Иногда я «включала» эмпатию и проходила мимо вольер, засекая ненормальности в их состоянии, и пыталась эти ненормальности исправить, причем незаметно. Такие тренировки развили мои навыки эмпата, и теперь, чтобы взять животное под контроль, мне требовалось самое большее минута.
Когда Нигай убедился, что я научилась быстро брать под контроль даже самых свирепых тхайнов, стал водить меня в поселение гибридов. Сначала я наблюдала за ними из окон охранного пункта, отмечая внешние признаки нервоза или чего похуже, затем стала прогуливаться в компании охраны, и осторожно считывала вибрации низкий энергий гибридов. После таких прогулок Нигая спрашивал, что я почувствовала. Что я чувствовала? Подавленность. Больше всего гибридов мучало, что их приравнивают к животным, и дают понять, что они годятся разве что как опытные образцы для исследований, которые проводили некоторые ученые со станции «Найрив». Да, ученые все так же прилетали в гости к радушному капитану Дилю Нигаю, пользовались его релакс- и вирт-установками, ходили глазеть на тхайнов и проводили с гибридами работу: брали анализы, давали препараты, проводили тесты. Иногда Нигай велел мне присутствовать, чтобы успокаивать нервных и испуганных гибридов, большинство из которых были очень молоды — не старше двадцати-двадцати пяти лет.
Работать с гибридами было очень тяжело морально, я порой тонула в жалости к ним и заражалась их тихой ненавистью к военным и ученым, но работать не отказывалась — мне нужно было совершенствоваться, как эмпату. Постепенно такая практика отточила мои способности, вывела их на новый уровень, и я научилась незаметно брать эмпатический контроль даже над самыми непредсказуемыми гибридами.
Что же касается Нигая, порой мы не встречались целыми днями, а то и неделями — у него всегда были планы, совещания, проверки; он часто улетал в джунгли по делам инсектоидов или ученых с «Найрив», или летал в космопорт. Но когда он был не сильно загружен и находился на базе, то всегда приглашал меня поужинать вместе. За ужином я рассказывала ему, каковы мои успехи, что нового, или его самого расспрашивала о Гебуме, инсектоидах или новостях ЦФ. Со стороны мы могли показаться милой парой, ведущей приятные беседы, и только психокинетик или проницательный человек мог бы увидеть, какие искры высекает между нами напряжение.
После посещения Гетена Нигай не стал выпытывать, о чем мы говорили, и повышенной подозрительности я тоже не заметила. Он вел себя со мной, как начальник с подчиненной, не преступая границ, но формально. На самом деле он грубо лез в мои границы, давил на меня взглядом, даже одним своим присутствием мучил, и порой его многозначительное молчание доводило меня до легкой паники. Нигай — это настоящий генератор мощных вибраций. Его жизненная сила, высокие психокинетические способности и даже его тело — крепкое и здоровое, все подавляло меня.
Я медитировала, чтобы не свихнуться и не перегореть от работы, и добавила в свой распорядок дня обязательный спорт: занималась на площадке, где мучились курсанты, которых нелегкая периодически забрасывала сюда на практику. Я делала это, чтобы меня, энергетически слабую, не подавляла мощная Нигаевская воля. И если бы только воля! Он просто «фонил» сексуальным голодом.
Однажды утром так случилось, что время наших тренировок совпало. Я хотела уйти, чтобы не пересекаться с ним на площадке, но поругала себя за малодушие и осталась, и выполнила весь комплекс упражнений. Когда пришло время заключительной растяжки, Нигай подошел ко мне и заявил, что я «растягиваюсь» неправильно. Его рука легла на мое бедро, чтобы показать правильную позицию, и это прикосновение прожгло меня даже через спортивные штаны. Дыхание участилось, кровь прилила к щекам, и капитан, почувствовав такой отклик, произнес, глядя прямо в мои глаза:
— Может, хватит играть в недотрогу? Ты ведь хочешь меня.
— Я хочу только закончить растяжку! — зло ответила я, и сбросила его руку.
Он не поверил и, подарив мне еще один многозначительный взгляд, сказал:
— Решайся. В любое время.
Я дождалась, когда он уйдет, и пробежала еще три круга вокруг площадки, чтобы заставить тело забыть о неправильных и противоестественных желаниях. Да, противоестественных, потому что хотеть Нигая — это противоестественно! В ту ночь мне не спалось, и я беспокойно ворочалась в кровати, не зная, то ли он воздействовал на меня, пробудив плотские желания, то ли само тело меня предает. И если верно второе, то как заглушить здоровые требования молодого тела?
