— Ну, ладно,— крикнул Ивашка,— не хочешь сказать — не говори. Мы тебе помочь хотим.
— Кто вы будете, люди хорошие? — спросил бородач.
— И про то только нам ведомо и никому боле. Ежели хочешь узнать, кто мы,— пройдем с нами, отдохнешь у нас, дадим тебе коня и в Сурож проводим. Пойдешь?
— Как знать мне, добрые люди вы али лиходеи?
— Не ради зла зовем тебя,— сказал Сокол. — Помочь тебе хотим...
— Если помочь хотите — ведите коня сюда. А к вам заходить мне несподручно.
Сокол кивнул Ивашке, и тот ускакал за конем. Василько спешился, подошел к бородачу.
— Напрасно нам не веришь. Ежели бы на деньги твои зарились — их и здесь отнять можно, ежели жизни лишить — на дороге даже удобнее.
— Так что же надобно вам? Вы же не знаете, кто я.
— Ты русский. Кто бы ни был... А мы из полона вырвались, живем здесь в лесу и, как нам далее быть, не знаем. А ты, видим, не простой человек. Может, посоветовал бы.
— Много ли вас?
— Много.
— Заехал бы я к вам, но тороплюсь сильно. Добираюсь к купцу Чурилову по торговым делам. Сам из Москвы.
Чем больше говорил бородач с Соколом, тем больше верил этому человеку. А когда приехал Ивашка с конем, разговор пошел еще откровеннее. В конце концов бородач сказал, что его зовут Иваном Руном, и намекнул, что он может вскорости увидеть государева посла и рассказать ему про ватагу.
— Расскажи о нас послу государеву и передай ему — коль потребуется помощь, пусть шлет тебя сюда. Поможем завсегда. Пусть и он ведает и помнит: живут у Черного камня вольные люди, много русских и украинцев среди них и не знают пока, как в родные места попасть. Он, боярин-то, сверху лучше видит — может, подскажет что.
Рун все обещал передать и, собираясь в Сурож, спросил у Ивашки:
— Может, поклон кому в Суроже передать?
Ивашка подошел вплотную к всаднику, тихо проговорил:
— У Чурилова есть дочь, так вот наш атаман... Одним словом, хочется ему побывать там, а причины к тому нет. Попроси его в провожатые. Без задней мысли вроде.
Рун кивнул, быстро соскочил с коня и пошел к атаману.
— Просьбица у меня к тебе есть, атаман, немалая. Проводил бы ты меня до Сурожа, тебе узнать Никиту Чурилова было бы полезно. Откажу тебя ему как своего соратника. Поедем, а?
— Как ты о сем думаешь, Иваша? — спросил Сокол.
— Дело хорошее. Поезжай, мой тебе совет.
В сумерки Василько и Рун подъехали к дому Никиты Чурилова. Принял купец их радостно, письмо боярина прочитал сразу и начал сборы в Кафу. Договорились выезжать завтра утром. Василька он видел всего один раз и то под хмельком и потому не узнал. Никита жадно выспрашивал посыльного о делах великого князя Московского, до самого ужина не давал Руну покоя. Сокол в беседе участия не принимал, хотя рассказ слушал внимательно. Ужина он ждал с великим нетерпением — к столу должна была выйти Ольга,— хотя и боялся, как бы, неожиданно увидев его, девушка не выдала себя.
Время шло медтенно. Наконец Никита поднялся и, открыв дверь в просторную комнату, сказал:
— Прошу дорогих гостей отужинать чем бог послал.
Когда к столу вышла Кирилловна, Никита произнес
— Это моя старушка... а это дочь моя, Ольга.
Девушка вошла за матерью, хотела было низко поклониться гостям, но вдруг пошатнулась и, ухватившись за рукав Кирилловны, вскрикнула:
— Ой, маменька!
— Что ты, родненькая, бог с гобой! — засуетилась Кирилловна.— Это из Москвы наши русские люди, посланники великокняжеские.
Ольга присела к столу. Украдкой то и дело поглядывала она на Сокола, ловила его взгляды, и лицо ее так и полыхало.
Отужинав, Василько встал из-за стола и, поклонившись хозяевам, сказал Руну:
— Позволь мне ночевать сегодня около лошадей.
Кирилловна и Никита стали отговаривать его: для дорогих
гостей постланы в спаленке пуховые перины. Но Рун, подмигнув Соколу, сказал:
— Его служба такая — быть у коней. Иди.
В летней конюшне приятно пахнет сухой травой, конским потом и морем. Лошади лениво жуют овес. Василько лежит на сене, прислушиваясь. Тревожно на душе у Сокола — придет ли любимая?..
Всюду стоит удивительная тишина. Даже море не нарушает покоя — только за скалой с тихим шорохом набегают на берег легкие волны. Умолкли цикады, стрекотавшие с вечера...
Вдруг во дворе раздались легкие шаги. Неужели она? Василько приник к дверной щели. В полосе света промелькнул неясный силуэт. Тяжело дыша, атаман отпрянул от двери. Вот брякнула щеколда. Сердце Сокола учащенно забилось — так открывать дверь мог только свой во дворе человек. Лунный свет упал на атамана. Увидев его, Ольга кинулась навстречу. Василько прижал ее к себе и ощутил горячие слезы, залившие лицо девушки, спрятанное на его груди.
— Васенька, родной мой, — шептала она. — Изболелась я вся, душой извелась, думая о тебе.
— А я... я тоже... всегда только ты... — Василько сразу растерял все слова, приготовленные для встречи, и только целовал волосы, глаза и губы своей желанной, своей любимой.
— Как пошел ты на конюшню — я сразу догадалась, что ради меня к нам приехал.
Потом, обнявшись, они сидели на мягком душистом сене и говорили, говорили, говорили... Василько с тревогой спросил:
— Как же дальше будем, Оленька?
— Не грусти, мой милый, давай забудем об этом сегодня. Я сейчас хочу любить тебя, любить... — и Ольга обвила руками шею Сокола, привлекла его к себе.
Тихая звездная ночь плывет над землей. Все уснули в доме Чурилова. Только Ольга и Василько не спят. Думают, гадают они, что делать им. Думают и ничего не могут придумать. Клянут судь- бу-разлучницу.
А звездная ночь все плывет над землей. И ничто не нарушает тишину вокруг. Только вздыхает внизу под обрывом море, только едва шелестят листья деревьев да сонно пофыркивают кони...
Глава восемнадцатая
ПОЕЗДКА В СОЛХАТ
Консулу... запрещается покидать на ночь город...
Из Устава генуэзских колоний.
ано утром после долгих сборов Христофоро ди Негро и Якобо выехали в Солхат. Якобо готовился к поездке верхом, но консул решил ехать в крытой повозке.
— Я опасаюсь за твое здоровье, мой мальчик, — сказал он сыну. Но Якобо не поверил ему. Он знал — отец не хочет, чтобы его видели в городе. Генуэзский Устав воспрещал коменданту надолго отлучаться из крепости и тем более вступать с татарами в какие-нибудь сделки.
Дорога шла в гору через густой лес.
Якобо то и дело откидывал полог повозки, любовался красотой раннего утра. Наконец он не выдержал и уселся рядом с Федькой Козонком, который правил лошадьми. Консул остался один в душной повозке. Тревожно было на душе Христофоро ди Негро. Связь с родной Генуей почти порвана — турки прочно осели в Константинополе, и проходить судам через пролив становится все труднее. Ходят слухи, что турки собираются к крымским берегам. И если, не дай бог, сарацины осадят Кафу и Сурож, без подмоги долго не протянуть. А там смерть или плен.
Последнее скорее всего. И потому совсем неплохо заручиться расположением татарского хана.
Ради этого и едет сегодня консул негласно в Солхат.
Он долго откладывал эту поездку, но недавно узнал, что Мен- гли-Г'ирей-хан собирается покинуть Солхат и перенести столицу куда-то в горы. Туда добираться будет труднее.
В Солхат въехали поздним вечером. На фоне высокого южного неба четко выделяются белые, как зажженные свечи, минареты мечетей. Вышки ИХ опустели, не СЛЫШНО ТОСКЛИВЫХ ГОЛОСОіВ служителей аллаха. Умолк и говорливый базар, шумевший весь день. Слышно только, как в дальней сакле звенит печальная мелодия зурны. Вот и она оборвалась... Света в домах и саклях нет, только кое-где мерцают окна кофеен, там ждут ночных посетителей...
Осторожно пробираясь по темным и кривым улицам, повозка консула остановилась, наконец, у невысокого дома, почти полностью скрытого за высоким забором. Пока Федька осматривал лошадей и повозку, Христофоро подошел к калитке, постучал. Во дворе лениво залаяли собаки, и скоро за дверью послышались шаги и суровый голос:
— Кто там?
— Открой, Коррадо! Это я — Христо,— тихо произнес консул.
Калитка открылась, и консул с Якобо вошли в дом генуэзского
купца. Федька Козонок остался ночевать в конюшне. Наскоро поужинав, уставший от дороги и дневных впечатлений Якобо уснул. Христофоро и Коррадо долго еще вели беседу, рассказывая друг другу о жизни в Суроже и Солхате. Когда все было переговорено, консул попросил хозяина об одной услуге:
