— Смотри-ка, акация какая большая выросла!
— Ладно, — испуганно проговорил Стэникэ, — посмотрим на нее, когда вернемся, — и махнул извозчику, чтобы тот погонял лошадей.
После их отъезда Аглае надела фартук, позвала Аурику и Олимпию, а также служанку и начала вытаскивать все вещи из комнаты Симиона. Она свернула его постель и выбросила в чулан, кинула в огонь все бумаги, которые нашла, оставшуюся одежду вышвырнула на помойку, обмела стены и велела вымыть пол. Комната превратилась в своего рода гостиную.
— Вот здесь будете располагаться вы, когда придете ко мне, — заявила она Олимпии. — Хоть немного прибрала в доме, а то он совсем превратился в конюшню!
С этого дня Аглае больше не упоминала имени Симиона и ни разу не выразила сожаления, что его нет. Через несколько дней явился Вейсман и сказал, что было бы неплохо послать старику кое-какие вещи и денег. Аглае удивилась и заявила, что ему было дано все, что полагалось. Задетый этим, студент напомнил, что он потратился на извозчика. Действительно, так оно и было, потому что Стэникэ сказал, будто у него нет денег и Аглае вернет эту сумму Вейсману, как только тот потребует. Однако Аглае сделала вид, что не верит ему.
— Странно, — проговорила она, — мой зять говорил, что он все уплатил. Я его спрошу, и если это не так, я с удовольствием отдам вам.
Раздосадованный Вейсман ушел и больше уже не требовал денег. Феликсу, которому он все это рассказал, стало так стыдно, что он прибегнул к обману. Он дал коллеге десять лей, побожившись, что получил эти деньги от Стэникэ, который якобы упомянул имя Вейсмана, но он, Феликс, второпях не понял его объяснений. Вейсман недоверчиво улыбнулся.
— Принимаю твою версию, — сказал он, — потому что в кармане у меня ни гроша. Но знай, что женщина, ради которой ты выбрасываешь десять лей, не стоит такой жертвы. Что же касается старика, то он уже ни на что не годится. У него общий паралич и к тому же совсем неинтересный. Самый обычный с клинической точки зрения. Его даже не хотели принимать в богадельню.
После отъезда Симиона Аглае очень изменилась. Она стала одеваться в самые модные платья, ходить в город за покупками, приглашать в дом приятельниц. И странное дело, на Аурику и Олимпию она уже не обращала внимания. Все ее заботы были направлены на Тити, которому она покупала новые костюмы, подарила золотые часы, давно изъятые у Симиона, и даже выдавала карманные деньги. Она старалась теперь выходить в город вместе с ним и впервые в жизни побывала в кинематографе, в зале «Минерва», где показывали «Башню в Несле» и комедию с Розалией в главной роли. Картины ей не понравились, и она утверждала, что от кино у нее болят глаза. В то же время она хвалила «Деву воздуха», которую видела как-то в театре, и даже просила Тити сообщить ей, если еще раз будут ставить эту пьесу. После кино она повела сына в «Пивной фургон», где с большим апломбом заказала пива, предварительно надавав кельнеру кучу бесполезных советов. Созерцание довольных людей, сидевших небольшими компаниями за другими столиками, вызвало у нее зависть.
— Посмотри-ка, — сказала она Тити, — люди развлекаются! Вот так и я должна была поступать в молодости. Но с кем я могла ходить сюда? Он шлялся по своим девкам, а я с вами возилась. Но что было, то было. Теперь я хочу, чтобы хоть ты жил по-другому, чтобы и я порадовалась возле тебя, потому что дочери, как только выйдут замуж, кроме мужей никого больше не видят. Ты должен меня слушаться, если хочешь, чтобы я сделала из тебя человека. Один раз ты поступил по-своему, ошибся и, думаю, теперь сыт по горло. Предоставь это дело мне, и я найду хорошую девушку с приданым, пусть даже немного постарше тебя. Даже лучше, если она будет старше. Теперь деньги — это все. Образованием ничего не достигнешь. Посмотрим, чего твой Феликс добьется со своей медициной. Женится на этой взбалмошной Отилии!
Немного поразмыслив, Аглае проговорила:
— Если бы он женился на Отилии, то, пожалуй оказался бы не таким уж дураком. Только она-то и не посмотрит на какого-то студентишку. Ей нужны помещики. Отилия тебе бы подошла. Она нахалка, но смела и вовсе не дурна. И ты получил бы немалое состояние от Костаке. Но ты все никак не можешь стать более решительным, более мужчиной, сколько я тебе ни втолковываю. В чем-нибудь другом вы все разбираетесь, позволяете себя окрутить какой-нибудь сумасшедшей, а вот прибрать к рукам такую девчонку, как Отилия, не умеете. Смеется она вам прямо в глаза. В мое время, когда мужчина и родители решали все, девушку даже и не спрашивали. Ну да ладно, теперь уж я не собираюсь тебе ее сватать. Одного только боюсь, чтобы этот греховодник Костаке не оставил ей всего состояния. А девушку я тебе найду, только слушайся меня.
Тити, не привыкший действовать самостоятельно, вечно одолеваемый своими эротическими вожделениями, с удовольствием, даже благоговейно слушал ее, восхищенный тем, что кто-то потворствует его тайным мыслям. Неведомо как Аглае близко сошлась с толстой женой Иоргу, которой весьма льстили ее визиты, потому что, несмотря на богатство, она принадлежала к более низкому социальному слою. С трудом передвигавшаяся доамна Иоргу приветливо принимала Аглае и Тити в своем доме, обставленном богато, хотя и без особой роскоши, и угощала немецкими пирожными, которые Аглае истребляла с удовольствием, расхваливая на все лады. Дочери Иоргу, Лучике, девочке с белокурыми косами, голубыми глазами, черными сросшимися бровями и прямым носиком, в наружности которой сочетались черты германской и греческой расы, Аглае приносила всякие безделушки, которым стремилась придать историческую ценность, сообщая каждый раз: «Это носили девушки в мое время!». Тити, к большому удовольствию Лучии, рисовал портреты с нее и доамны Иоргу. Достаточно сообразительная и живая, девочка была, однако, лишена всякого кокетства и, казалось, даже не подозревала, что мир делится на мужчин и женщин. Ела она с удовольствием, вежливо отвечала на вопросы и время от времени выбегала из-за стола, подпрыгивая то на одной, то на другой ножке. Аглае уточнила, сколько ей лет, подробно расспросила обо всем, что касалось девочки, и однажды высказала доамне Иоргу следующую мысль: — Мадам Иоргу, я бы на вашем месте в тринадцать лет выдала ее замуж. Когда девушке уже за восемнадцать, то, какой бы ни была она красивой и богатой, есть опасность, что она может остаться на родительской шее. Я уже на этом обожглась.
Было ясно, сколь бы это ни казалось нелепым, что в голове у Аглае засела идея, которую отчасти в шутку, отчасти всерьез выразил Стэникэ. Но как бы там ни было, этот вариант представлялся Аглае слишком отдаленным, и потому она стала принимать у себя в доме различных старух, тайно занимавшихся сводничеством, и с огромным удовольствием представляла им Тити.
— Мама, — заявила как-то раз Аурика, — ты заботишься о женитьбе Тити больше, чем о моем замужестве!
— А ты что же хочешь, чтобы я повесила тебя на шею какому-нибудь мужчине? Можешь делать все, что тебе вздумается, только помалкивай.
Аурика всхлипнула в носовой платок, но тут же затихла и вновь погрузилась в свои эротические грезы.
Не было никакого сомнения в том, что Аглае хотела возобновить добрые отношения с дядей Костаке. Стэникэ было поручено начать переговоры.
— Нехорошо, — говорил он Костаке, — когда родственники ссорятся между собой. Вы знаете, что об этом уже толкуют люди. К тому же вы в таком возрасте! Рука руку моет, а обе вместе — лицо. Избави бог, вдруг у вас в чем-нибудь возникнет необходимость, понадобится помощь, вдруг заболеете. А мы тут как тут, мы вас не оставим, можете не беспокоиться. Ну кто лучше, чем сестра, может угадать желания брата? Ну, посердились и хватит, все это пустяки. Не стоит из-за детей заходить слишком далеко. Может быть, вина и не ваша, вполне согласен. Я даже признаю, что ошибку допустила теща. Она не должна была оскорблять Отилию. Но видите ли, она теперь одинока, несчастна, дядя Симион болен, подумайте сами.
Дядя Костаке иронически взглянул на Стэникэ и наконец проговорил:
— И... и что же ты хочешь от меня? Зачем суешь нос не в свое дело?
Эти слова сбили Стэникэ с толку. Испугавшись, как бы ему самому не поссориться со стариком из-за распри, к которой он не имел никакого отношения, он тут же переменил разговор.
Аглае как-то остановила на улице Феликса, хотя он после происшествия с Тити не переступал порога их дома, давая этим понять, что сердится. Она спросила его о здоровье, невинно удивилась, почему он не заходит, справилась о его делах, о самочувствии Костаке, поинтересовалась, хорошо ли они с дядюшкой Костаке питаются и заботится ли о них Марина.
— Видишь ли, — сказала она совершенно неожиданно, — Отилия была немного рассеянна, но на ней держался весь дом. Она давно не писала?
