— Я не буду в тебя стрелять, — спокойно, стараясь, чтобы в голосе не было дрожи, проговорил старик, — не сердись на меня, что стрельнул в прошлый раз... Сама, тигра, понимаешь— я спасал собаку. Не ругай меня, тигра, — в голосе старика появились молящие нотки, — извиняй, что стрельнул...
Тигр внимательно следил за стариком. Хвост снова хлобыстнул по камням.
— А теперь уходи, тигра, — попросил старик, — иначе мы сшибемся, и один из нас окажется на верхнем небе. Уходи, чтобы не было беды... Прошу тебя!
Хвост в очередной раз сгреб с камней остатки крошева, глаза засветились еще большей яростью, и старик почувствовал, что по вискам у него прямо из-под шапки потек пот. Но он не отступал от своего.
— Уходи, тигра! — прежним уговаривающим тоном попросил он. — Иначе предупреждаю — беда будет.
Из тигриного горла, подобно свинцовой дроби, выкатилось задушенное рычание, и зверь попятился от старика. Глаз тигр в сторону не отводил, не закрывал, не моргал — глаза по-прежнему полыхали яростно и сильно. Через минуту зверь исчез.
Старик стер с висков пот, пробормотал хрипло:
— Вот дела... Как легла, так и дала.
Он понял, что зверь из этих мест не уйдет. Минут двадцать дед еще бродил среди камней, в одном месте снял с острого среза несколько красных волосинок, долго разглядывал их.
Вернувшись домой, дед предупредил казаков:
— Мужики! Будьте осторожны. Тигра следит за домом и, как я разумею, готова напасть. Держите ухо востро!
— А уговорить ее нельзя? — подскочил к старику Емельян. — Вы мастер по эти делам, Тимофей Гаврилович.
— Цыц, вертопрах! — прикрикнул на него старик строго, во в следующий миг смягчился: — Пробовал и уговорить, да только хрен что из этого получилось.
— Тогда чего же делать?
— Ждать и опасаться, — коротко ответил старик.
Сообщение о добытом золоте обрадовало атамана Семенова. Он восхищенно потер руки и сказал Таскину:
— А дедок-то большим молодцом оказался. За такого не грех и выпить. Как считаешь?
— Я всегда готов. — Таскин одобрительно потер руки. — У нас есть виски из Японии. Целый ящик.
— Рисовое пойло, — пренебрежительно отозвался Семенов, хотя о Японии и всем японском всегда говорил только в уважительном тоне. — Лучше русской водки нет ничего. Будь я на месте заводчика Смирнова, я бы русской водкой залил весь мир.
— Смирнов, наверное, давным-давно расстрелян большевиками.
— Царствие ему небесное в таком разе. Хороший, наверное, был человек, раз выпускал вкусную водку.
— Ну что, Григорий Михайлович, ударим по виски?
— Если нет приличного пойла — неси виски. Но лучше уж бы была холодная водочка с соленым огурцом.
— Найдем и это, — сказал Таскан и исчез.
Семенов вновь прочитал телеграфную ленточку зашифрованного сообщения, где золото называлось «рыжьем», пуды — «возами», а Тимофей Гаврилович — «дедом», кем он, собственно, и был. «Дед приготовил два воза рыжья, скоро привезем». Вот, собственно, и все сообщение, непосвященный в нем ничего не поймет.
— Молодец дедок! — восхищенно повторил атаман. — Нам это золотишко здорово пригодится. Первый орден, который будет учрежден в Дальневосточной республике, повешу тебе, дед, на меховую доху!
Вернулся Таскин в сопровождении Афони. Денщик держал в руках серебряный поднос с бутылкой водки, двумя хрустальными рюмками, на тарелке аппетитной горкой высилась толсто порезанная американская ветчина, а блюдце, стоявшее рядом, было доверху наполнено крохотными соленым пикулями.
Пока Афоня ставил поднос на стол — делал он это умело, научился же где-то: выдернул из кармана шаровар чистый рушничок, расшитый красными петухами, ловко расстелил его на лаковой крышке стола, сбоку положил бледный, с сильным запахом цветок, — Таскин назидательно потыкал пальцем в двухпудовую гирю, которой любил баловаться атаман, покачал головой, будто классный наставник, поймавший гимназиста на чем-то неприглядном:
— А выпивка с гимнастикой разве сочетается, Григорий Михайлович? Сердца не надорвете ль?
— У меня сочетается, — добродушно проговорил атаман. — А раз я сказал, что сочетается, то эти евреи-доктора мне никогда ничего не возразят.
— Да-a, вам возрази, — Таскин иногда бывал излишне настырен, чем вызывал раздражение у атамана, — живо окажешься меньше в росте на высоту головы. И все-таки смотрите.
— Сергей Афанасьевич, не порть мне настроения, — предупредил Семенов.
Таскин прижал к губам ладонь: молчу, мол.
Ручка двухпудовки, лежавшей на полу, была обварена мягкой гуттаперчей — чтобы при броске вверх не сорвать себе кожу на ладони.
И сколько раз подбрасываете эту... дуру? — уважительным тоном спросил Таскин, использовав во фразе неуважительное слово.
— Сколько надо, столько и подбрасываю. — Брови у Семенова расползлись, будто две гусеницы, и Таскин понял: атаман врет.
— Пятьдесят раз подбрасываете?
— Больше, — произнес атаман с усмешкою, потом провел пальцами по рту, будто соскребая с него усмешку, спросил с неожиданной озабоченностью: — От штабс-капитана Писарева из Владивостока ничего не было?
— Нет.
— Надо послать к нему курьера. Мы должны владеть обстановкой в городе, знать, что там происходит, каждый день. Если можно знать каждый час — то каждый час.
— Это нереально, Григорий Михайлович.
— Значит, нереальное надо сделать реальным. Понял, Сергей? — Брови атамана стремительно сдвинулись, один ус раздраженно задергался.
Таскин отметил с сожалением, что кокетливые колечки на усах Семенова развились, усы теперь уныло смотрели вниз: перестал следить за собою атаман. То ли устал Григорий Михайлович, то ли годы начали брать свое. Хотя о каких годах можно говорить, ведь атаману еще жить да жить — ему и сорока нет.
— Хорошо. Я попробую, — глухо проговорил Таскин.
— И денег на это не жалей. — Атаман повысил голос: — Не жалей! Когда мы в последний раз получали сообщение от Писарева? — спросил Семенов, хотя хорошо знал, когда пришла последняя депеша от бывшего штабс-капитана, ныне успешно занимающегося бизнесом, но ему хотелось, чтобы такие вещи знал и Таскин.
— Шесть дней назад, — без запинки ответил Таскин.
Атаман одобрительно наклонил голову, приказал:
— Готовь сегодня же курьера!
— Курьера так курьера, за этим дело не станет. — Таскин задумчиво поскреб пальцами подбородок. — Григорий Михайлович, скажите, вы доверяете братьям Меркуловым?
Семенов насторожился, брови его сомкнулись:
— А что?
— Ничего особенного, — Таскин вяло поболтал в воздухе ладонью — будто воду разгреб, — просто чутье подсказывает: братики могут вас обмануть. Или как говаривала Сонька Золотая Ручка — кинуть.
— Не кинут. Побоятся.
— Вы не ответили на мой вопрос, Григорий Михайлович.
— Ну и зануда же ты. — Под глазом у атамана задергалась и тут же утихомирилась нервная жилка, он улыбнулся с неожиданной печалью: — Верю.
— Может, не надо верить?
— А на кого же еще мне опереться во Владивостоке? Кому верить? Скидельскому? Ванхнтену? Кунсту? Герману? Графу Кайзерлингу? Жебровскому? — Семенов называл одного за другим известных дальневосточных промышленников, богатеев, политиков, банкиров и рубил рукою воздух, как бы срезал что-то под корешок. — Если бы фамилии у них были Иванов, Петров, Михайлов — может, и верил бы, может, и опирался бы на них, а так — уволь!
— Значит, Меркуловы?
— Значит, Меркуловы, — твердо произнес атаман.
— Значит, ориентируемся на них?
— Значит, ориентируемся на них. Скажи, Сергей, почему ты затеял этот разговор? У тебя что, есть сомнения?
— Чутье у меня, Григорий Михайлович, проверенное. — Таскин смешно подергал кончиком носа, потрогал его пальцем. — Никогда еще не подводило. Всякий дым я чувствую за десять километров. И заранее. — Таскин поднял указательный палец. — Ни разу не обманулся.
— Фактов нет — молчи, — сказал Семенов, — в чутье я не верю. Будут факты — приходи. А сейчас — разливай. Как младший по званию. — Семенов растянул губы в улыбке. — Давай выпьем за старого пердуна и его золотые яички. В конце концов, он на нас с тобою работает. На нас! Его удача — наша удача!
— Святая правда. — Таскин ребром ножа обколол сургуч на водочном горлышке, затем кончиком острия, как шилом, поддел пробку, та не поддалась, и Таскин с досадливым шипеньем втянул в себя воздух.
— Не шипи, не шипи, — засмеялся Семенов, — чем прочнее пробка в бутылке — тем крепче водка.
— Не крепче, а вкуснее, Григорий Михайлович.
— Что в лоб, что по лбу. Главное, чтобы не разбавленная. А то у нас на Ононе трактирщик любил разбавлять водку, пока не приехали строители с колесухи[73] и не избили его лопатами. А курьера сегодня же отправь во Владивосток. И передай Писареву — пусть поосновательнее пощупает братьев Меркуловых. Но только чтобы не засветился дурак, а то испортит нам всю обедню. — Атаман помолчал немного. — Возможно, в твоих сомнениях есть доля правды. Чужая душа — потемки, правду люди говорят.
