Мне хреново, а у них на лицах вселенское спокойствие и удовлетворенность жизнью.
С озера пришел ветер, и стало зябко. Все-таки я привыкла одеваться, рассчитывая на теплую машину с обогревом или охлаждением. Плотнее запахнув пиджак, я сжалась, стараясь согреться. Каблуки сапог все больше тонули в песке.
Не хотелось домой, не хотелось в магазин, не хотелось в «Золотые сосны», точнее, видеть никого не хотелось.
Но что-то нужно решать. Остается взвесить «за» и «против».
Оранжевый внутренний голос, как всегда, был настроен скептически: «На хрена козе баян? Второй ребенок и без мужа-отца. Прокормить-то можно человек десять, но, сама понимаешь, образовывается, извини за выражение, тенденция. Конечно, важен вопрос здоровья, и аборт — всегда стресс для организма. Но ведь некоторые бабы по двадцать абортов делают, и ничего, живут-здоровеют и совесть их не мучает».
Голубенький голосок немедленно стал умиляться: «Ах, маленький ребеночек — это же такое счастье, такая радость! А аборт — это не гуманно и не по-божески. И дитятко жалко».
«Какое дитятко? — влез голос весеннего болота. — Откуда оно вообще взялось, это «дитятко», внутри организма? Это как раз-то не по-божески. Весь фокус в том, что бросил тебя Гена и не хочет признавать ребенка. Когда рядом была, пользовался и даже чувства проявлял, а уехала — и из сердца вон. Короче, надоела ты ему, Маша».
— Эй! — послышался голос непонятно откуда. — Ты чего это в воду смотришь?
Переключившись с внутренних переживаний на внешний раздражитель, я совершенно неожиданно увидела перед собой лодку со старичком-рыбаком. Отвечать на дурацкий вопрос я не собиралась и молча смотрела на подплывающую лодку.
— Ой, взгляд-то у тебя нехороший.
Отвлекшись на невидимый мне поплавок, рыбак дернул удочки, и на конце лески повисла серебристая рыбка. Темная туча, набежавшая на солнце, изменила цвет лучей, и они окрасили рыбку в золотой цвет. «Так вот откуда сказка о золотой рыбке…»
— Ты, девка, знаешь, ты, того, не этого, не утопайся. Вишь, клев какой, а тут с тобой возись.
— Я не буду, — криво улыбнулась я.
— Ну, и лады.
Старик, не переставая контролировать три удочки, стал отгребать одним веслом от берега.
Хороший старик, внимательный.
Не собираюсь я топиться или напиваться. Я собираюсь избавиться от никому не нужного существа и продолжить работу.
Будет у меня когда-нибудь муж или не будет — непонятно. Но, как показывает практика, без мужа женщина прожить может. А вот без денег — нет.
С озера потянуло холодком, вода потемнела, лес зашелестел тревожнее, как и всегда бывает к вечеру. Солнце уходило вниз, лес темнел, удлинялись тени. Пора домой.
Идти по центральной улице поселка мне не хотелось. По обеим сторонам сплошные заборы, без просвета — кирпичные, бетонные, деревянные, пластиковые. Мама называет нашу улицу «Кремлевская стена», а отчим «Брестская крепость».
Идешь по улице, как отверженная. За высокими заборами лают собаки, у некоторых квохчут куры, обязательно в нескольких домах дрелят нескончаемый ремонт. Перекрикиваются дети, играет музыка. А ты идешь совершенно одна под недобрыми взглядами камер слежения на каждом столбе.
И только два последних дома поселка, мой и Иришин, огорожены не пуленепробиваемыми ограждениями, а стандартными заборчиками с просветами, чтобы видеть проходящих мимо людей, проезжающие машины, да и вообще окружающее пространство.
При моем настроении, когда опухшее от двухдневных рыданий лицо истолкуют только в одну сторону — запой, когда видеть рыбьи равнодушные глаза богатых соседей не хотелось совершенно, я выбрала путь «по огородам». И видеокамер здесь меньше, и оградки часто сетчатые, открывающие вид на растущий лес. У некоторых, правда, вид портили навалы мусора с пластиковыми бутылками и старыми покрышками, но это исключение. В поселке вид что «спереди», что «сзади» берегли и мусор вывозили три раза в неделю.
Пройдя по тропинке «по задам», я повернула к своему участку. У калитки, на старой лавочке, кто-то сидел. Я думала — Толик или, не дай бог, Кирилл приехал и пришел в пятый раз мириться. Но нет, это был Алексей, Иришкин приятель.
В синевших сумерках он казался неестественно красивым. У меня даже сердце екнуло от непонятного, древнего испуга.
Открыв калитку, я вошла и заперла ее на щеколду. Алексей молча смотрел на меня, как бы примеряясь к чему-то, привыкая. Я ждала, не начинала разговор. Не зря же парень приперся к нам на участок на ночь глядя, да еще и сидит на самой дряхлой лавчонке, перенесенной на задний двор из-за моей привычки ничего зазря не выкидывать. А он молчал. Я, исключительно из вежливости, остановилась напротив него.
— В дом пойдешь или здесь сидеть останешься?
— Мне поговорить с тобою надо. Так и думал, что задними дворами пройдешь.
Не от слов, а от голоса, от странно, по-звериному засверкавших глаз мне стало окончательно жутко.
— Почему здесь, а не в доме?
Больше всего мне не хотелось оставаться наедине с Алексеем. Мне вспомнились слова Ириши: «Я его хочу. Всегда и везде. Но я его боюсь». Так вот я теперь тоже забоялась Алексея, но сексуальных чувств я к нему не испытывала.
— Сядь. — Алексей хлопнул по растрескавшемуся дереву лавочки. — Говорить будем здесь.
И тут я, которую заставить сделать что-либо против моей воли практически невозможно… покорно села рядом.
От Алексея как-то странно пахло. Не мужчиной, а пластиковым манекеном, дорогим и бездушным. Он чуть нагнулся и, глядя не в глаза, а внутрь меня, очень спокойно сказал:
— Хочешь сделать аборт?
— Да.
Я даже не возмущалась расспросу, на который Алексей не имел никакого права. Ни мужского, ни дружеского, ни, в конце концов, даже медицинского.
— Не надо. Выходи за меня замуж.
Проморгавшись, я уставилась на Алексея.
— И на кой ляд тебе такое счастье, как я? — И добавила: — Только честно.
— Я никогда не вру. — Алексей провел ладонью по каштановым волосам, откидывая их назад. — Мне нужен ребенок. У меня с этим проблемы.
— Да зачем тебе мой ребенок, Леша? Вон у Иришки сразу два. Правда, они уже почти взрослые, но все равно пацаны.
— Ты не поняла, я хочу усыновить этого, и только этого. — Он кивнул на мой живот.
— С какого перепуга, — я начала злиться и повысила голос, — тебе нужен именно мой ребенок?
— Потому что это мой ребенок, — спокойно ответил манекенистый красавец и опять потрогал свои волосы.
— Послушай, Алексей…
— Я не Алексей. Я Леонид Тавренный. — Видя мое тупое выражение лица, он добавил: — Ленчик.
