Отилия, усевшись на колени к старику, поглаживала его фарфоровую лысину.
— Честное слово, папа, ты старик, а ума у тебя совсем нету. Зачем тебе нужно было приводить в дом эту женщину? Разве мы за тобой не ухаживаем, не исполняем все твои желания?
Нижняя губа у старика отвисла, и он сидел в позе кающегося грешника.
— Подожди, я позабочусь о своей де-девочке, — твердил он, думая о воображаемых спекуляциях, — я позабочусь.
— Папа, ты обо мне не беспокойся. — Я тебе говорю, мне ничего не надо!
Отилия была совершенно искренна, потому что совсем забыла о деньгах, которые, как сказал ей Паскалопол, были положены на ее имя.
Марина внушила дядюшке Костаке мысль о необходимости отслужить в доме молебен, чтобы изгнать нечистого духа, из-за которого с некоторых пор произошло столько несчастий. А то прямо как басурмане стали, она даже и не помнит, когда священник переступал порог их дома. В конце концов эта идея была одобрена, и как-то утром явился батюшка в сопровождении дьячка и попа Цуйки. Этот поп Цуйка когда-то был священником в их приходе, а теперь оставался заштатным попом. Ему уже стукнуло семьдесят лет. Борода у него была острая, синеватая и напоминала малярную кисть. Пил он много Цуики, откуда и пошло его прозвище. Он ругался, часто поминая нечистого, жаловался даже в церкви при людях на свою старость и на боли в суставах и исповедовал детишек, которые корчились от смеха под епитрахилью, когда он спрашивал их, ели ли они фасоль и квашеную капусту. Пел он гнусаво, заикаясь, переходя от самых нижних регистров к устрашающему вою, что забавляло юных православных. Старухи корили его прямо в лицо, хотя вообще-то и уважали, а он с ними ругался, осыпая их именами святых, о которых никто и не слыхивал. Главный священник покровительствовал ему из человеколюбия, которое высокопарно проповедовал всем, притворно заботясь о престиже церкви. Его преподобие был высокий, полный мужчина с румяным лицом и широкой белой бородой, ниспадавшей на грудь. Смеялся он утробным смехом и отбивался от самых страшных еретических нападок, парируя удары осторожными шутками, чтобы не скомпрометировать себя.
Священник в сопровождении дьячка отслужил молебен, наполнив дом запахом ладана, и окропил стены святой водой. Поп Цуйка время от времени произносил невпопад какую-нибудь фразу из молитвы, искоса поглядывая, не ведутся ли приготовления к выпивке. Когда его преподобие окропил святой водой всех присутствующих (дядюшка Костаке при этом согнулся вдвое от благочестия), он переглянулся со Стэникэ, которого прекрасно знал, и понимающе улыбнулся.
— Откуда ты изошел, сатана? — насмешливо спросил батюшка, закончив службу и стягивая епитрахиль через голову.
— А разве я, ваше преподобие, — возразил Стэникэ на церковный лад, — не могу принять участия в святом молебствии, дабы укрепить свою душу?
— Можешь, почему не можешь, свинья ты собачья. Хвалю, что вступил ты на путь истинный и следуешь им к добру. Жду тебя к исповеди и святому причастию.
Батюшка со всеми был на «ты», считая всех своими «духовными детьми», а людям, наиболее ему близким, присваивал прозвище «свинья собачья». Наконец поп Цуйка, устав от ожидания, спросил Отилию:
— Послушай, дорогая моя курочка, нет ли у тебя цуечки, а то с самого утра что-то у меня с горлом приключилось неладное.
И в подтверждение своих страданий старец воспроизвел кашель на двух согласных нотах.
— Дядюшка Костаке, — заговорил Стэникэ, — вы должны поставить какое-нибудь вино и каких-нибудь там закусок. Таков обычай!
— Лучше цуйки! — простодушно заявил поп Цуйка. Костаке весьма хмуро поглядел на Отилию, но Стэникэ опередил его:
— Доставайте, дядюшка, пол [33] и попотчуем церковнослужителей.
Священник, услыхав, какие инструкции Стэникэ давал Марине, решительно вмешался:
— Послушай, ты, свинья собачья, скажи, чтобы она попросила у Кристаке того вина, которым он обычно меня снабжает, и сыру. Это к вину хорошо.
— Пусть и цуйки прихватит, моя хохлаточка, выпью ее тепленькую! — попросил старый поп.
Отилия, которой все это казалось забавным, не возражала. Отослав дьячка со всеми церковными принадлежностями домой, святые отцы в ожидании расселись на стульях.
— Хорошо время от времени освящать дома, — заговорил батюшка, чтобы что-то сказать. — Да не будем забывать о всевышнем, предержащем все в своей славной руце.
— И да выпьем немножко винца! — добавил Стэникэ.
— И винцо это доброе, свинья собачья, — отпарировал священник, — ибо даровано оно господом для благодеяния и благополучия творений рук его. Но только в меру.
— Снег идет, черт возьми, — заметил поп Цуйка. — Мне прямо в рот снегу надуло. Пятнадцать лет не было такого снегу, с девяносто пятого года, когда в ноябре завьюжило. Видно, махнул черт хвостом, чтобы я охрип.
— Послушай, преподобный, — одернул его с притворным возмущением батюшка, — я же тебе говорил, не поминай ты имени нечистого. Грех какой, а ты ведь старый священник! Нельзя так испытывать всепрощение милосердного господа.
Стэникэ вдруг решил пуститься на провокацию:
— Все вы такие! Другим советуете не пить, не сквернословить, а сами ваши преподобия делают что хотят. Как это еще люди могут вам верить!
— Дар! — провозгласил поп Цуйка, забирая в кулак свою бороденку. — Христианин уважает во мне дар божий, а не меня грешного.
— Ты, свинья собачья, — запротестовал главный священник,— видно, играет тобой сегодня сатана. Ты слышал, чтобы я когда-нибудь ругался, упоминал имя господа бога всуе? Его преподобие уже старик, бедняга иногда и сплошает, ибо все мы полны грехов. Ты говоришь, что я пью, сатана? Стаканчик вина могу пригубить, поелику это дозволено и священным писанием, ибо в Премудростях своих глаголет Соломон: «Коли будешь сидеть за столом всесильного, благоразумно вкушай от того, что поставлено пред тобою».
Поп Цуйка загнусавил:
— Вкушай мед, сын мой, ибо хороши соты и да усластится глотка твоя. — Потом озабоченно спросил: — А много ли, отче, нам еще этой цуйки вкушать, ведь мне-то уж недолго жить осталось!
— Эх, преподобный, не дано нам, грешникам, знать, сколько мы проживем, и не будем гневить господа бога нашей гордыней. Господь бог знает.
Значит, — заметил Стэникэ, корча из себя вольнодумца,— ты считаешь, что бог стоит с меркой и отмеривает нам срок жизни?
Священник изобразил на своем лице ужас и погрозил Стэникэ кулаком:
— Замкну я свои уста, коли грешник восстал против меня.
Марина и Отилия явились наконец со всякой снедью и накрыли на стол. Священник взглянул на аперитивы, перекрестился, благословил их и сказал:
— Взгляни, господи Иисусе Христе, на закусь мясную и освяти ее, как освятил ты агнца, которого принес тебе Авель в жертву, а также и жирного тельца... ибо ты, вседарующий блага, и есть пища истинная и вознесем мы твое величие вместе с отцом твоим и бесконечным и пресвятым Духом, ныне и во веки веков. Аминь!
Потом он снова перекрестился, причмокнул губами и взял толстый кусок салями. Поп Цуйка, равнодушный к еде, зажал в руках стакан и в ожидании, когда приступят к трапезе, запел:
— Не алкай вина, не тянись к беседе, не тщись покупать мясной закуси.
— Будь ты неладен, свинья собачья, так оно и есть, честное слово, — сказал священник, обдирая кожицу с другого куска колбасы.
— Коли будешь запускать свои глаза в кувшины и стаканы, будешь потом ходить голый, аки пест.
— Хе-хе-хе! — засмеялся поп Цуйка, видя, что Отилия улыбается их шуткам. — Смейся, моя голубица! Помнишь ты, как я в купель тебя окунал? Эх! И тогда был чертов мороз. А цуйка эта подогрета? А то разболелись мои косточки! «Как уксус ранам, а дым глазам не помогают, так и болезнь, проникнув в тело, печалит сердце».
— А ты, сын мой, почему не вкушаешь? — обратился священник к дяде Костаке. — Выпей немножко вина. У этой собачей свиньи Кристаке такое винцо, хоть к причастию подавай.
— Папа немного болел, — пояснила Отилия, — ему нельзя злоупотреблять.
— Вот как? — удивился священник, переливая вино из стакана в глотку. — А я и не знал. Но потреблять не значит злоупотреблять. Доброе вино дают и при болезни, это известно испокон веков. Правда я, как духовное лицо, не понимаю в немощах телесных. Дай, господи, здоровья и ума всем грешникам. Аминь!
— Послушай, дочка, осталась еще эта проклятая штуковина с коричкой? — спросил поп Цуйка Отилию. — А то я не распробовал, какова она на вкус. Плесни сюда. Пусть будет больше грехов, чтобы смирился я перед богом, когда он призовет меня. «Исповедуюсь я на цитре, господи ты боже мой».
— Кстати о цитре, — сказал Стэникэ. — Это вино хорошо пить под музыку, а не как аперитив. Жалко, что ваши преподобия не умеют плясать.
