— Не следует жениться, прежде чем устроишься, но раз уж вы поступили, как вам в голову взбрело, то нельзя же теперь сидеть на чужой шее.
Ана возразила и дала понять, что Тити не может быть обузой, но, угадывая намерения Аглае помочь им, не препятствовала ей.
— Кто знает, — заметила после ухода Аны Аглае, — может быть, она девушка рассудительная, ведь она не такая уж зеленая. Если Тити она нравится, что ж, это его дело. Посмотрим, как она себя поведет.
Вскоре Аглае сделала вылазку в квартиру Тити. То, что она увидела, повергло ее в злобное отчаяние. Она резко высказала свое впечатление в присутствии родственников невестки:
— Но ведь у вас в доме ничего нет! Девушке из порядочной семьи надо дать не такое приданое.
— Мы, матушка, в спешке сделали, что было возможно, — кротко ответила сватья.
В самом деле, две комнаты, которые Сохацкий недавно расписал пестрыми красками, были почти пусты. По составленному на семейном совете списку братья на скорую руку обставили их чем попало из своей мебели. С чердака принесли старую кровать,- на железных спинках которой были изображены стершиеся от времени ангелы. Дряхлая продавленная кушетка служила раньше местом отдыха денщику. Сохацкий извлек из сарая выброшенный туда и находившийся в самом плачевном состоянии умывальник и выкрасил его белой краской. Сосновый стол был покрыт скатертью, представлявшей собой смесь заплат и вышивки. Шифоньер с разбитым зеркалом притащили из комнаты стариков. Тити сам заменил зеркало куском желтого сатина, прикрепив его кнопками. В углу стояла обитая плюшем топорная этажерка, которую украшали: пустой флакон из-под духов, коробка от конфет, фотографическая карточка, — все это должно было играть роль безделушек. Неумолимая Аглае пожелала увидеть и кухню, которая существовала лишь теоретически: в сарае стояла дешевенькая хромоногая плита, на которой с трудом помещались две уже побывавшие в починке кастрюли. Немного побледневшая Аглае вернулась в спальню и села на кровать, чтобы испробовать ее мягкость. Но с кровати упала одна из досок, увлекая за собой и соломенный матрац, — постель устроили только для проформы, на ней никто не спал.
— Ну, здесь вы и будете спать? — с отвращением сказала Аглае. — Вам даже приткнуться негде! От двери сквозняком тянет! Тити еще простудится. А когда он встает, он, что же, должен становиться босыми ногами на пол? Нужно было положить коврик. Печка никуда не годится! Вот что выходит, когда молодые люди поступают как хотят и не спрашивают старших. Если бы вы попросили моего согласия, как требует приличие, я поговорила бы вот с ними (она метнула иронический взгляд в сторону стариков Сохацких) и устроила бы все, как полагается у порядочных людей.
На следующий же день Аглае с необычайным рвением занялась хозяйством сына, но все ее заботы были направлены исключительно на Тити, к Ане же она относилась почти враждебно. Она купила матрац, ковер, привезла простыни, подушки, белье, навела в шкафу такой же порядок, как у себя дома, аккуратно сложила широкие, большие рубашки Тити («мальчик еще растет») и демонстративно отшвырнула смятые, грязные вещи Аны. Аглае давала невестке строгие наставления:
— Вот эту рубашку пусть надевает в холодную погоду, и следи, чтобы ночью он непременно спал в колпаке, он так привык. И хорошо, если бы он затыкал уши ватой, потому что здесь сквозит. Фуфайку, что я привезла, он должен носить под рубашкой до самого июня. И чтоб он не ходил без пуговиц на рубашке, это нехорошо. Пусть меняет белье два раза в неделю.
Аглае купила Тити материал на костюм и велела сшить его по своему вкусу, то есть посвободнее. В носки хромовых ботинок, которые были велики Тити, она сунула вату.
— Лучше, если ботинки велики, ногам будет спокойнее.
Она привезла тарелки, кастрюли, столовые приборы и, наконец, каждые два дня присылала провизию с указаниями, какие кушанья надо из нее стряпать. Ана, проявляя похвальное терпение, хранила умиленный вид. Аглае часто устраивала осмотры, рылась в буфете и на кухне, чтобы поглядеть, как они питаются, расспрашивала Тити, хорошо ли о нем заботятся. Тити всегда отвечал утвердительно. Аглае старалась предупредить малейшие желания сына и никогда не приходила с пустыми руками, очень часто приносила даже пирожные. Прожорливая Ана бросалась на еду и все пробовала, пока Аглае не осаживала ее:
— Дай поесть и мужу, он работает больше тебя. Это, со сбитыми сливками, я взяла для него — он такое любит.
Аглае зашла весьма далеко в защите интересов Тити и внушала ему, что женщина должна быть усердна в самой интимной области, иначе муж станет нервным. Она давала Тити ясные инструкции:
— Держи ее в строгости, не позволяй, чтоб она вертела хвостом, а то она обнаглеет.
Откровенно говоря, Ана заслуживала подозрений Аглае. Она никогда не стряпала и если решалась приготовить какое-нибудь блюдо, то выходила на кухню одетая, как для выхода в город, и брала продукты кончиками пальцев, словно что-то нечистое. Она наскоро поджаривала присланную Аглае провизию (консервы и то, что приготовить было труднее, она оставляла, а когда все это портилось, выбрасывала на помойку), затем отведывала собственную стряпню, пока не съедала все дочиста. Потом забредала на кухню к старикам или присосеживалась к столу братьев, отщипывала от всех кушаний, болтая и смеясь с полным ртом, а когда приходил Тити, невинным тоном спрашивала его:
— Дорогой, ты голоден? А мне что-то совсем не хочется есть. Я даже не готовила.
Лицо у Тити осунулось, но он ничего не говорил. Ана жадно рвалась к удовольствиям и завидовала чужой роскоши. Она постоянно уходила в город, без конца где-то пропадала. Тити запирался в квартире, писал картины с открыток, сам вставлял их в рамки и аккуратно прибивал к стенам. С молчаливым исступлением домоседа он трудился над всякими мелочами, расписывал акварелью тюлевые абажуры собственного изготовления, красил стол и стулья, изобретал разнообразной формы и величины паспарту для фотографии. Ана оставляла его в покое и уходила к родителям или в город. В последнее время в доме все чаще появлялся Стэникэ, державшийся развязнее обычного.
— Пойдемте в город, подышим свежим воздухом,— предлагал он.
— Тити, ты не хочешь прогуляться? — немедленно спрашивала Ана.
Тити мрачнел и отказывался с упрямством и затаенной злобой.
— Хорошо, если ты не хочешь, я одна пойду с домнулом Рациу, — весьма просто решала вопрос Ана.
Стэникэ весело соглашался, и они под руку уходили. Тити не желал посещать ни кинематографа, ни театра, ни пивной, у него была своя теория относительно всех этих развлечений. Один-единственный раз он вышел в морозную погоду, чтобы послушать бесплатный концерт военного оркестра, устроенный усердным капельмейстером под открытым небом в парке Кэрол. Никакими силами нельзя было уговорить Тити уйти раньше, чем кончится концерт, хотя лицо у него посинело. Ана оставила мужа и ушла, но домой вернулась позднее, чем он. Тити рисовал, когда ему становилось скучно, раскачивался у печки или неподвижно сидел на краю кровати и отклонял всякую попытку нарушить эту программу. В его унынии и упорстве проявлялся своеобразный протест против независимых настроений Аны. Даже эротическое волнение Тити вскоре прошло — кризис у него оказался кратким и перешел в угрюмое и полное подозрений безразличие.
— Дорогой домнул Тити, — предупреждала его Ана, — я молода и хочу развлекаться, пока не ушло мое время. Если ты никуда не желаешь ходить, сиди дома. А я не могу.
Тити ужился только с Сохацким, с которым, когда бывал в хорошем расположении духа, подолгу беседовал о товарищах по лицею и Школе изящных искусств. Часто приходил Сгэникэ, который хохотал и шутил с Аной, не обращая ни малейшего внимания на Тити. Однажды они смеялись в соседней комнате и, по-видимому, пили там и закусывали, и лишь спустя много времени Стэникэ открыл дверь и равнодушно сказал с набитым ртом:
— А! Ты здесь?
Тити старался показать, что он обижен, и целыми часами не произносил ни слова. Но однажды, когда поздно ночью Ана вернулась домой в сопровождении Стэникэ, Тити, к ее удивлению, вспылил:
— Потаскуха! — грубо заорал он. — Мама мне говорила, да разве я и сам не вижу? Где ты шляешься дни и ночи напролет?
Однако никаких улик против Аны не было. На скандал явились братья, и капитан довольно нагло, развязным, вызывающим тоном стал упрекать Тити:
— Друг мой, вы должны следить за своими выражениями, понимаете? Здесь наши родители, люди старые, здесь денщики, которые все слышат. Я не допущу, чтобы вы ни с того ни с сего выдумывали какие-то нелепости и оскорбляли мою сестру. В конце концов, из-за чего весь сыр-бор загорелся? Она прогулялась в город с вашим свояком. Если вы больны и не переносите людей, то нельзя же заставлять и ее вести монашеский образ жизни!
