Уборщица начинала тревожиться — и я в растерянности поспешила успокоить её:
— Она, она. Конечно... Мой руководитель.
Я зашла обратно в комнату и обратилась к Евгению:
— Слыхал? Хороша "куколка и балерина" — с кладбищенской-то земелькой в кармашках! Кто она такая?
Евгений не улыбнулся; сел за мой письменный стол и, в задумчивости побарабанив пальцами, вдруг спросил:
— Сильвия, тебе ни разу не встречался здесь человек, которого, как тебе показалось, ты знаешь? Как будто вы уже знакомы, будто встречались где-то?
— Женщина?
— Не обязательно. Просто если говорить об Исследователе — узнать его можешь только ты. Полагаюсь на тебя. Поразмысли.
Я изнутри слегка покусывала губу, вспоминая. Но Евгению почему-то не решилась рассказать об этом. Может быть, потому что хотелось избежать ревности, двусмысленности... Ведь в кампусе я уже успела встретить мужчину, который меня заинтересовал.
Правда, в этой заинтересованности не было ничего сексуального, — тот мужик был пожилым и совсем не красавцем. И сейчас, после слов любовника, мне стало страшно. Он словно заранее всё знал обо мне... Кто он такой? Наверное, всё же не следует ему выкладывать всю информацию о себе в подробностях, как на духу, в первые же сутки знакомства. Лучше узнавать друг друга понемногу, открываться постепенно. Как нормальные люди.
Тогда я ещё не знала, что времени у нас нет; и что нормальных, а тем более — людей нет в той общежитской студии с видом на купол Библиотеки Пауэлл... Это был последний день, когда я ещё питала какие-то иллюзии относительно происходящего. И ответила:
— Нет. Не припоминаю ничего подобного.
Однако, торопясь выяснить, прав ли Евгений, и продолжить расследование в одиночку, я распростилась с любовником — который тоже спешил. По двум причинам: во-первых, он всё ещё избегал ответов на мои настойчивые вопросы, откуда ему столько известно обо мне; а во-вторых, его действительно ждали самые обычные профессорские дела. Я же позвонила матери — по зимнему времени разница с Лос-Анджелесом составляла одиннадцать часов, и сейчас в Подмосковье наступала ночь.
— Мама... у меня к тебе два вопроса, — я решила начать с самого простого. — У меня была такая игрушка — бледно-сиреневый бегемотик? Пластмассовый, небольшой. Я не припомню: потерялся он, что ли? Или просто я его хотела, клянчила — а ты не приобрела?
Мама засмеялась:
— Я помню все твои игрушки. Нет, Сильвик... никаких сиреневых бегемотиков.
— А доска уиджи? — осторожно продолжала я расспросы. — Такая доска у нас была?
— Почему ты... спрашиваешь? — запнувшись, спросила мать после небольшого молчания. В общем, я надеялась застать её врасплох — и всё понять по её реакции. Так и случилось.
— Просто мы с девчонками болтали. Она же была игрушкой для взрослых, начиная с восьмидесятых много кто баловался такими вот самодельными досками, увлекался паранормальным, мистицизмом всяким. И я хотела спросить: может быть, вы с папой...
— Сильвик, у меня макароны на плите стоят, — внезапно помрачнела мать. Я не отставала:
— А когда вы гадали на ней — то что вы с папой загадали?
— А что... отец тебе что-то рассказывал об этом?
Спасибо, мама, дорогая! Ты сама подсказала мне легенду.
— Да, конечно. Он упоминал, — соврала я.
— Да всё это было детское баловство, доченька. Ты же знаешь, чем мы с папкой в юности увлекались... всем таким таинственным, потусторонним — как и вообще молодёжь из нашего поколения. Попросили себе особенного, сладкого, необычного ребёночка... и видишь — вон ты какая у нас получилась! — снова повеселела мать.
— Ты уже была тогда беременна?
— Да... буквально недавно мы узнали — и вот решили баловаться, играться с этой новостью. Малолетние идиоты, вот такие дурачки мы с твоим батей были. Но тогда — дух захватывало от всех этих игр! Ладно, доча... я пошла.
— А вы просто так заказали себе малыша — или за какую-то отдельную плату? — поспешно выкрикнула я в трубку. Мама удивилась:
— Да нет, с чего бы? Просто к той доске прилагалась старая книга — купили набор у старьёвщика за бесценок на каком-то уличном развале при рынке. И там были заклинания, комбинации — например, комбинация на желаемое... которую мы и сложили на доске.
— А они сохранились? Доска и книга?
— Нет, что ты. Всё давно утрачено в переездах.
Попрощавшись с матерью, я вспомнила слова Евгения о том, что "ничего не бывает просто так". Но мать, похоже, не лгала, когда говорила о том, что никому они с отцом ничего не обещали. Просто поигрались с доской и книгой заклинаний, которая шла с ней в комплекте. Оказывается, на моём имени эксперименты для этих двоих не закончились... а я теперь разгребай.
Что же касается игрушки, меня посетила безумная идея. Если мать, опять же, не врёт, — то... вероятно, милый бегемотик — моё единственное воспоминание из жизни прошлого тела, которое пробыло на Земле совсем недолго. И тогда он может помочь.
Манго я договорилась оставить пока у беззаботной, ничего не подозревающей Элис, которую ни деревце, ни земля в горшке нисколько не тяготили и мрачных галлюцинаций не провоцировали. Об итогах же разговора с матерью я добросовестно отписала в мессенджере Евгению, с которым мы предусмотрительно обменялись телефонами.
Занятия у меня начинались сегодня во второй половине дня; поэтому я решительным шагом направилась к Институту Теоретической Физики Мани Л. Бхаумика: караулить того, кого встретила в этой части студгородка уже дважды и кто показался таким знакомым, вызывая небывалый трепет, о котором я даже не посмела рассказать Евгению, — вдруг он бы не понял?
Глава 6. Тюрьма и залог
В новом, свежеотстроенном здании Института Теоретической Физики Мани Л. Бхаумика, названном так в честь одного из щедрых спонсоров, шесть этажей; я притаилась на третьем, где нарядные, по-современному оснащённые кабинеты занимали самые знаменитые учёные. Дело в том, что именно здесь, сначала в коридоре, а затем — в лифте я встретила того, кто заставлял моё сердце сладко замирать; кто с некоторых пор являлся мне в приятно будоражащих сновидениях. Сперва я считала это случайностью, играми подсознательного; но после слов Евгения решила проверить. В здании Бхаумика меня никто не мог узнать — ведь я училась в гуманитарной магистратуре в Ройс-холле на противоположном конце кампуса.
Взгляд этого дядьки тогда, в лифте, я ловила жадно и настойчиво; но оба раза, что я встретила его, он смотрел перед собой и не обращал внимание на происходящее вокруг. Да мы бы никогда с ним и не столкнулись, если бы не крайняя нужда — в прямом смысле: в нашей исторической части кампуса все старые туалеты разом закрыли на ремонт, и мы вынуждены были бегать к богатеньким физикам и инженерам в их новое роскошное обиталище.
Я понятия не имела, как его зовут, и надеялась, что табличка с именем, украшавшая дверь каждого кабинета, подскажет. Идея сработала: когда стареющее светило наконец прибыло на рабочее место и молнией пронеслось мимо меня, всё так же глядя перед собой с отсутствующим видом, я прошмыгнула следом и посмотрела на захлопнувшуюся дверь: Владимир В. Михайлов. Тоже русский? Странное совпадение. Неужели Евгений прав — и меня изъяли именно из его семьи? А если так — как мне спросить об... игрушке? Чтобы он догадался? И как он отреагирует — не пошлёт ли меня ко всем чертям, если я всколыхну болезненные воспоминания? Ведь если всё это не сказки и он действительно не просто исследователь, а... Исследователь, принадлежащий вполне определённой расе, — чего от него можно ожидать? Может быть, стоило действовать всё-таки по согласованию с любовником — моим неожиданным помощником?
Я поискала в интернете — работ у Михайлова было немало... обычное резюме — очевидно, что он работал и учился в России, откуда в тридцать лет эмигрировал. Никаких сведений о его семье обнаружить не удалось.
Совершенно не согласуясь с моими рассуждениями, ручонка сама потянулась к заветной двери и робко постучала. Вот так: мозг и тело способны, оказывается, действовать автономно... Услышав небрежное "войдите", я несмело открыла дверь и замерла на пороге.
