Про Исайку-князя узнай получше. Проведал я, что его княжество захудалое и богатство не велико, и не статно вроде бы великому князю с ним родниться, но своя рука в той земле больно нам надобна, и опять же говорят, будто княжна красавица писаная. Потом рассудил я—девка византийская, императорских кровей. Ты, боярин, молод, в этих делах толк знаешь — посмотри хорошенько. Подарки князю выдам особые. После сего приступай к самому тяжкому: иди во дворец хана Менгли-Гирея и становись послом явно и смело. Был у меня недавно человек от хана, Гази- баба прозванием, и говорил, что Менгли с ордынским ханом Ахматом не дружно живут. Будто бы Менгли властью над ним Ахмата тяготится и не прочь с нами дружбу заключить. Вот об этом и поговори.
Добейся шертной грамоты на дружбу, а какова она должна в точности быть, дьяк тебе расскажет. Ежели хан грамоты давать не будет, тайно посети его царицу Нурсалтан, вручи ей письмо, кое дьяк тебе передаст. Она поможет. Дары царице я передам особые, хану будут отдельно. Понял все?
— Все как есть понял, государь...
В тот день, когда Никита Беклемишев выехал в Крым, в Москве стало еще холоднее. Санный возок боярина утеплили кошмой, обили темной кожей.
Сиваши переехали только спустя три месяца после выезда. Возок пришлось поставить на колеса. Посол ехал негласно вместе с торговым караваном, под видом русского купца. Посольский поезд был велик — тридцать две упряжки. Впереди ехала колымага с рухлядью да с серебром в холщовых мешках, а за ней шел возок боярина. На колымаге пять охранников осброенных. Зг возком Беклемишева — посольство из дородных, бывалых людей. Среди них толмач, Шомелька Токатлы. Расторопный Шомелька уже много лет служил при русском дворе толмачом: языки татарский, армянский и латинский бойко переводил на русский, был деловит и, главное, умел хорошо понимать людей.
Едут Никита с толмачом в одном возке. Боярин дремлет, а Шомелька глядит на пыльную весеннюю дорогу. Едут не спеша — караван велик, разогнаться быстро нельзя.
Не доходя сорока верст до Кафы, караван стал на ночевку. Никита Беклемишев воеводу Ивана Руна, который охранял караван, послал в Сурож к Чурилову с письмом, в коем приглашал его от имени великого князя в Кафу.
После ночевки торговый караван двигался не останавливаясь. Около полудня, уплатив дорожную пошлину, прошли мимо Сол- хата. По пути в селении поили лошадей. Никто из утомленных путников не заметил, как от каравана отделился посольский толмач и скрылся в степной лощине.
А в возок к Беклемишеву пересел дароносец Тугейка с коробом. Боярин почти не знал этого человека и был несколько удивлен, когда великий государь послал с дарами какого-то безвестного татарина.
— Ты казанский татарин, аль крымский? — спросил Беклемишев после некоторого молчания.
— Ни то, ни другое, боярин. Я черемисин, а зовут меня Туга.
— Как в Москву попал не скажешь ли?
— Ты, верно, знаешь, боярин, что моя земля под властью казанского хана лежит, все черемисские люди ему подвластны. А я с детства стрелы без промаха пускал, я десяти лет уже медведя убил, а лису и зайца бил чуть ли не с пеленок.
— Ну уж врешь ты отменно,— боярин расхохотался.
— Не вру. У нашего народа обычай такой есть — каждое утро ребятишки ходят в рощу — стрелу в осину пускать. На сорок ша- юв. Который в осину не попадет — есть не дают целые сутки.
А если на другое утро не попадает? Так заморить недолго.
— Попадет. Как не попасть. Он ведь после этого целый день из рощи не уходит. Все стрелять учится. И я учился.
— Ну, а далее что?
— Вот и я говорю — мне было двенадцать, а обо мне слава шла как о лучшем охотнике. И дошла она до казанского хана Ибрагима. Повелел меня в Казань взять, чтобы я его молодых джигитов стрельбе и охоте учил.
— Вот как...
— Потом царицу из Казани вытурили, и взяла она меня в Москву.
— Ну, а дальше?
— Теперь Нурсалтан в Крыму царица. Ты, я чаю, знаешь об
этом.
— Знаю. И о том, что дети ее, Магмет-Аминька и Латифка в Москве воспитываются, тоже знаю.
— Да, добросердечие государя велико...
— Великий князь — умный мужик. Он не столько добрый сердцем, сколько далеко вперед глядит. Помяни мое слово — эти два парня ему сильно пригодятся.
— Когда? — спросил боярин усмехнувшись.
— Когда на Казань рать поведет.
— Вот ты какой! Недаром Нурсалтан тебя заметила.
— Когда она посылала своих сынов в Москву, мне с ним велела ехать и никуда от них не отлучаться. Так и сказала: «Я теперь, Тугейка, никому не верю, только тебе верю».
— Хвастаешь ты, Тугейка...
— Зачем мне хвастать. Не зря меня великий князь к Нурсалтан послал. Кто ей лучше меня про ее детей расскажет? Прости меня, боярин, но сколько ей про дела московские ни рассказывай, она полностью тебе не поверит. А я расскажу — поверит. И не хвастаю я...
— Может быть, и не хвастаешь...
* * *
Вершник на утро уже был в Салах и, конечно, не миновал корчму Геворка. Здесь он неожиданно встретил повара, говорящего по-русски, и в беседе выболтал, что ехал с послом из Москвы, а теперь письмо везет в Сурож, Никите Чурилову. Ионаша (это был, конечно, он) во что бы то ни стало решил узнать, что пишет русский посол сурожскому купцу. Он позвал Тору, но сколько та ни угощала посланника, сколько ни обжигала его взглядами своих черных глаз, он устоял, вино не принял, от отдыха в светлице отказался, только попросил накормить коня. Тора, удрученная неудачей, пошла было дать корм лошади путника, но Ионаша остановил ее:
— Я сам.
Через час вершник уже ускакал в сторону Сурожа. Спустя малое время, за ним не спеша выехал Ионаша. Он знал, что на середине пути лошадь путника издохнет, и тот останется пешим. Он, конечно, пойдет дальше и обязательно утомится и проголодается. Вот тогда-то его догонит Ионаша и предложит ему лепешек и вина из своей флаги. Посланник уснет и нетрудно будет узнать, что написано в письме русского посла.
На двенадцатой версте от корчмы Ионаша увидел павшую лошадь. Яд, данный с кормом, сделал свое дело.
Но сколько ни ехал дальше Ионаша, посланника догнать не мог. Он доскакал до самого Сурожа — нужный ему человек как в воду канул.
На обратном пути Ионаша всю дорогу размышлял о том, куда мог деваться посланник, но так ничего и не придумал.
ВЕСТНИК РОДНОЙ ЗЕМЛИ
Дед Славко заболел. Не то чтобы слег совсем, а так все как- то недомогалось. Болела поясница, ныли натруженные ноги, а вечером одолевал жар. За дедом неотступно присматривал Андрейка. Парнишка сейчас совсем изменился, повеселел и вроде бы даже вырос. Все свое время делил между отцом и старым Славко. А с тех пор как старик занемог, мальчонка не отходил от него. Старого гусляра приказал беречь и атаман. Он велел Полихе кормить деда^отдельно. Варить для него самое лучшее.
На заре, когда на травах лежит студеная роса, Андрейка бегал по указке деда на лесные поляны, искал целебные травы. За время хождения по дорогам дед Славко не раз травами лечил себя и мальчонку.
В поисках желтого горицвета Андрейка выскочил на дорогу и вдруг в нескольких шагах от себя увидел человека. Он сидел спиной к мальчику, уткнув лицо в ладони,—не то думал о чем-то, не то плакал. Рядом, поперек дороги, лежал мертвый конь.
Андрей метнулся в кусты, побежал к Черному камню. Разыскал отца, рассказал ему о беде, которая постигла человека.
— Он, тять, по обличью наш, русский, можа, про отчину узнаем что-нибудь, можа, помогнуть ему надо. Как он теперя без коня-то?
— Молодец, Андрейка,— похвалил его отец и пошел искать
атамана.
А через некоторое время на дороге появились два всадника.
Кони шли рысью. Сокол и Ивашка молча вглядывались вперед. Скоро они миновали подохшего коня, а спустя полчаса догнали нужного им человека. Бородач, увидев вооруженных людей, выдернул саблю из ножен и отскочил в сторону.
Сокол осадил коня и тихо сказал:
— Будь здоров, добрый человек.
— И тебе доброго здоровья,— ответил бородач, все еще не убирая оружия.
— Саблю оставь. Мы не лиходеи,— посоветовал Ивашка. — Не чаял, верно, встретить здесь русских людей?
— Почему же,— уже спокойно произнес бородач, вкладывая саблю в ножны.— Чай, к морю иду, к Русскому.
— Ишь ты,—рассмеялся Василько.— Русское море велико. К кому идешь-то?
— Про то мне одному ведомо,— сурово ответил бородач и снова положил ладонь на рукоятку сабли.
— Ну, ладно,— крикнул Ивашка,— не хочешь сказать — не говори. Мы тебе помочь хотим.
