— Что ты вдруг расплакалась? — спросила Олимпия. — Выпей-ка воды.
Та, грустная, выпила полный стакан воды, вздохнула и проговорила:
— Так со мной иногда бывает, когда я слушаю музыку! Когда я вижу, что другие счастливы, а я...
— Погоди, — утешала ее Аглае, — придет и твое время. Бог милостив.
Чтобы рассеять грусть Аурики, Тити заиграл песенку «Исса-Исса», исполнив ее мужественно под самодовольный баритон Аглае.
— Прекрасный инструмент — скрипка! — непререкаемым тоном говорила она. — А рояль я никогда не терпела.
В это время явился Вейсман, разыскивавший Феликса, которого как раз не было дома. Как всегда, услужливый и общительный, студент поинтересовался здоровьем старика, пощупал его пульс, притворился, что выслушивает, и остался очень доволен. Костаке смотрел на него с огромным уважением и слушал, как оракула.
— Я вы-выдерживаю строгую диету, — сказал он,— даже курить перестал.
Аурика поспешила предложить Вейсману чаю. Тот не стал ломаться и быстро согласился.
— Вы что-то немного бледны, — заметил студент Аурике. — Вам бы нужно пройти курс вспрыскиваний какодилата или стрихнина. Вы переутомились или у вас расстройство на сердечной почве?
Аурика с чрезмерной скромностью опустила голову.
— А вот мы посмотрим ваш пульс, домнишоара! Гм! Слабый, едва прощупывается. Сильная анемия. Я знаю, что вам нужно!
— Что? — жадно спросила Аурика, не отнимая своей руки у Вейсмака.
— Любовь! — ответил Вейсман с профессиональным цинизмом. — Нужно интенсивно практиковать любовь, как лечебную гимнастику, как дисциплину нервов. У вас были до сих пор любовные связи, имели вы когда-нибудь приятеля — сильного мужчину?
— Боже! Что вы говорите! — смутилась Аурика, втайне весьма довольная пикантностью разговора.
— Да вы что, домнул, — заговорила Аглае, — воображаете, что мои дочери ведут себя, как ваши студентки с медицинского?
— Но при всем том, — настаивал Вейсман, не понимая или притворяясь, что не понимает, ее возмущения, — это совершенно необходимо. Девственность в определенном возрасте является причиной самоотравления организма, что может привести к сумасшествию, к истерии. Сколько вам лет, домнишоара?
— Вы, как кавалер, задаете мне такой вопрос, на который не отвечают. А сколько по-вашему?
— Откуда я знаю? Двадцать пять, двадцать шесть! — слукавил Вейсман.
Аурика была польщена.
— Около этого, — подтвердила она. — Я вижу, вы умеете определять возраст.
В действительности у Аурики было лицо хилой женщины лет сорока, хотя она и не достигла еще этого возраста. Пергаментную кожу тщательно скрывал слой кремов и пудры, у глаз собрались морщинки. Поредевшие волосы Аурика старалась восполнить шиньонами. Синие тени вокруг глаз делали ее похожей на апашей, а обнажавшиеся при смехе зубы выдавали нервозность желаний.
— Для того чтобы хорошо сохраниться, вам необходимо, с одной стороны, упражнение ваших специфических органов. Понятно, нет? С другой стороны, особый уход. Так-так! Посмотрим ваше лицо. Чем вы его смазываете?
— Ла... ланолином.
— Банально и опасно. Рекомендую вечером умывать лицо розовой водой, смешанной с камфарным спиртом. Равные части. Потом делайте массаж лица, чтобы активизировать циркуляцию крови.
— А как, домнул Вейсман? — жадно спросила Аурика.
— Вот так, уважаемая домнишоара!
Вейсман раз десять погладил шею Аурики указательными пальцами, потом тыльной стороной ладони провел несколько раз по подбородку, ущипнул шею, помассировал щеки от носа ко рту, от носа к вискам, за ушами и потом разгладил пальцами кожу между бровей.
— А затем, дорогая домнишоара, приступайте к умащению лица кремом. Но я бы вам порекомендовал жирный состав из различных масел: парафинового, касторового, миндального, подсолнечного и ромашкового. Накладывать, слегка касаясь ватным тампоном.
— Боже, как вы много знаете, домнул Вейсман. Прошу вас, напишите мне рецепт, чтобы я не забыла.
Аурика не только была очарована услужливостью Вейсмана, но и, как обычно, вся загорелась, вообразив, что может заинтересовать собою студента. Она расхваливала его всем, какой он «кавалер», и уверяла, что такой молодой человек, как бы он ни был беден, далеко пойдет в жизни. Она даже высказала мнение, что ему нужно помочь. В семье Аглае не было антисемитизма. «С евреем дела делать лучше, чем со своим» — таково было общее мнение. Браки евреек с румынами, особенно с офицерами, заключались довольно часто, потому что здесь большую роль играло приданое. Но не наоборот: женитьба еврея на христианке показалась бы странной, а то что странно, всегда порицается. Аурика стала приглашать Вейсмана, интересоваться его семьей, и в один прекрасный день под каким-то предлогом явилась к нему домой, где поговорила с теткой студента и его сестрами. Нищета ее не испугала. Она нашла аргументы в пользу Вейсмана, заявив, что тем выше его достоинства, чем труднее ему бороться с бедностью. Наконец, она открыто стала проповедовать всяческую терпимость по отношению к евреям. Сначала Аглае посмеивалась над ней, а потом удивленно спросила:
— Ты что, хочешь выйти замуж за еврея? У тебя голова не в порядке? Да он, во-первых, на тебя и не смотрит. Он еще мальчишка. А если даже и посмотрел бы, не желаю ничего общего с ним иметь. Каждый вяжись со своим племенем. Подобного еще никогда в нашем роду не видывали.
После этого Аглае, преисполненная заботы, всегда и во всем потворствовавшая своим детям, принялась распространять потихоньку теории Аурики, хотя обычно против любого чужого человека она была настроена враждебно. Аурика же решила посоветоваться со священником, но так как стыдилась обратиться к приходскому батюшке, то отправилась к попу Цуйке, которого и пригласила в церковь, чтобы тот исповедал ее. Стоял мороз, на улице шел снег, и в церкви было холодно. Поп Цуйка шаркал ногами по каменным плитам, пробуждая нестройное эхо, и кашлял с каким-то присвистом, словно у него царапало в горле.
— Угробила меня эта зима, милочка. Матерь пресвятая ее возьми. Все дьяволы так и ломают мои косточки. Только разве подогретой цуйкой можно напугать их немножко. Ты говоришь, что хочешь исповедаться, курочка моя? Есть у тебя грехи на душе?
— У каждого человека есть грехи, — посетовала благочестивая Аурика.
— Есть, милочка, есть, потому что не спит проклятый сатана. Вот наслал он мороз и так и колет меня в коленки!
Поп Цуйка, кашляя, кряхтя и брюзжа, прошел в алтарь, откуда вернулся в епитрахили, уселся возле клироса и набросил епитрахиль на голову Аурики, вставшей перед ним на колени.
— Ну, о чем же тебя спросить, — заговорил старик, надевая на нос очки, связанные веревочкой, — что же у тебя спросить, ведь я старик и памяти у меня уж нету!
Поп Цуйка раскрыл требник, звучно поплевал на пальцы и стал листать страницы. Дойдя до «Исследования о исповедании», он начал креститься на икону спасителя и гнусаво запел: «Благословен господь бог наш... Помилуй нас, помилуй нас, господи» — и еще что-то в этом роде, чего Аурика уже не разбирала, потому что, сидя под епитрахилью, обнаружила, что у попа Цуйки вовсе нет ботинок, одни боты, набитые бумагой и подвязанные веревочками, без всяких ботинок. «Боже спаситель наш, иже пророком твоим Наданом покаявшемуся Давиду в своих согрешениях вставление даровавый и Манассиину в покаяние молитву приемый, сам и рабу твою...»
— Как тебя зовут, курочка? — спросил поп Цуйка, заглядывая под епитрахиль.
— Аурелия!
— «...и рабу твою Аурелию, кающуюся в них же содела согрешениях, приими обычным твоим человеколюбием...»
Священник продолжал бормотать непонятные слова, потом страшно закашлялся, проклял всех чертей в аду и спросил Аурику:
— Знаешь, голубка, заповеди? Ибо в книге говорится, что я должен тебя их спросить.
— Знаю, батюшка, я их в школе учила.
— Тогда хорошо, совсем хорошо! А «Верую» знаешь, голубка?
— Знаю, батюшка!
— И это хорошо. Все кости у меня ломит, не иначе как нужно натереться керосином и выпить дрожжевой водки. Погоди, я посмотрю, что здесь написано, а то у меня очки с носу свалились. Скажи мне, цыпка моя, не лжесвидетельствовала ли ты? Не изменяла ли клятве, данной господу богу? Да откуда тебе содеять этакое, ведь ты еще дитя! Скажи мне, не опозорила ли ты своего девичества... хм... крепким словом? Это для мужчин, будь ты неладен! Погоди, посмотрим, что там дальше идет. М-да! Не впала ли ты в грех с кем-нибудь из родственниц или с какой-нибудь девицей? Не гуляла ли ты с девицами другой веры, не была ли в греховной связи с невинной девицей... чтоб тебе пусто было, это тоже для мужчин! А, погоди. Вот что, скажи-ка мне, дочка, не пила ли ты травного настою, чтобы не было детей? Не отравляла ли ты чрева, чтобы изгнать плод, не была ли тяжелой, не гуляла ли в беззаконии?
