– Я убью его, – холодно сказал он. – Он придет за вами, и я его убью. Надо было сделать это в тот, первый, раз…
– Вы нездоровы, Уинстон Даннинг, – сказала я. – Если вы убьете его, то убьете и меня тоже. Но зачем вам я? У меня нет ничего – ни титула, ни состояния. И при дворе есть женщины намного красивее…
Он грубо схватил меня за плечи, обнял и поцеловал. От него пахло вином и духами, от запаха которых меня затошнило. Его светлые голубые глаза пристально смотрели на меня. В этом взгляде я прочла легкую грусть, однако ни малейшего сострадания к этому человеку я не испытывала.
– Кейтлин, я люблю вас, – прошептал он охрипшим от выпитого вина голосом. – Я думаю о вас днем и ночью. Не могу дождаться, когда снова смогу прикоснуться к вашей белой коже, погладить ваши эбеновые волосы…
Он медленно снял черный бархатный камзол, покачнулся, выровнялся и принялся расстегивать жилет. Парика на нем сегодня не было, и светлые волосы рассыпались у него по плечам.
– Уинстон, вы не умеете любить! Вы берете и ничего не отдаете взамен. Для вас нет ничего святого. Вы дважды заплатили, чтобы заполучить меня. А любовь… она не продается, какую бы цену вы ни заплатили…
– Замолчите! – крикнул Уинстон и зло посмотрел на меня.
Он грубо толкнул меня, так что я упала спиной на стол. Лицо его исказилось в гримасе ненависти, глаза яростно сверкали в сиянии свечей. Я перевела взгляд на его тень, которая смешно дрожала на фоне стены, обтянутой малиновой парчой.
Он вцепился в мой корсаж и дернул так сильно, что оторвался целый кусок ткани, и, тяжело дыша, повалился на меня.
– Вы пьяны, Уинстон! Настолько пьяны, что у вас не получится…
Он с трудом выпрямился, упираясь в стол левой рукой, потом схватил мою руку и прижал ее к отвердевшей плоти у себя в гульфике.
– Вы меня недооцениваете, Кейтлин, – оскалился он.
– Вы – чудовище! Вы когда-нибудь были с женщиной по ее доброй воле, без насилия? Может, это вас и возбуждает? – спросила я с ноткой насмешки в голосе. – Я права? Вы получаете желаемое с помощью побоев и угроз, да, Уинстон? Разве это по-мужски?
Он побледнел как полотно. Рука, занесенная для пощечины, повисла в воздухе. Я резко оттолкнула его. Уинстон отлетел назад, споткнулся о ковер и ударился спиной о каменную каминную полку.
– Хотите надругаться надо мной? – крикнула я ему.
Разорвав остатки корсажа, я выставила напоказ мои набухшие груди и округлившийся живот под нижней полупрозрачной рубашкой.
– Ну же, чего вы ждете? Извращенец! Берите мое тело и делайте с ним что хотите! Но это все, что вы от меня получите! Я люблю Лиама Макдональда и… я ношу его ребенка! Мое сердце принадлежит ему.
Глаза его расширились, и он ошеломленно уставился на мой живот. Мгновение – и на лице его отразилось отвращение. Я невольно улыбнулась. Теперь он стал похож на одну из горгулий, фигурками которых был украшен каминный кожух.
– Вы беременны от этого шотландского проходимца? – процедил он сквозь зубы.
– Да, и это дитя вам никогда не получить!
Уинстон подошел к буфету, схватился за него и наконец-то выпрямился. Эмоции отражались у него на лице по мере того, как одна мысль сменяла другую. И вдруг, посмотрев на меня с подозрением, он спокойно произнес:
– Ребенок может быть от меня.
– Уинстон, тогда я уже была беременна. Неужели вы думаете, что будь у меня хоть малейшее сомнение в том, кто отец этого ребенка, я бы от него не избавилась?
Слова сорвались с губ раньше, чем я успела подумать. Нет, я никогда не смогла бы убить в себе дитя! Поэтому я и родила Стивена. И он навсегда останется частью меня…
– Нет, вы бы от него не избавились, – отрезал он.
Я промолчала. Он был прав и знал это.
– Я беременна уже четыре месяца. Можете подсчитать!
Что Уинстон и не преминул сделать мысленно. В этом можно было не сомневаться – на лице его снова появилась гримаса отвращения. Он с рычанием смахнул рукой все, что стояло на буфете. В момент, когда с оглушительным звоном разбились и тысячей осколков усеяли ковер бутылки и бокалы венецианского хрусталя, в комнату вошел Руперт.
Уинстон стоял, прислонившись спиной к стене, и тяжело дышал. Глаза его были закрыты.
– Отведите ее в спальню и проследите, чтобы она оттуда не вышла, – хриплым голосом приказал он.
Руперт, ошеломленно созерцавший сцену, перевел взгляд на меня и… остолбенел. Я поспешно запахнула на груди остатки корсажа, пряча от него свою наготу. А затем я последовала за ним и ни разу не оглянулась.
Проснувшись, я ощутила сильный запах скипидара. Я открыла глаза, но свет оказался таким ярким, что мне пришлось прищуриться. В комнате было тихо. Который час? Я перевернулась на спину и стала рассматривать лепнину на потолке. Я и не заметила, как забылась тяжелым, глубоким сном. Я закрыла глаза и стала слушать, как бьется мое сердце. Шорох совсем рядом заставил меня повернуть голову и открыть глаза. Уинстон сидел в кресле в изножье моей кровати, и я могла видеть его профиль. Подбородок у него был измазан масляными красками – кармином[133], желтой неаполитанской и сиеной[134]. Щека его нервно подергивалась. В тишине комнаты он любовался большим полотном, установленным на мольберте.
Я не могла отвести от портрета глаз. Неужели его написал Уинстон? Это был эскиз, однако даже сейчас было ясно, что над ним работал настоящий мастер. Мой двойник, мое зеркальное отражение! Лицо и тело на картине окутывал мягкий свет, отчего кожа казалась золотистой, хотя в действительности была много белее, а искусно выписанные тени подчеркивали изгибы тела и приуменьшали его округлости. Должно быть, он писал портрет ночью при свечах! Бледность и усталость на лице подтверждали мое предположение. На портрете была я и в то же время другая. Женщина, представленная на картине лежащей, была той, с кем он заключил сделку и… провел одну ночь. Вспоминать об этом было противно. Я закуталась в простыню и отвернулась. Движение вывело его из задумчивости.
– Одевайтесь! – распорядился Уинстон.
Я посмотрела на него вопросительно.
– Зачем?
– Мы уезжаем, – объявил он.
– Куда? – спросила я. Известие обрадовало меня, однако моя радость тут же сменилась тревогой. – Вы отвезете меня назад, в тюрьму в Данди?
– Не задавайте вопросов и делайте то, что я прошу, – резко ответил он.
Я выскользнула из постели и сгребла со стула мои постиранные и аккуратно сложенные вещи. Уинстон не шевельнулся. Он по-прежнему сидел в кресле и спокойно наблюдал за мной.
– Вы могли бы выйти?
– Замолчите и одевайтесь! – приказал он раздраженно.
Его тон заставил меня вздрогнуть. Я стала молча одеваться, зная, что он на меня смотрит. Однако сейчас было не время спорить, я это чувствовала.
