Но не только джунгли или же буш. Не только служба делу. Что особо остро чувствуешь, какое коварство эта ментальная ловушка, — когда инстинкт вдруг берет верх над разумом и заставляет работать. И тут смысл жизни явится столь же простым и мудрым, как до этого был тупым и подлым — просто жить. И как только почувствуешь, что начинаешь понимать рыбака, который дрыхнет в лодке с зажатым меж пальцев шнуром, «работая» и собираясь с силами для следующих ночных подвигов, пора уезжать, иначе не сможешь этого сделать, линия экватора привяжет тебя к себе навечно. С Юго — Восточной Азией надо быть настороже и чем южнее, тем настороженнее.
— Работа — это ментальная ловушка. Работа — ничто, творение — все!
— Ратуешь за творческий подход в деле разрушения? Похвально, гражданин Лешка!
— Свобода моей личности…
— Свобода личности должна умолкать, как только речь зайдет об обязанностях гражданина. Так что… Кругом! Ша–а–гом марш!
— Куды?!
— Творить! И чтобы не по щеке, а в челюсть!
А про то, как убивать «по–корейски», сегодня ни для кого не новость. Леха давно точит мысль о том, что наказание должно соответствовать преступлению, личный список его обширен…
— Далась дураку одна песня на веку! — ругается Седой. — Думай думу без шуму. Надо ли всем знать — что надумал?
— Благословил бы, Седой!
— Дурному дитенку батькино благословенье не на пользу.
— А что, ждать пока черт сам умрет? Да у него еще и голова не болела! По греху и расправа!
— Ты, Лексеич, душа–баллалайка — три струны! И все они, заметь, одно наяривают. Две лопнут, на одной сумеешь то самое сыграть, Паганини ты наш!
— С грибными определениями поосторожнее! — предупреждает Замполит.
Федя улыбается — кто бы его не знал! — доброй и виселица бывает. Не берись, вспоминает разную экзотику. Хорошо, хоть молча…
Бамбук тоже разный, иной растет так быстро, что используется для казни — растянут неудачника на четырех колышках над саженцами — сутки–другие помучается, и вот уже насквозь пророс — проткнули. Но это, если к слову, не самый популярный метод. Слишком быстро, как считают некоторые. Бамбук ко многому годится, каждый сорт для своего дела. Есть здоровенный зеленый, кажется — наруби, ко многому сгодится — и на лодку, и на хижину, на что хочешь, а он — подлец! — трава травой, так же вянет, морщится, и все такой же зеленый, только хлипкий — не держит. Зато внутренние переборки легко выколачивать, получается труба, к делу нужная. Можно трубопровод для воды, а можно опять для интересного, сильно воспитательного.
Когда расскажет все, когда крики надоедят, достанут — если вопит однообразно, на одной ноте, тогда какой–нибудь сердобольный вторую бамбуковую трубу в рот запихнет, другой конец опять же в муравейник, и дело идет быстрее. Но к тому времени, когда муравьи встречаются, виновный уже мертв…
Спорить, кто большие садисты «по–жизни», на каком континенте — в Азии ли, в Латинской Америке, бесперспективно. Но знатоки ставят на азиатов. Корейцы сильно отличаются, это у них от кулинарного. Гурманы! Чем дольше животное убиваешь, тем вкуснее мясо считается. Иной способен собаку с переломанными костями целый день за собой таскать и водой поить, чтобы дольше протянула…
Многого стоят и китайцы с их многовековой культурой. Фантазии их имеют под собой целый пласт наработок. Вьетнамцы, снимающие, состругивающие мясо с кончиков пальцев, чтобы обнажить кости и постукивать по ним… В Амазонии встречаются умельцы, и в горах Камбоджи преуспели. Понятно, что не все чохом, умельцы, отдельные самородки «по–необходимости». Но только в Азии можно встретить людей с глубоким бездонным взглядом. Тогда взгляни на руки. Либо это тот, кому пальцы на руках стругали словно карандаши, маленькими кусочками, пока не очищали кость, и время кости приходило… Либо тот, кто строгал…
----
ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):
«В отличие от всех других преступлений, которые можно квалифицировать по степени тяжести, агрессия не поддаётся квалификации по тяжести. Любое посягательство на государственный суверенитет — попытка силой навязать на одно государство волю другого является агрессией. Любая агрессия является поводом для справедливой войны, потому что ни одно государство не должно мириться с попыткой навязать ему силой чужую волю.
Суверенное государство, если оно желает выжить и сохранить свой суверенитет должно сопротивляться агрессии. Любой агрессии, любой попытки других диктовать незаконной силой свою волю. Если государство не противостоит агрессии, оно теряет жизнеспособность…»
/Майкл Вольцер, «Справедливые и Несправедливые Войны»/
(конец вводных)
----
Семь лет до часа «Ч»
…Захар Захарович ехал в деревню, как говорил всем, убеждал сам себя: «поскучать», насладиться ничегонеделаньем. И действительно, наслаждался… часа с два, потом руки сами начинали: дергать крапиву на подворье, править просевшую дверь, развалившийся заборчики, неизвестно за какой надобностью поставленные вокруг деревьев…
Заборчики падал каждый год, и Захар Захарович всякий раз их восстанавливал. Так велел ему кум, когда умирал. Чудно, но, вроде как, получилось завещание от него. С этим условием и дом подписал на Захар Захаровича. Кум был со странностями — очень беспокоился о деревьях и особенно заборчиками вокруг них. Кто кулял заборчики, Захар Захарович так и не мог понять, но слово держал — восстанавливал, какое–то время греша на мальчишек, но откуда им здесь взяться? Те немногие, которые приезжали с дачниками в лето, имели собственные интересы. Да и заборчики падали по весне, как только сходил снег, и лопалась первая почка на дереве, словно какой–то шальной великан вдруг разом выдергивал вбитые колья и разметывал по двору дощечки. Позже вовсе перестал озадачиваться, принимая, как должное — как некую привычную обязанность.
Захар Захарович тоже был не без странностей — заядлейший грибник, готовый топтать лес в любое время.
В бор по груши не ходят… впрочем, по еловы шишки тоже. В октябре по грибы сыро, холодно, руки стынут, не в удовольствие, да и гриб–то всего один; зимний с металлическим отливом «куренок» — битый слизниками, словно изъеденный окислами, проточившими в шляпках сквозные дыры, под ножом идет без хруста (еще и с неприятным запахом, пока не вываришь). Потом, как сготовишь, вроде и ничего, а под водку так вполне. Но это дома, а в лесу… Каждый куст холодным дождиком обдает, малейший сквознячок пронизывает, а от темноты до темноты всего ничего — не разгуляешься.
Захар Захарович, как приехал, даже доски с окон не отколотил, так (сдуру, не иначе) в лес и кинулся — по грибы, не отдохнув с дороги, печи не протопив. Думал за час–два управится. Не сложилось…
В каретах цугом по грибы не ездят. Какое–то время держался знакомых троп и просек, потом, разраженный отсутствием грибов, отшагнул, круто забрал в сторону, и… Заплутал так, что впору одежку с себя снимать, наизнанку выворачивать и идти, читая специальную молитву. Но то, что помогало в прошлые годы, во времена укоренившегося безбожия курам на смех.
Кисти распухли, раскраснелись. Пальцы стали неловкими, что колодки. На руки дул, прятал в рукава. Корзину давно нес на локте, глазами не рыскал — пропал интерес. Заплутал. Вроде недавно еще Долгое озеро было видно, а стал охватывать пошире, один косогор, густо поросший, другой, не упомнишь, когда потерял из виду, вроде слева же было, стал вертаться, но то ли промахнулся, и в Семеново урочище попал, то ли, все таки обогнул и вот должны показаться Куровские нивы… Но не показались. И уже сомневался, а точно ли то озеро было Долгое? Не Окуневец ли? Теперь жалел, и что не подошел ближе к берегу. И тому, что не отколотил доски с окон, к соседям не наведался, не сказал, куда направился… Хмарь–то какая!
Зарядил мелкий холодный дождик — уже ясно, что не на один день. Первым делом надо теплить колени и локти, с них холод к грудине подбирается. Костерок бы, но без спичек в такое время и нечего думать. Когда понял, что не выйдет — успокоился, стал место подбирать — надо «чуму» делать, укрытие. Выбрал подходящее разлапистое дерево, где один из суков рос низко, концом опускаясь к самой земле. Отставил корзину у намеченного, сам с ножом стал спускать в низину, где низкорослые ели — резать и ломать лапник. Работалось спорно, даже согрелся, быстро сложил пару здоровых охапок — каждую на отдельной большой ветви — волочь за нее к месту, где собрался ночевать. Сволок, обустроился…
Захар Захарович из тех кто быстро перенимает полезные обычаи. Первую ягодину не в рот, а на веточку — приношение лесным птичкам, что, вроде как (так местные говорят), души человеческие переносят по последнему адресу. Вот скажешь — пням кланяются? В лесу живешь, всякие страсти случаются. Идешь по лесу — пень. Как пню не поклониться, если здесь его категорически не должно быть?
