Когда Медея сообщила мне об Ариане, я не испытывал ничего кроме ярости. Готов был придушить тварь. Не только за то, что врала и пошла на предательство, но и за то, что родила чужому мужику. Только мысль о том, что она спала с кем-то, вызывала во мне больше злости, чем всё остальное. Да, я должен был понимать, что она не сидела четыре года у окна и не ждала меня. Но я не понимал. Готов был загрызть её. И она права, вместо того, чтобы раз и навсегда убить и закопать её, вместе со всей бурей эмоций, что она во мне вызывала, я лишь раздевал её и упивался ядом.
С ней всегда так было — сначала ты злишься и ненавидишь её за поступки, идущие наперекор твоим словам, а потом сходишь с ума от сумасшедшего желания обладать ею. Сегодня ты сжигаешь её грубыми словами, завтра — она поджигает твой рассудок. И это бесконечный порочный круг. Я хотел выбраться из него. Снова принадлежать себе. И когда казалось, что мне удалось, меня оглушили правдой. Получалось, всю сознательную жизнь я любил только одну женщину. И пока моё сознание принадлежало ей, она принадлежала другим. И это возвращало меня к исходной точке — желанию убить.
И я подумать не мог, что со мной станет, когда увижу Ариану. Был уверен, что как только они воссоединяться, я отправлю их первым же рейсом обратно в Люксембург, лишь бы не видеть больше лиц обеих. Настолько успел за считанные часы обрастись презрением и отвращением к Медее, что позволил нарушить данное себе обещание — забрать её, когда всё закончится. Я был уверен, что теперь точно смогу выбраться из капкана. И думал так до тех пор, пока не увидел девочку. Когда я взял её на руки, а потом услышал настолько глубоко личное: «Роли», понял, что приму её, будь она хоть дочерью заклятого врага.
Я не знал, как объяснить свои чувства рядом с этим ребёнком. Дети никогда не вызывали у меня эмоций, только равнодушие. Но с ней было иначе. Впрочем, я решил, что дело в моих чувствах к её матери. Но чем больше времени проводил и наблюдал за ней, тем больше убеждался — дело не в Медее, а в самой девочке. Я хотел, чтобы она была моей. Стал надеяться, что Медея не решилась бы никогда родить кому-то, кроме меня. И в какой-то момент настолько погрузился в свои мысли, что перестал чувствовать реальность. И уже не понимал, мои подозрения основываются на фактах и чутье или же на слепом желании.
Вечером того же дня, в комнату вошла Эльвира. Я сидел за рабочим столом и пытался работать.
— Наверное, нам стоит поговорить, — начала она.
— Я слушаю, — не сводил глаз с документов, хоть и ни черта не мог на них сосредоточиться.
— Говорила сейчас с Лайлой. Она хочет возобновить лечение.
Я поднял на неё глаза. Хотел убедиться, что этими словами она не пытается привлечь моё внимание. Лайла вот уже на протяжении десяти лет отказывается принимать любую психологическую помощь для того, чтобы заговорить снова.
— Говорит, что когда ночью оставалась с Арианой, — остановилась, подозрительно посмотрела на меня, — Кстати, интересно, где была её мама в это время?
— Не отвлекайся.
— Как скажешь, дорогой внук, — она ехидно улыбнулась и, наконец, продолжила, — Когда девочка ночью проснулась и плакала, не понимая, где мама, Лайла пыталась заговорить, объяснить ей всё и успокоить, но кроме странных звуков ей ничего не удалось выговорить. Она была расстроена. Говорит, что больше не хочет нуждаться в Розе, когда нужно говорить с чужими людьми, тем более, с ребёнком, — Эльвира снова остановилась и внимательно следила за моей реакцией. — Она уверена, что ты вернёшь эту девицу с дочерью обратно.
— Девицу? — посмотрел на неё недовольно. — Я, кажется, уже говорил тебе, как стоит говорить о ней. Но ты упорно игнорируешь все мои просьбы.
— Это всё, что тебя беспокоит? Я говорю, что твоя сестра хочет лечиться.
— Я услышал тебя и обязательно, как только ты освободишь комнату, свяжусь с доктором.
Я был счастлив слышать эту новость, и первым же делом, как только она уйдёт, планировал пойти и поговорить с сестрой. Но показывать свои эмоции перед другими я был не намерен.
— И долго ты планировал скрывать от нас, что у тебя есть ребёнок? — спросила уже у двери.
— Эльвира, если это мой ребёнок, то я узнаю это вместе с вами.
— Так она говорит, что ты не отец этой девчушки, которая точная копия тебя?
— Да, — ответил устало.
То, что она снова подняла этот разговор, действовало на нервы. Да, её короткое замечание перед Медеей заставило меня улыбнуться, ведь уже тогда я был убеждён, что Ариана моя дочь, и чтобы подтвердить свои убеждения, отправил наши с ней образцы в лабораторию, для выявления отцовства. Но, когда увидел, как это действует на них, а Эльвира продолжала стоять на своём, я понял, что грань дозволенного этой женщиной была пройдена.
— Какая наглость. Без ведома отца решать судьбу ребёнка.
— У меня много работы, — дал ей понять, что не хочу говорить с ней на эту тему.
— Как скажешь, Роланд, — недовольно фыркнула, поняв мой намёк. — И ещё, Лайла согласилась на встречу с матерью. Спасибо, что подействовал на неё, — договорив, она покинула комнату.
Никто так и не понял, что свои решения, касаемо Стеллы, Лайла всегда принимала сама. И единственное, почему она согласилась на встречу, так это её доброе сердце, которое сжалилось над умирающей женщиной.
Что же касалось слов Эльвира по поводу наглости Медеи, в решении оставить меня без право голоса, то я был полностью согласен с ней. И пока ждал результаты анализов, считал, что снесу с плеч Медеи её тупую голову. Четыре, мать его, года, она вынашивала и воспитывала моего ребёнка, скрывая её от меня. Решила и предопределила жизнь дочери за нас двоих. А потом безответственно подвергла её опасности, продолжая скрывать от меня истинные мотивы своего возвращения.
И когда через три дня пришли результаты, я вскрыл конверт и увидел подтверждение всем своим догадкам, то в ярости снёс весь кабинет, представляя, что всё вокруг — это лживая Медея. Я не контролировал свои эмоции и мысли, просто готов был орать и уничтожать.
И если бы не вошедший ко мне Демид, думаю, я бы и заорал и уничтожил что-нибудь, помимо никчемной комнаты.
Когда он спросил, в чем дело, я вручил ему лист, где говорилось, что с вероятностью девяносто девять и девять процентов я — отец Арианы.
— И? Ты так радуешься? — он не был удивлен, выглядел скорее так, будто для него это давно не новость.
И это послужило новой вспышке агрессии. Я сказал так много, оскорбил и его и его подругу столько раз, что сейчас, попытавшись воскресить всё в памяти, сбился со счёту, и так и не уловил сути ни в одной своей фразе. Всё было построено на бессвязном потоке отборной брани и желании дать в нос Демиду и проломить голову Медее.
— Я тебе расскажу кое-что, — начал друг, когда я успокоился. — Ты знаешь, как я хотел ребёнка, водил Крис по всем врачам, оплачивал самые дорогие лечения, чтобы привести её организм в порядок. И когда она забеременела, был на седьмом небе от счастья. И всё это время, я не обращал внимание на главное, хочет ли этого Крис или делает это только для того, чтобы я был счастлив? Однажды, она была уже на восьмом месяце, и я случайно услышал её разговор с подругой. Она делилась с ней, что не хочет ребёнка, боится за него. Я был в ужасе от услышанного, готов был броситься к ней и прибить её за эти слова, но взял себя в руки. Она долго плакала, говорила, о том, что ребёнок не заслуживает мать наркоманку и отца вора и бандита. Боялась, что наши профессии однажды сыграют плохую шутку с сыном. Говорила, что хочет для него другой жизни, не той, которую ведём мы. И я её понял. Это нам с тобой легко принимать такую жизнь. Нам повезло, мы родились и выросли в этой среде, смотрим сейчас на себя и довольны результатом. Но Медея… на глазах у бедной девчонки убили её семью. Дважды. И в одной из смертей она винит тебя. Поэтому, нет ничего удивительного в том, что она провалилась с ребёнком сквозь землю. Думаю, под землей она чувствует себя в безопасности.
