— Канистру отнеси в саран. На дверь повесь замок, — приказал подбежавшему уряднику.
— Что-нибудь дорогое? — деловито осведомился урядник, отвязывая флягу от седла.
— Скорее — ядовитое. Это ртуть.
Дед покряхтел немного, почесал пальцами затылок:
— Про ето я слышал: в Сибири золото вымывают из грязной породы с помощью ртути.
— Не только в Сибири, Тимофей Гаврилович, — вежливо заметил Вырлан, — в Забайкалье тоже берут, и под Хабаровском берут — метод этот распространенный.
— Слышал, слышал, — дед вновь поскреб пальцем затылок, — токо... — Лицо у него сделалось непонимающим, отчужденным, и, взглянув на старика, Вырлан понял, что тот не знает, как берут золото из «грязной» породы.
Прапорщик хотел было объяснить старику, но в это время над ним навис урядник:
— Ваше благородие, у нас взрывчатка кончается.
— Тьфу! — Прапорщик хлопнул перчаткой по шинели. — Час от часу не легче! Сколько еще сможем продержаться на том, что есть?
— День.
— Вот жизнь! — Прапорщик не удержался и вновь хлестнул себя по боку кожаной перчаткой, звук получился громким, как удар бича. Потянувшись, погладил лошадь по морде: — Устала, голуба? — На лице Вырлана возникло что-то размягченное, сочувствующее: прапорщик, не оборачиваясь, приказал уряднику: — Лошадь мне — сменить, эта пусть отдыхает, дальше — подготовьте мне двух казаков с конями на поводу... Пусть еду кой-какую возьмут с собой. Я пообедаю и — назад.
— Й-йесть «пообедаю и назад», ваше благородие. — Урядник вскинул к лохматой папахе твердую, покрытую рыжим волосом руку — будто зверек какой собрался нырнуть в лохматуру.
Вырлан глянул на него насмешливо и ничего не сказал.
Через час он вновь покинул дедову долину. Снег уже добрался и сюда; на каменных склонах он оброс серой опушкой, покрылся пылью, которая приносилась из ущелья после взрывов породы; вода в реке посветлела, обросла ледяным окоемом; рыба, которая раньше плескалась у самых ног, скатилась в ямы, залегла там либо ушла вообще. Что-то пустынное, неуютное, чужое проступило в природе, черты ее сделались незнакомыми, рождали в душе сиротское чувство.
Кланя проводила прапорщика долгим взглядом. Дед взгляд этот заметил, вздохнул!
После обеда Тимофей Гаврилович решил съездить на дальний участок: надумал одну четверку перевести туда, где золотая жила была побогаче той, на которой пошло грязное золото, — в узких местах толщину имела не менее спички, а в ином месте вообще делалась приметной до ослепления — была толстой, как карандаш.
Лохматый широколобый пес Буян после обеда неожиданно исчез, и с дедом в дорогу увязался второй кобель с кокетливым прозвищем Жоржик. Старик хотел отогнать его плеткой, но потом передумал — пусть привыкает пес к тому, что в тайге надо держаться человека, без человека ему — хана. Пришпорил лошадь, галопом одолел ровный твердый бережок и свернул в обрамленную ледовыми наростами каменную теснину.
По дороге дед думал о Кланьке, и такая тоска, такая тревога подступила к его сердцу, что захотелось до крови закусить губы, забить болью тяжелые мысли, но они все лезли и лезли в голову. Дал бы Бог прожить еще хотя бы пяток годов — он, глядишь, помог бы Кланьке, защитил бы и от обидчиков — да, к сожалению, не в его это силах. Надо молить Бога, молить, молить, молить... Пусть даст хотя бы... ну, если не пять, то хотя бы четыре года жизни. Старик неожиданно для себя всхлипнул. Тимофей Гаврилович вскинулся в седле, отер ладонью глаза.
— Эк, старость, — вздохнул он, — старость — не радость.
Жоржик, беспечно носившийся вокруг, остановился около камней, чтобы пометить их, и вдруг поджал хвост: кого-то почуял — то ли человека, то ли зверя.
— Ну-ну, — подбодрил его старик своим голосом, — не бойся. Здесь — наша вотчина.
Голос на Жоржика подействовал, он забегал с прежней беспечностью. Старик покашлял виновато: понимал, что не прав — тут ничего своего нет. Все — Богово. И сам он пришел на эту землю по воле Божьей, по воле Божьей и покинет ее. Это во-первых. А во-вторых, тайга — это тайга, она обмануть может запросто. Старик не раз в этом убеждался: и тонул он, со скалы срывался, и под внезапно рухнувшим деревом побывал, и под медведем, напавшим сзади. Сюда тот же медведь, вспугнутый войной, запросто может прийти.
Старик потрогал приклад винтовки, будто желая убедиться, на месте ли трехлинейка или нет — такая необходимость возникает у всякого человека, когда он начинает чувствовать опасность.
Он миновал две каменные, сырые даже в зимнюю пору теснины и очутился на светлой, почти лишенной снега поляне, где росли редкостные даже для уссурийской и сихотэ-алиньской тайги деревья — бархатные, — и почувствовал на себе чей-то взгляд: за стариком кто-то следил. Тимофей Гаврилович, не поворачивая головы, скосил глаза в одну сторону, потом в другую. Никого.
На этой поляне он изредка появлялся — приезжал сюда за пробкой. Под нежной кожицей бархатных деревьев скрывается хороший пробковый слой. А пробка в хозяйстве нужна всегда.
Неужели шатун? Скосил глаза на Жоржика — как тот себя ведет? Ведь зверя чувствует любая, даже самая завалящаяся, никчемная собачонка — жизнь-то дорога, она что у человека, что у собачонки — одна. Жоржик вел себя беспечно, не ощущая никакой тревоги, взлаивая, носился вокруг.
Старик вновь тронул пальцами приклад винтовки, скомандовал остановившейся лошади:
— Но!
Та не послушалась команды, не тронулась с места.
Через несколько секунд на поляну свалился черно-красный вихрь, уследить глазом за ним было почти невозможно. Будто по мановению палочки злого волшебника Жоржнк неожиданно пропал: только что был кобелек, всего секунду назад смешно подрагивал на бегу его кривой, лихо задранный хвост — и не стало кобелька.
Лишь черно-красная молния рассекла пространство и исчезла. Дед охнул, словно в грудь ему всадился ножик, дышать разом сделалось трудно, губы его едва слышно шевельнулись:
— Тигра!
Старик оказался проворным. Он вцепился пальцами в приклад винтовки, сделал резкое движение, переворачивая трехлинейку дулом вперед, и едва перед ним оказался тусклый винтовочный ствол, выстрелил вдогонку исчезающей «молнии». Пуля прошла у лошади между ушами, даже нежный короткий волос задымился в междуушье, — и всадилась в «молнию».
Тигр выронил Жоржика, который, дергая лапами и визжа, покатился по камням, старик выбил из казенника стреляную гильзу, загнал в винтовку новый патрон. Выстрелил, но было уже поздно — тигр исчез, а пуля, пусто вживкнув, врезалась в камень, вышибла длинную струга искр, перерубила пополам чахлую, с трудом зацепившуюся своими слабыми корнями за каменную породу березку и, остывая, унеслась в небо. Лошадь запоздало присела, запрядала ушами.
Старик соскочил на землю, сдернул с плеча винтовочный ремень — наконец-то, — перезарядил. Огляделся — не сидит ли тигр где-нибудь за камнями, не пожирает ли его голодным злым взглядом? Но было тихо. Только Жоржик продолжал с визгом дергать лапами — похоже, тигр перекусил песику хребет. Если же не перекусил, то Жоржик очень скоро оклемается. Старик присел на корточки, глянул поверх камней — почудилось, что вновь показался тигр.
Раненый тигр — зверь куда опаснее шатуна.
Не видно амбы. И слава богу. Старик, пригибаясь, подошел к кобельку. Тот перестал уже сучить лапами и открыл глаза. В глазах у него стояли слезы.
— Ах ты, однако, — пробормотал старик жалостливо, подсунул под кобелька руки, чтобы поднять его с камней.
Кобелек заскулил тонко, будто ребенок. Старик в ответ по-ребячьи шмыгнул носом.
Собачатина для тигра — все равно что сахарный петушок для ребенка. Сладкая штука. Всей иной «дичи» тигр предпочитает собаку. Бывает, что тигр вымахивает из зарослей и слизывает собаку, которая бежала рядом с охотником, к ногам их жалась, делает это так стремительно и незаметно, что люди даже не успевают тигра засечь.
— Потерпи, потерпи немного, — произнес дед ворчливо. Жоржик потянулся к нему, стараясь лизнуть руку. Раз потянулся — значит, хребет ему тигр не перекусил, и пойдет кабысдох на поправку.
Старик вытащил из-под кобелька руки и проворно, не вставая с четверенек, переместился на несколько метров в сторону, вновь притиснулся к земле, зорко глянул поверх камней — не обозначится ли где черно-красная шкура, не засечет ли он промельк? Дед выставил из-под шапки крупное, с морщинистой мочкой ухо — вдруг шорох какой-нибудь донесется?
Нет, ни движения, ни промелька, ни шороха. Дед невольно поморщился: дело-то хреновое, тигр спокойно жить теперь не даст, оклемается и начнет охотиться за людьми... Его надо обязательно выследить и добить.
Пришла беда — отворяй ворота, — сокрушенно пробормотал старик, переместился еще на несколько метров в сторону; наткнувшись на капли крови, ярко блестевшие на камнях, дед исследовал их, даже на вкус испробовал. Сплюнул: — Дерьмо!
