– Во-первых, каракуля пока одна, эта самая двойка, — возразила Алена, — а во-вторых, чем они их рисовали бы? Кисточкой? Или маленьким распылителем? Во-первых, таких маленьких не бывает, а во-вторых, ты просто не знаешь: для Сунь Банань это не масштаб, на самом деле масштаб ее рисунков просто эпический, ты бы видела, как она Сашечкину редакцию изрисовала!
– Между прочим, — перебила ее Александрина, — мне мерещится, или наша парочка возвращается? — И она махнула рукой куда-то влево.
Алена и Алина дружно повернулись. И в самом деле, чуть поодаль снова показались Терехов и Сунь Банань. Идут поспешно, уже не всматриваясь в надгробия, а озираясь.
– Ищут что-то? — предположила Алина, увидев, как Терехов нагнулся, поднял какую-то скомканную бумажку, развернул ее, но тотчас снова брезгливо смял и отбросил. Кладбищенский ветерок подхватил ее и хозяйственно потащил прочь, к небольшой кучке мусора, заботливо сметенного с нескольких могилок. — Потеряли? Обронили?
– А может, на кладбище зарыт клад, и они потеряли план, где нужная могилка отмечена крестиком? — азартно сказала Алена, в голове которой перманентно роились авантюрные мысли о мгновенном и радикальном обогащении, ибо денег ей в принципе всегда не хватало. Или тут более грамотно будет сказать — никогда не хватало?
Да хоть так, хоть этак, не хватает — вот и все!
– Роберт Льюис Стивенсон оживленно перевернулся в гробу, — хихикнула ехидная Александрина. — Пиастры, пиастры, пиастры! Ну, что будем делать: раскланяемся с ними и поговорим о погоде, или в наши планы пока не входит обнаруживать свое присутствие перед этими гробокопателями?
Алена заколебалась. Вообще имеет место быть немалое искушение — холодно поздороваться с Никитой Дмитриевичем и посмотреть, как он себя поведет, внезапно оказавшись в присутствии двух женщин… одну не далее как вчера вечером он откровенно обжимал, пользуясь самыми изощренными приемами аргентинского танго, с другой у него явно долговременные и отнюдь не только деловые и даже не танцевальные отношения… Вот завертится герой истерна, словно уж на сковородке!
Уж… опять змеиные ассоциации!
Мысль подвергнуть Никиту Дмитриевича испытанию скользнула ехидной змейкой (или, если угодно, — ужом) — и исчезла.
– Не входит, — кинула Алена. — Не входит в наши планы свое присутствие обнаруживать. Прячемся, девицы!
И она метнулась за ближайшее надгробие. Александрина и Алина помедлили только мгновение — и кинулись врассыпную за другие памятники.
Алена села на землю, подобрала коленки, сжалась, припав спиной к холодному обелиску. Невольно покосилась на инвентарный номер — ХП 778899, номер как номер, никакой белой двойки (или все же змеи?) на нем нету…
«Вот финт будет, если они меня тут обнаружат, — подумала в панике, услышав совсем близко шаги. Почему-то только теперь до нее дошел кретинизм ситуации, в которой оказалась она сама и в какую втравила подруг. — И в самом деле, как себя вести, если сейчас за надгробие заглянет Терехов или сама Сунь Банань? Привет, прошу мне не мешать, я тут черпаю вдохновение для нового романа?»
Глупее оправдание, конечно, придумать можно, но нужно очень, ну очень сильно постараться, чтобы это сделать. А зачем вообще Алене перед ними оправдываться? Кто они ей такие? Случайные знакомые. И какая принципиальная разница — разглядывать инвентарные номера на могильных плитах или сидеть, прижавшись спиной к одной из них? Мы, в конце концов, в демократическом государстве живем, или как? Нас, очень может быть, скоро в Евросоюз примут, а разве Брюссель когда-нибудь сказал (Алена подавила нервный смешок, внезапно вспомнив очень распространенное во Франции ироническое выражение «Bruxelles а ditе», «Брюссель сказал», означающее очередное распоряжение, исходящее из столицы Европейского Экономического Сообщества), что гражданам Евросоюза нельзя сидеть на кладбище, прижавшись к обелиску, и думать о чем-то своем?
Брюссель ничего подобного не говорил и факт, что не скажет, однако у Алены отчего-то побежали по спине совершенно неконтролируемые мурашки, стоило ей только вообразить, что придется объясняться с Тереховым или смотреть в узкие, длинные глазищи Сунь Банань. «Как кинжальные лезвия! И ногтищи у нее — сущие кинжалы! Не удивлюсь, если под них даже бритвенные лезвия вставлены, как у индийских жриц богини Кали! Чирк по горлу — и…» — в приступе необъяснимого страха подумала она. А голоса приближались. Уже можно было различить некоторые слова.
– Раззява! — визгливо воскликнула Сунь Банань, а Терехов устало огрызнулся:
– Ты это уже говорила! Ну не знаю я, как она вы…
Заскрипел гравий под их ногами, заглушив дальнейшее, потом снова стал слышен голос Терехова:
– Если тебя подвели под монастырь два мужика, не стоит ненавидеть третьего просто потому, что он тоже мужчина. Я твой единственный друг, смотри, пробросаешься!
– Не волнуйся, есть у меня друзья и кроме тебя! — прошипела — опять змеиные ассоциации, а что делать?! — Сунь Банань, такое ощущение, всего в двух шагах от Алены.
«Если они возьмут левее, наткнутся прямо на меня», — вдруг осознала писательница Дмитриева и невольно заелозила по земле, пытаясь передвинуться чуть в сторонку, чтобы эти двое обошли памятник, не заметив ее. Что-то ужасно громко — показалось, оглушительно! — захрустело под ладонью, Алену бросило в жар, а потом в такой холод, что почудилось, будто вся спина ледяной коркой взялась, совершенно как Амур в ноябре.
«Пропала! — подумала она. — Сейчас увидят!»
– Вспомни, когда ты ее доставал в последний раз! — зло проговорила Сунь Банань, и Терехов обиженно отозвался:
– Да не помню, говорю же, не помню! Вроде бы у могилы Владимирова, а может, еще раньше, около Карамышевых… или около братка того, как его, Симакова… Там я еще отметки ставил, а потом перестал.
– Ничего тебе нельзя доверить! — взвизгнула Сунь Банань.
– Зато ты Женьке слишком доверяла, вон он тебе и подложил парочку свиней! Особенно прощальный сюрприз хорош! Сколько раз прошли, а знаки не все нашли, должно быть двадцать, а их только шесть, я ничего не понимаю!
Алена вдруг осознала, что голоса удаляются. Ее не заметили!
Перевела дух, расправила плечи, ледяные оковы с которых упали. Диву давалась теперь, с чего так перепугалась. Нет, ну в самом деле — чуть богу душу не отдала с перепугу, когда какая-то пакость вдруг оглушительно захрустела под ладонью. Что это было, интересно знать?
Покосилась влево и увидела, что под рукой лежит скомканный бумажный листок.
Развернула его и какое-то время тупо всматривалась, не в силах сообразить, что это такое, все зачерненное.
