Тити побелел и в порыве той внезапной ярости, которая иногда охватывала и Симиона, стукнул кулаком по столу, крича с пеной у рта, как бесноватый:
— Не смейте меня оскорблять, ослы, а то я пожалуюсь на вас маме!
Все спокойно смотрели на него, точно на припадочного. Тити показалось, что Ана презрительно оттопырила нижнюю губу. Братья вышли из комнаты, больше не противореча ему, и от этого хладнокровия Тити рассвирепел еще больше.
— Брось, — послышался голос лейтенанта, — разве не видишь, что он ненормальный?
— Да ну его в... — откровенно сказал капитан.
Тити быстро схватил шляпу, нервно, путаясь в рукавах, натянул пальто и пулей вылетел из дома. Больше он не возвращался к своему семейному очагу. Аглае приказала ему развестись, Стэникэ придерживался того же мнения — «раз уж вы не ладите», — но клялся, что Ана и он вполне невинно развлекались и не заметили, как прошло время. Услышав о разводе, Тити все же нахмурился. Он не хотел этого.
— Пусть она делает, что ей угодно, — бессмысленно твердил он, — меня это не касается. Я не знаю ее, и все тут. Пусть она сама разводится, не буду я ходить по судам.
— Да в этом, братец, и нет нужды, — разъяснял ему Стэникэ, — мы сами все устроим.
— Я на развод не подам.
Являлось ли это упрямство своего рода признанием, что он еще любит Ану? Возможно. Сохацкий пришел к Аглае и объяснил, что никто ничего не имел против Тити, просто они, как это иногда бывает, поссорились, но что положение, в каком оказалась их сестра, не может быть терпимо дальше, надо найти какой-то выход, и самым разумным явилось бы возвращение Тити. Тити коротко заявил Я туда не пойду. Кто хочет прийти, пусть приходит сюда.
Аглае, чтобы не сердить его, тоже сказала:
— Домнул Сохацкий, я не могу позволить, чтобы моего сына оскорбляли. Пусть они с Аной живут здесь, место найдется.
Ана действительно пришла в дом Туля. При виде ее Тити вздрогнул от удовольствия, но нахмурился, пытаясь скрыть это. Возвращенный на родную почву, Тити целыми днями переписывал ноты, перерисовывал открытки или сидел не шевелясь. Аглае без всякого намерения задеть Ану все же обижала ее своими вопросами: «Ты не умеешь стряпать? Весь день будешь в таком платье? У тебя всего одна ночная сорочка?»
Но и Аглае вынуждена была признать, что Тити невыносим и что он с ослиным упрямством оспаривает самые законные желания Аны. Ана принесла пять билетов в театр, явно довольная тем, что она всех приглашает. Никто не отказался, кроме Тити.
— Не пойду я в театр. Я ведь не просил тебя брать билеты. Я хожу в театр, когда у меня есть настроение, а нет так, ни с того ни с сего. И кроме того, откуда я знаю, кто дал тебе деньги?
— Тити, ты мне действуешь на нервы! — рассердилась даже Аглае.
Тити ничего не ответил и, неизвестно, со злым умыслом или нет, молчал до той самой минуты, когда уже пора было идти в театр. Думая, что он больше не возражает, все оделись. После обеда Тити исчез. Решили, что он одевается, и стали ждать его, но Тити все не появлялся. Наконец Аглае вошла к нему в комнату и увидела его в постели, под одеялом.
— Ради всего святого, что ты здесь делаешь? Ты не идешь в театр? Зачем же ты заставил меня одеваться?
— Я тебе сказал, что не пойду.
И Тити повернулся лицом к стене.
Возмущенная Аглае разделась и тоже осталась дома. На другой день Ана сбежала.
— Тити, надо кончать с этим, — настаивала Аглае. — Вы не ладите — и конец. Она легкомысленна, ты упрям, ничего тут не поделаешь. Разводитесь.
— Не разведусь, — упирался Тити.
Ану встречали на улице в сопровождении разных мужчин, и иногда доходили слухи, что она состоит в связи с таким-то или таким-то. Во всяком случае, вскоре стало достоверно известно, что Ана появляется об руку с неким крупным чиновником одного министерства, человеком немолодым и обладающим кое-каким состоянием. В присутствии Стэникэ чиновник подтвердил, что если Ана будет свободна, он женится на ней. Стэникэ уверял, что представляется случай разойтись без скандала, иначе Ана получит возможность злоупотреблять в своих интересах именем Тити. Но Тити не желал развода. Очевидно, все-таки Ана нашла хорошую партию, потому что разрубила этот узел она сама. В один прекрасный день два денщика, не пожелав войти в дом, положили перед входной дверью огромный тюк, в котором Аглае к своей досаде обнаружила все вещи Тити, по большей части грязные. Было возвращено абсолютно все, так что Тити нашел там и пару рваных, выброшенных им на помойку ботинок и нож, который он когда-то сломал, слишком сильно надавив на него, — Ана прислала обе половинки. Наконец Тити получил извещение о том, что со стороны Аны возбуждено дело о разводе. Стэникэ насилу добился от Тити письменного заявления о согласии на развод по несходству характеров, так как на этот раз Тити хотел судиться, утверждая что его здоровье расшатано, что он заболел из-за Аны. Все это было измышлениями Тити и доказывало, что от сильного душевного напряжения обострилась его скрытая врожденная ипохондрия.
IX
В марте Феликс еще более нетерпеливо, чем всегда, строил планы. Незадолго до рождества ему исполнилось двадцать лет. Итак, всего несколько месяцев — и он будет совершеннолетним. Он теперь стал смелее, больше верил в себя, но его мучило и унижало отсутствие денег. Ему хотелось купить весенний костюм, перчатки, иметь всегда деньги на мелкие расходы. Когда кто-нибудь из однокурсников брал Феликса под руку и вел в кафе или в пивную, он чувствовал себя как на горячих угольях — в кармане у него не было ни гроша, а сознаться в этом он стыдился. Феликс завидовал Паскалополу, он желал бы тоже доставлять Отилии маленькие удовольствия. катать ее в экипаже. Дядя Костаке и не думал давать ему денег, но зато предлагал какие-то сомнительные сделки. Однажды он пришел с целой коллекцией шприцев «Рекорд», вероятно, собственностью какого-нибудь неуплатившего за квартиру медика, и спросил Феликса, не расположен ли тот купить эти шприцы или, может быть, знает, кому их продать, — «некто» поручил ему это дело. Как-то раз, в воскресенье, Феликс_ собрался с приятелями в город, однако, сделав несколько шагов по улице, воротился домой. Стояла прекрасная погода, и ему стало жарко в пальто, но снять его и остаться в одном костюме было еще рано. Так как Костаке сидел дома один, Феликс, расхрабрившись от огорчения, направился к нему и в сердцах сказал, что он уже взрослый человек и, по его мнению, обладает достаточным доходом, чтобы не появляться в городе без гроша в кармане. У него нет одежды, книг, множества необходимых вещей, и ему нужны деньги. Имеет он наконец на это право или нет? Испуганный выходкой Феликса, дядя Костаке слушал, пытаясь его утихомирить и с забавным видом придерживая за рукав, но не произнес ни одного ободряющего слова, не дал никаких объяснений. Наконец, опустив глаза, он хриплым голосом неожиданно предложил:
— Если тебе нужны деньги, то почему ты не возьмешь взаймы у кого-нибудь, скажем, тысячу лей? Может быть, я достану у одного приятеля, только не говори никому.
Феликс был поражен этой суммой и на радостях не сообразил, что в устах дяди Костаке подобное предложение звучало странно. На другой день старик явился в комнату Феликса, подал ему вексель и, сделав таинственное лицо, сказал, что надо проставить в нем цифру — одна тысяча лей и дату — 30 декабря 1910 года. Феликс хотел спросить его о цели этой подделки, но Костаке околдовал его звоном целой пригоршни монет. Графа, в которой указывался срок платежа по векселю, осталась незаполненной. После того как Феликс подписался, старик вручил ему двести пятьдесят лей. Изумленный юноша вопросительно смотрел на него.
— Он не может дать тебе сейчас все деньги, — хрипло объяснил Костаке, — но каждый месяц будет передавать через меня двести пятьдесят лей.
Феликсу слишком не терпелось получить деньги, и он не стал выяснять, откуда они взялись, но это навело его на кое-какие мысли, и при первом удобном случае он посоветовался со своим приятелем юристом, который хорошо знал его положение.
— Старик заставил тебя датировать вексель декабрем потому, что тогда ты уже станешь совершеннолетним и, следовательно, будешь нести ответственность за свои поступки. Я полагаю, что он дал тебе эту тысячу из твоих собственных денег, и ты ему уплатишь тоже из твоих денег, из первого свободного от опеки дохода. Вот чертов старик!
Феликс вернулся домой расстроенный, мрачный. Когда Отилии не было рядом, его отвращение ко всему окружающему усиливалось, и он даже девушку начинал подозревать в заговоре против него и верить всему, что говорила о ней Аурика. Но стоило появиться Отилии с ее ясными, спокойными глазами, и Феликс стыдился подобных мыслей и считал ее также жертвой старика. Сильнее чем когда-либо он желал вырвать ее отсюда и взять под свою защиту. Порой его охватывал приступ чувствительности, и он начинал фантазировать. Когда Отилия взрывала тишину гремящими аккордами, он расхаживал по комнате, засунув руки в карманы, время от времени останавливался перед зеркалом и глядел на себя с трагической горечью, опустив уголки губ. Он чувствовал, что красив. Его одиночество, то, что он рано лишился родителей, заставляло его считать свою судьбу какой-то исключительной. Захлестываемый доносившимися снизу звуками, он спрашивал себя, кем ему предстоит стать: выдающимся врачом, ученым, знаменитым писателем или политическим деятелем? Отдаваясь мечтам под музыку Отилии, он видел, как он проезжает в открытом экипаже, чопорный, без улыбки, холодно глядя вперед, — ему представлялось, что великий человек должен держать себя именно так. В другой раз, наоборот, грезы пробуждали в нем пламенное бескорыстие. Он видел, как Отилии угрожают бандиты — у всех у них была физиономия Стэникэ. Хладнокровно целясь из окна, он убивал врагов одного за другим, и дрожащая Отилия обнимала тонкими руками его шею. Или же он на коне, сжимая в объятиях Отилию, мчался через послушно пригибавшиеся до самой земли леса, убегая от каких-то неведомых преследователей. Великодушие юноши простиралось и на разорившегося дядю Костаке, которому он ради Отилии предлагал приют, и даже на Паскалопола — в его воображении дряхлого больного старика, возвращаемого к жизни врачебным искусством Феликса. Отилия бурно играла на рояле и взглядывала на останавливавшегося порой около нее Феликса; ей и в голову не приходило, что ее так самоотверженно спасают от страшных опасностей. Однажды он долго сидел возле читавшей книгу Отилии и, как обычно, грезил наяву, потом вдруг, захваченный своими переживаниями, внезапно положил голову к ней на колени. Отилия не удивилась и только погладила его по волосам.
