и ноги. Всё жгло. Она всё-таки остановилась, опустилась на землю, тяжело дыша, чувствуя, как оцепенение, обволакивающее, губительное, нисходит на неё, в памяти уничтожая всё, что было до Коцита. Отныне её преследовали лишь обезображенные лица узников.
— Жива? — спросил Сатаро, удерживая рвущуюся к ней девочку.
Акме отстранённо кивнула.
— Можешь идти?
Акме вновь кивнула.
— Тогда вставай и пошли. Нечего разлёживаться.
Она даже не спросила, куда они шли. Ей стало безразлично. Хотелось идти, бесконечно долго, лишь бы спастись от преследовавших её коцитских теней, заливших кровью все алтари. Узник Кура, обезглавленный одним из последних до появления саардцев, брёл рядом с нею и тихо спрашивал:
— Ты не видела мою голову?..
Акме отрицательно замотала головою, дико уставившись на его тень.
Из Кура они выбрались до рассвета, выбирая, как казалось Акме, самые извилистые и непроходимые тропы. Сатаро не разрешал останавливаться или садиться, подстёгивал резко и грубо. У Акме всё сильнее болели рёбра, по которым били коцитцы.
— Сколько тебе лет? — спросил Сатаро не задолго до рассвета, несмотря в её сторону.
— Восемнадцать, — глухо отозвалась Акме.
— Почему муж твой не пришёл спасти тебя? — спросил он.
— У меня нет мужа.
— Жених?
— У меня нет жениха…
Вспомнился Гаральд Алистер, но сквозь ледяной туман она не почувствовала ничего, кроме непробиваемого оцепенения. Есть только брат. Но ни брат, ни возлюбленный не пришли, чтобы вытащить её из этой преисподней. Она осталась с ошалелой жестокостью один на один.
На лес пролились тусклые лучи туманного рассвета. Холод ночи не чувствовался из-за страха и стремления поскорее покинуть Кур, но, едва слабое ощущение безопасности опустилось на них, холод пробрал до костей.
Августа в своей тонкой грязной рубахе с голыми ногами прыгала и бегала, пытаясь согреться. Акме же в лёгкой порванной тунике чувствовала лишь тошноту, резкую боль в голове и рёбрах. Со вчерашнего дня во рту не было ни росинки, кроме яблока, а воду её заменила солёная кровь, но ни голод, ни жажда не тревожили её. На задворках сознания она изумлялась, ибо в ней все ещё оставались силы, которые позволяли ей идти.
Она вдруг забыла, куда и зачем бредёт, забыла о Лорене, Гаральде и остальных. Ей стало безразлично, что сделается с нею, и сколь далеко от былого мира уведёт её судьба. На плечах её повисло бремя, от которого она была не в силах избавиться. Бремя памяти о той глубине человеческих страданий и жестокости, что заглушили все остальные мысли.
Молчаливый Сатаро говорил лишь о том, что им нельзя останавливаться на привал, когда они покинут лес. Он старался не заводить с Акме бесед, и, казалось, ему было плевать на его душевное состояние.
— Целительница, раны твои могут воспалиться, тебе следует избавиться от грязи, — пробормотал Сатаро, скользнув взглядом по её длинному порезу на щеке, разбитым губам да ранам на лбу и ногах.
Акме лишь безучастно кивнула, не останавливаясь. Это едва ли волновало её.
Лес расступился перед ними через несколько часов после рассвета. Открывшиеся изумрудные просторы бескрайним океаном обхватывали все пространство вплоть до горизонта. В летнем мареве виднелись тени далёких гор Эрешкигаль, а за стенами их томилась чёрная пустота.
Сатаро, не спрашивая своих спутниц, хватит ли у них сил на переход, направился туда, где могучей грядою вздымалась горная цепь.
— Я хочу отдохнуть, — прошептала Акме, едва державшаяся на ногах.
— Мы не можем оставаться ни в этом лесу, ни в открытом поле, — коротко бросил он, взяв на руки Августу.
— Я не пойду.
— Хорошо, оставайся тут, — хмыкнул Сатаро. — Дикое зверьё полакомится тобою всласть. Ну или те огромные твари.
Акме лишь, опустив голову, покорно поплелась следом. Раньше она бы топнула ногою, возмутилась, потребовала бы отдыха и выяснила их дальнейшие планы на месте, но интерес к происходящему был уничтожен, она будто не являлась более участницей своей судьбы, а наблюдала за нею со стороны, не зная ни мыслей своих, ни чувств, ни истинных физических потребностей, кроме вечной усталости и боли в рёбрах и голове.
Часам к трём они добрались до маленького леса недалеко от подножия гор. Остановившись за бугром в широкой неглубокой яме, Акме и Августа тяжело опустились на землю. Внимательно осмотрев меч и кинжал, что успел забрать Сатаро у коцитцев перед побегом, он подошёл к Акме и коснулся её щеки, чтобы посмотреть порез. Та среагировала немедленно. Она схватила Сатаро за запястье, царапнув его, и хлестнув по лицу мужчины бешеным взглядом.
— Никак очнулась! — хмыкнул он. — Я лишь хотел посмотреть, не гноится ли.
— Можно было просто спросить, — глухо пробормотала Акме.
Сатаро презрительно хмыкнул, надел на плечи один плащ, а два других, одолженных у кого-то из коцитцев в неразберихе битвы, кинул спутницам, и скрылся за деревьями, оставив Акме гадать, покинет ли он их или, все же, вернётся. Какое это имело значение?..
Августа сидела молча, обхватив колени и положив на них голову. Светлые грязные волос беспорядочной копною падали ей на спину, а глаза были безучастны и грустны.
— Земля здесь холодная, Августа, сядь на бревно, — глухо приказала Акме.
Августа сразу послушалась, прижалась к ней, словно грезившей наяву.
— Я пойду туда, куда пойдёшь ты, — серьёзно проговорила девочка.
— Ты не хочешь вернуться туда, где жила до Кура? — в вопросе Акме не было ни удивления, ни смысла. Она знала ответ.
— У меня не осталось никого. И если ты не прогонишь меня, я останусь с тобою навсегда.
Акме кивнула, чувствуя, как слова эти связывают воедино судьбы их и души. Устья их воссоединились, и потекла единая река радостей и счастливых забот. Или потечёт. Когда-нибудь.
Несмотря на усталость, Акме не смогла сомкнуть глаз. Она сидела, обхватив руками ноги, раскачиваясь быстро и нервно, а в голове её не было ни одной мысли, кроме ярких и незаживающих воспоминаний о Коците и Куре. Ей казалось, что из лесного полумрака на неё смотрят бездушные глаза мучителей, что где-то неподалёку коцитский медведь, утыканный стрелами, ломает деревья и роет землю в её поисках, чтобы довершить прерванную казнь. Она слышала, как звонко хлещет шипованная плеть, вгрызаясь в чью-то плоть. Ей чудились оглушительные крики боли измученного под пытками узника. Она слышала стуки топора о камень алтаря, треск разрываемой плоти, кровожадный рёв толпы, стоны осужденных на муки и смерть. Она видела кровь и отрубленную голову пленника, катающуюся по земле рядом с медведем.
Стиснув руками голову и в ужасе зажмурив глаза, Акме попыталась сжаться в комок, но не позволили повреждённые рёбра. Августа что-то спросила у неё, но
