быстро сбросила с себя ветровку и постелила на раму, по пояс влезла в салон, схватила женщину за безвольную руку и потащила на себя. Лицо обдало таким жаром, что ресницы и брови скрутились и почернели, а губы потрескались.
Медлить было нельзя, и, не жалея себя, я оттащила окровавленное тело к обочине. Оно было таким тяжелым, будто весило центнер, и безвольным, как мешок с овощами. Не проверяя пульса, я бросилась обратно, заметив, что выпачкалась в чужой крови.
С детьми оказалось гораздо проще, девочка и мальчик были худенькими, к тому же не пристегнутыми. На вид я бы дала им не более десяти лет. Я без проблем оттащила их дальше, чем предполагаемую мать, и с ужасом осмотрела свои черные трясущиеся руки.
Неужели все?
Я справилась?
Самое опасное было позади. Тела не подавали признаков жизни, но, проверив сонную артерию у каждого, я убедилась в наличии пульса и выдохнула. В горле першило от гари, меня крупно трясло. Едва я убедилась, что пострадавшие живы, особенно дети, волна адреналина схлынула, позволив боли от повреждений овладеть моим телом. Оставалось сделать еще одну важную вещь, и я кинулась к велосипеду, чтобы схватить телефон.
Пальцы не слушались, без толку скребли по сенсорному экрану, который не срабатывал и не снимал блокировку. Сотовый выпал из рук в траву, и мне захотелось растоптать его, но тут, прищурившись из-за пелены в глазах, я увидела неподалеку несущийся к нам автомобиль. Облегченно подумала – «подмога» – и повалилась на землю, чтобы лечь, как требовало того охваченное жжением тело, и сухо закашляться.
Груда металла не спешила взрываться, и я, осторожно перевернувшись с бока на спину, осознала, как быстро и слаженно сработала. Причиной тому не была моя природная собранность или способность трезво мыслить в ситуации стресса. Я просто сильно испугалась и действовала, почти не думая, ведь промедление могло стоить жизни кого-то из них.
Едва подъехали люди, я провалились в черную пустоту и вынырнула из нее только на больничной койке. В глаза ударил свет, жмуриться оказалось больно. Я моментально вспомнила все, что случилось, ясно понимая, что это был не сон. Моргнув несколько раз, я почувствовала, что глаза воспалены, и побоялась представить, как это выглядит. Лицо пекло, и, судя по ощущениям, кожа на нем превратилась в подпекшуюся корочку. Открывая рот или напрягая лоб, я ощущала характерную стянутость, будто меня обмазали глиной и дали ей застыть. Я попробовала прокашляться, но и тут горло отозвалось щекочущей болью.
– Восемьдесят пять, – сипло произнес чей-то голос, но точно не мой.
Разговаривать было тяжело, но терпимо. Я приподнялась, чтобы осмотреть руки. Их вид меня испугал. От кончиков пальцев почти до локтей все было красным, будто обваренным. Кожа жирно блестела, вероятно, от какой-то противоожоговой мази. Я коснулась щеки и скривилась, насколько это было возможно. Лицо тоже покрывал тонкий слой прозрачной мази.
Откинув покрывало, я увидела на себе больничную тунику и босые целехонькие ноги, если не считать небольших ссадин на коленях. Отсутствие кого-либо в палате позволило мне подняться с постели. К моему удивлению, стояла и довольно крепко, а потому уверенно зашагала к двери, чтобы найти хоть кого-то, кто сообщит мне, что случилось после того, как я потеряла сознание. Я не собиралась ждать, пока кто-нибудь явится ко мне по своему желанию, я хотела грозно заявить о себе и узнать свое положение.
В коридоре никого не оказалось, и я спокойно направилась дальше, не задумываясь о том, как могу выглядеть. Плачевность моего состояния была уже столь привычна, что я почти не обращала внимания на боль. Только бы выжили дети, думала я и переставляла ноги по скользкой больничной плитке, слишком гордая для того, чтобы придерживаться за белые стены.
Едва завернув за угол, я беззвучно остановилась. Поодаль, у приоткрытой двери, боком ко мне стоял мужчина в голубом халате, его окружали Гвен, Дуглас и Мэт. Они негромко о чем-то беседовали, не замечая меня, а я не спешила себя обнаруживать. Мое внимание привлекло выражение лица Гвен – опухшие глаза и дрожащие губы говорили о том, что она точно плакала совсем недавно и сейчас еле сдерживалась. Дуглас и Мэт выглядели обеспокоенными и мрачными.
– Мам, – позвала я.
Собеседники повернулись на голос и застыли с необъяснимым выражением на лицах. От удивления они лишились дара речи и все, что могли – это смотреть на меня расширенными глазами.
– Они выжили?
– Господи Иисусе, – первым пришел в себя врач. – Почему вы в сознании, хотелось бы знать?!
– Сара, девочка моя! – воскликнула Гвен и бросилась ко мне. – Что же они с тобой сделали?!
– Только не прикасайся, – предупредила я ее, как только она приблизилась. – Мне будет больно.
– Вы не должны здесь находиться. Давайте мы поможем вам вернуться в палату, – беспокойно тараторил доктор, больше всех изумленный моим появлением.
По его расчетам я не должна была приходить в сознание до вечера, а уж о том, чтобы встать и бродить по больнице, не было и мысли.
– Я сама вернусь, – понимая, что гордость сейчас неуместна, я все же не могла от нее избавиться, как и от ощущения, что эти люди в чем-то передо мной виноваты. – Дети в порядке?
– Все живы. Как ты сама? – спросил Дуглас.
– Нормально, – отмахнулась я, скрипя зубами.
– Нашу Сару огнем не возьмешь, – улыбался Мэт. – Ну, идем же, приляжешь. Все обсудим. Так легче будет. Ну? Будь послушной девочкой, Фрай, – мягко добавил он, зная, как справиться с моим упрямством.
Я согласилась. Доктор и Гвен недоумевали, почему я не теряю сознание от боли и слабости. Я тоже не понимала, как держусь на ногах, но была рада этому.
Вскоре выяснилось, что пострадавшие при аварии доставлены в эту же больницу, и когда нам всем станет лучше, мы сможем увидеться. Мне диагностировали ожог кожи лица и рук второй степени, а также небольшую интоксикацию парами бензина. Пообещали восстановление в течение полумесяца, но тяжелое, с волдырями и болезненными процедурами.
– Рубцов не останется, если вас это волнует, – сказал доктор. – Судя по всему, у вас высокий болевой порог, значит, вы справитесь. Но держитесь, завтра-послезавтра начнется самое страшное – образование ожоговых пузырей.
– Сколько я была без сознания?
– Со вчерашнего вечера, как все случилось.
– А сейчас?
– Сейчас… – он вскинул запястье, – десять утра четыре минуты.
– Хм… надо же…
– Боже, Сара, как же так… зачем ты полезла в огонь, доченька? – не сдерживая крупные слезы, причитала мать. В ее взгляде я видела опасение и неподдельную боль.
– Иначе было нельзя.
– Но ты сама чуть не сгорела!
– Мы выжили. Все.
– То, что вы сделали, Сара, достойно огромного уважения, – тихо заявил доктор, – родственники пострадавших уже изъявили желание отблагодарить вас, но я запретил им приходить, пока вам не станет… лучше. Да и вам, – он
