по ссадинам и другим разным порезам на своём заплаканном лице, с чем прояснялись в нём здравые мысли. "В одиночку ни у кого нет шанса на будущее. Свет тех улыбок, что виден из прошлого окна, мил будет не постоянно. Решить принять уход их безвозвратный – вот чем было его будущее. Если так, то поделом! Нет ни зла, ни гнева, просто, последнее прощение перед прощанием с ними. И был он лицом новой надежды, и была эта надежда последним вальсом".
Цветы, в его груди прорастая быстро, вырывая кости, тянулись к свету далёкому, имя которому было его жизнью. "Почему я слышу скрипку? Тонкую и грустную кричащую игру за стальными прутьями удерживающими все звуки, их отражение, о спасении просьбы тихие… Почему растёт тревога? Целых тридцать и одну минуту, ни секунды больше здесь я не пробуду, тошно. Разочарован я. Устал. И снова бы блеск воды капель увидеть на ней, как прежде".
Прыжками по стругам исходили безысходные тщетные попытки достучаться до своей любимой в этом глубоком лабиринте с холодными стенами. Как быть? Где найти ту ведущую красную нить? Алиса исчезла, видимо, сбежала. Хотел он снова оказаться на дороге лёжа в ноябре, на разделительной той полосе заснеженной заката последние лучи варежками ловить и не о чём не думать. Не оглядываться за улетающей кепкой, дышать полной грудью, если даже заболел. Не отряхиваться, поднимаясь под шум машин. Мосты бы возводить и не о чём не беспокоиться.
Конечно, помнил он и туч хмурых отражение на блестящих зелёных автомобилях в день тот навсегда всех покидающий, панику и взгляд людей тех похолодевший. Нужно было лишь немного верить в холодный космос. Конечно, не представлял он, что так далеко зайдёт. Но был тому итог. Машины полицейские разбитые за окном оставленные ни чуть его не напугали, натянутые на лица противогазы несколько смущали, правда, перед длинной ночью, не заканчивающаяся до сих пор. Ты понимаешь, что какими бы глубокими не были трещины в твоей жизни, всегда они закрываются золотом.
– Кто-нибудь, остановите его! – закричала девушка за закрытыми дверьми, но указывая на Филиппа, – скорее!
И гром военной силы на него, вдруг, ополчился, раздирая с каждой из всех возможных для него сторон. Открылись двери, света стало больше, но шум людей бегущих разъярённых неведением подкреплённое чувство им добавляло гнева. А вот и прикрытию конец, все всё знают и негде прятаться. Ничего тот не нашёл, но есть чего теперь терять. Где ошибся он? Почему пошло всё совсем наоборот от плана ранее задуманного? "За что так со мной она? Вроде, даже, поначалу, желала помогать, а теперь спустила всех на меня собак…".
Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасён был чрез Него.
Верующий в Него не судится, а неверующий уже осуждён, потому что не уверовал во имя Единородного Сына Божия.
Суд же состоит в том, что свет пришёл в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идёт к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны.
Высокие стеклянные арки коридоров, убираясь с места, открывали ему дорогу. Бежал он быстро, даже, почему-то знал куда. Подвешенные люстры, лампы наверху полями света говорили с ним при встрече, блестящими кругами на трубах предостерегли от тупиков за поворотом. "Гонятся ещё, не отстают. Зря один пошёл, сглупил. А теперь вот пожимаю. Нельзя к Кириллу, оба не выкрутимся точно, если вместе нас увидят. Бежать отсюда нужно!".
Дорогая древесина кончилась, нету больше ни столов журнальных, ни деталей автомобильных, только бесчувственный по обе стороны бетон, бесконечной тьмой объятые в неизвестность коридоры и проржавевшие вскрытые пустые бочки. Стало быть – выход на парковку весь таким предстал: зелёной плесени с водой, конечно, было больше, разъедающий оранжевый порок на металлических воротах ускользал по швам пола прямо к брошенным покрышкам. Что он видел? Длиннющий перед ним пустой тоннель без индивидуальных сколов, ни дел рук здесь находящихся, ни мусора, ни слова не было. Мрак. Только железные вены придавали этому месту, выбираясь из-под пола и в стены снова уходя, дыхания, тяжёлого, хриплого, но до сих пор живого.
– Долбанный бэкрумс, мать его! – надеялся он сбежать отсюда по нему.
Упали первые горячие гильзы под крики с просьбой немедленно остановиться. "Стреляют… Пока, не попали, но, пытались ли сейчас?". Пыль из тех дыр утихла, оседая на деревянных досках и плёнке старой за ограждениями самодельными с ярко-оранжевыми предупреждающими табличками. Наверху был знак "опасность" сразу над двумя массивными укреплёнными дверьми.
Время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий…
– Что такое? Стреляют?
– Фил… – рядовой подорвался с места и не замечая перед собой абсолютно ничего, боясь опоздать, вылетел в коридор под шум и крики. Всё пошло не по плану, перевернулось всё.
Взмыл он к большему свету на своём пути куда бежал расталкивая любопытных горячими по крови руками, выдёргивал толпу из сердца места, не извинялся и не прощал. Бежать куда? Где огонь ведут или наоборот от них назад? Не было времени, ни у него, ни у этого ковчега.
Петли дверные заскрипели, отображая одинокого капитана внутри захламлённой комнаты как борющегося со всеми демонами сбежавшимися на вкус плоти, думал он, пока есть шанс, пока есть твёрдый шаг и силы в его дрожащих руках. Решения принятие которого, возможно, многого стоит. "Одно из преимуществ гнева – он сильнее страха!".
Было видно сбегающихся к лестнице людей в камуфляже и с оружием, перепуганных жителей за захлопывающимися дверьми, искры, дым стволов ещё горячий, пепел. Куски бетонных плит, арматура, мятые двери, всё вот-вот будет навсегда предано забвению, уйдя под землю. Здесь были собраны все страдания, впитывавшиеся в каждый сантиметр молящего о спасении здания. Бежал Кирилл с выставленными вперёд руками, ведь впереди, почти через каждые сантиметров пять-десять, на потёртых распускающихся верёвках висели разные ткани, пледы и полотенца на сушке, здесь, в не самом практичном для этого месте, честно говоря. Бьющие его по лицу одеяла не столько раздражали, сколько препятствовали передвижению практически вслепую и в не без того узком тёмном помещении с коробками прямо под ногами. Кое-где он останавливался, чтобы сдёрнуть их на пол и окончательно не сойти
