Конечно, я по-прежнему был привязан к тете Эмили и ко всему ее семейству, но теперь я уже проделал слишком большой путь Наверх и невольно начинал смотреть на своих близких как на чужих, и был сам себе немного противен из-за этого. Мои родственники были добрые, порядочные, щедрые, великодушные люди, но они уже стали для меня людьми не моего круга.
Я сказал примерно что-то в этом духе Чарлзу на второй день после сочельника, когда мы встретились с ним в «Старой пушке».
Это был дафтонский загородный ресторан. Он стоял на вершине невысокого холма, среди огородных участков и курятников. От нашего Дубового Зигзага до него было примерно полчаса ходьбы, и трудно сказать почему, но только это был единственный более или менее приличный ресторан в Дафтоне. Все остальные были не то чтоб очень уж захудалыми кафе и кабаками, но там, даже в «парадных залах», вы всегда могли столкнуться с каким-нибудь пропахшим потом парнем в спецовке. Владелец же «Старой пушки», пожилой угрюмый отставной офицер, не слишком любезно принимал посетителей, которые пытались без воротничка и галстука проникнуть в «парадный зал», и в результате его ресторан стал единственным заведением, где можно было увидеть представителей местной знати, вернее тех, кто сходил у нас за таковую. Когда-то я провел немало веселых вечеров в «Старой пушке», но в этот день, поглядывая по сторонам, понял вдруг, что они уже никогда не возвратятся. Ресторан был слишком маленький, слишком грязный, слишком общедоступный. Прожив около четырех месяцев в Уорли, я уже очень хорошо понимал, что такое настоящий загородный ресторан или старозаветный кабачок.
— Когда я трезв, выносить Дафтон мне уже не под силу,— сказал я Чарлзу.
— Что верно, то верно,— отозвался он.— До чего же я буду рад, когда окажусь в Лондоне.
Уже с месяц назад я знал, что Чарлз подыскал себе работу в Лондоне, но когда он так, вскользь, упомянул о своем отъезде, я почувствовал себя очень одиноким и потерянным.
Вероятно, в душе мне хотелось, чтобы Чарлз никогда не покидал Дафтона. Тогда по крайней мере я мог бы быть уверен, что в моем родном городе мне будет с кем перекинуться словом. Единственное достоинство Дафтона заключалось в том, что он никогда не менялся. Чарлз для меня был неотъемлемой частью Дафтона. С его отъездом город, казалось, делал последний шаг к полному омертвению.
— Эх ты, косоглазая свинья,— сказал я.— На черта тебе уезжать из Дафтона? С кем же я буду отводить душу, когда приеду сюда погостить?
Чарлз извлек из кармана грязный носовой платок и сделал вид, что утирает слезы.
— Твой столь изящно выраженный призыв к моим дружеским чувствам невыразимо меня растрогал. Но я не могу остаться в Дафтоне даже ради того, чтобы доставить тебе удовольствие. Ты знаешь, когда я прихожу в этот кабак, мне не нужно ничего заказывать. Они уже автоматически наливают пинту пива. А если я прихожу не один, то достаточно мне только кивнуть два раза — и они знают, что надо подать горькое пиво. Кроме того, я, кажется, слишком пристрастился к этому зелью… Так что Лондон — единственная возможность вырваться из этого вонючего города.— Чарлз поглядел на свою кружку с выражением комического вожделения на пухлом, странно ангелоподобном лице.— Дивный, дивный эль,— сказал он.— Твердыня индустриального Севера, оплот британской конституции! Если бы в Дафтоне хотя бы на один день закрылись все кабаки, к десяти часам вечера в городе не осталось бы ни одного целого стекла и ни одной девственницы.
— И того и другого, сдается мне, здесь и сейчас не так уж много,— заметил я.
— Я делаю что могу,— сказал Чарлз.— Кстати, а как твои успехи по этой части?
— Недурны. Встречаюсь с Элис каждую неделю.
— Погода стала как будто холодна для таких встреч? — заметил Чарлз.
— Приятельница предоставила ей свою квартиру в Леддерсфорде.
— Будь поосторожнее, дружище.
— Элис не из тех женщин, которым непременно нужно тебя поработить. У нас совсем не такие отношения.— «А какие все же?» — подумал я. И припомнил, как однажды, полузакрыв глаза, украдкой наблюдал за ней, когда она подняла мою рубашку, валявшуюся на полу возле кровати, и поцеловала ее, а заметив, что я все видел, покраснела и отвернулась. И, вспомнив это, я почувствовал что тоже краснею.
— У нас идеальные отношения,— сказал я твердо.— Элис восхитительна в постели и ничего от меня не требует.
— Еще потребует.
— Только не она.
— Ты веришь в это? Ну, значит, скоро я увижу твое имя в воскресных газетах.
— Вздор,— сказал я.— У нас самые простые, самые честные отношения, без всякого обмана. В конце концов, это даже необходимо для здоровья. И притом помогает мне сохранить себя чистым для Сьюзен.
— Ты что-то редко вспоминаешь о ней в последнее время. Лэмптоновское обаяние не сработало?
— Я уже раз пять-шесть встречался с ней по вечерам. Мы были в театре, в кино и в дансингах — по пять шиллингов за вход. Все самые приличные развлечения и стоят кучу денег: цветы, шоколад и тому подобное… А взамен пока что — ничего.
— Ах ты, скаредная свинья!
— При этом учти: она находит, что я изумителен. Как старший брат. А я продолжаю расточать ей комплименты и ухаживаю за ней весьма сдержанно и почтительно, и всякое такое. Впрочем, нельзя сказать, чтобы это совсем не возымело на нее действия. Думаю, что Уэйлс не особенно балует ее вниманием, самодовольный болван.
— Папочки все уладят сами, без него,— сказал Чарлз.— Не вижу, с какой стати ему себя утруждать. Я бы на его месте пальцем о палец не ударил. Откровенно говоря, тебе, по-моему, абсолютно не на что рассчитывать. Разве что ты пошлешь к черту все приличия,— ты понимаешь, что я имею в виду?
— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Но это легче сказать, чем сделать. Ее не настолько тянет ко мне — в этом я никогда не ошибаюсь.
— Может, ты чересчур стараешься? Не лучше ли оставить ее в покое на месяц-другой? Не ссорься с ней, не пытайся выяснять, как она к тебе относится. Просто перестань с ней встречаться. Если только ты хоть немножко ей нравишься, она сразу почувствует себя задетой. И, возможно, начнет раздумывать, что могло тебя оттолкнуть от нее. Учти, ведь у этой бедняжки уже появилась привычка встречаться с тобой. Но только,— Чарлз погрозил мне пальцем,— никому ни слова. Если встретишься с ней случайно где-нибудь, держи себя так, словно ничего не произошло.— Его лицо над белым крахмальным воротничком рубашки казалось неестественно красным, а бледно-голубые глаза смотрели напряженно, как у шахматиста, разыгрывающего сложную партию.— Это может оказаться очень интересным. Представьте обстоятельный доклад, сержант, если останетесь в живых.
— А если ей ровным счетом наплевать, встречаемся мы или нет? — сказал я.— Она, возможно, даже не заметит моего исчезновения.
— В этом случае ты ничего не теряешь. Но зато и самолюбие твое не пострадает.
— Мне страшно ее лишиться. Я влюблен в нее,— сказал я.
Чарлз презрительно фыркнул.
— Влюблен в нее! Чушь! Ты не прочь заполучить ее, а заодно и кругленький капиталец ее папаши. Я тебя, мерзавец, насквозь вижу. Делай то, что велит тебе дядюшка Чарлз, и все пойдет как по маслу.
— Может, я и попробую,— сказал я.— Еще пива?
— Постой,— прошептал Чарлз, увидав молодого человека в модном пальто, который только что вошел в зал.— Сверкающий Зомби хочет быть демократичным. Мы ведь, как-никак, учились вместе в одной школе.
Он приветственно помахал рукой.
— Идите сюда, Сирил,— крикнул он и подмигнул мне.— Черт побери, какая приятная встреча, дружище! Что вы будете пить? — Я улыбнулся, заметив, что Чарлз сразу пустил в ход свой «офицерский говорок». Чарлз научился этому искусству во время войны. Он овладел им в десять дней, после того как один младший лейтенант, говоривший на языке лондонских рабочих окраин, покончил с собой, не вынеся постоянных насмешек надутых снобов. У Чарлза этот говорок получался очень неплохо.
Сверкающий Зомби — простая душа (его отец до войны был городским мусорщиком),— как всегда в таких случаях, был несколько подавлен и польщен.— Позвольте мне угостить вас, Чарли,— сказал он поспешно.— Чего-нибудь покрепче?
Я возвратился к тете Эмили слегка навеселе.
— Ну что, дружок,— сказала она при моем появлении,— повидался с Чарлзом?
— Да, вспоминали былое,— сказал я,— и решили вместе провести вечер. Я поужинаю у него.
— И куда же вы потом отправитесь?
— Мы еще толком не решили.
— Куда-нибудь поближе к бутылке, насколько я знаю Чарли.
Тетя Эмили сидела у камина, скрестив руки на груди. В гостиной было совсем темно. В камине неярко, спокойно горели дрова, и мягкие блики ложились на мебель, тщательно оберегаемую от царапин. В комнате все еще пахло сигарами, вином и шоколадом. Тетя Эмили показалась мне в эту минуту особенно похожей на мою мать: то же выражение сдержанной энергии, то же неуловимое изящество в чертах худощавого лица. Под влиянием пива, виски и меланхоличной атмосферы гостиной у меня на глаза навернулись слезы.
