Там, примостившись на табурете, играла на рояле Отилия. Действительно это была она. На ней еще было дорожное платье, на голове — шляпка. Зачарованная звуками, она простирала руки над клавиатурой, иногда напевая: пан, пан, пан.
— Отилия! — невольно выкрикнул Феликс.
Звуки мгновенно замерли, табурет резко повернулся вокруг своей оси, и перед Феликсом предстала Отилия, сидевшая по-турецки.
— Феликс! — крикнула девушка и вскочила на ноги.
Взволнованный юноша бросился к ней. Отилия протянула к нему руки, но, когда они коснулись его плеч, остановилась, немного смущенная робостью Феликса. Затем она легко поцеловала его в щеку, потом в другую и, наконец, в губы. Дядя Костаке на мгновенье просунул голову в дверь и тут же скрылся. Отилия чуть отстранилась от Феликса, чтобы лучше его рассмотреть.
— Я тосковала по тебе, Феликс. Как ты жил все это время?
Она подошла к табурету, вновь села на него и потянула за собой Феликса, который опустился на ковер, прижавшись головой к ее коленям.
— Феликс, взгляни на меня. Что ты делал в мое отсутствие? — и девушка, взяв за подбородок, подняла его голову.
Феликс опять уткнулся головой ей в подол. Его обуревали противоречивые чувства, но за это время он повзрослел и приобрел способность анализировать свои переживания. Поэтому встал и спокойно ответил:
— Что мне было делать, Отилия? Я ждал тебя. Я думал, что ты меня любишь, я верил в тебя, и поэтому, когда ты неожиданно уехала с... с.,,.
— Паскалополом... — улыбаясь, уточнила Отилия.
— Да. Когда ты уехала, мне было очень горько. Я тебя никогда не забывал, все мои мысли принадлежали только тебе, но я был выбит из колеи. Твой отъезд, признаться, казался таким странным, ты мне никогда ничего не объясняла. Хотя сумасбродная надежда нашептывала мне совсем другое, последнее время я уже не думал, что ты вернешься.
— Какой ты глупый!
— Я верил в тебя, я держал данное слово (здесь у Феликса заговорила совесть, и он немного замялся). Может быть, на миг я и ошибся, готов признаться в этом, но ничего серьезного не было. Заблуждение от отчаянья — не больше, потому что ты мне ничего не писала.
Отилия засмеялась:
— Я знаю о твоем заблуждении и торжественно прощаю.
— Что ты знаешь? Откуда?
— А мне рассказал Стэникэ. Не понимаю, откуда он узнал, что я приезжаю. Но сегодня ночью он был на вокзале с огромным букетом цветов. Понятно, что он мне наговорил всякой всячины, другому хватило бы на целую неделю. Он мне рассказал и о твоем приключении с Джорджетой. Но ты же знаешь, что я умею различать правду и ложь в словах Стэникэ. Я ничему не поверила.
— Но все же до определенного момента это была правда.
— Ах, Феликс, ты до сих пор еще ребенок! С точки зрения наших отношений тут не может быть никакой правды. Я сказала, что люблю тебя, но я тебе вовсе не нянька.
Отилия, забравшись с ногами на табурет, привлекла Феликса одной рукой к себе и поцеловала, а другой забренчала какую-то мелодию, заключив:
— Значит, все в порядке! Немного подумав, она сказала:
— Между прочим, я получила очень смешное письмо от тети Аглае и компании, кто-то из них подписался: Иисус Христос. Наверное, в шутку. Кто бы это мог быть? Я не думаю, чтобы Тити был способен на такую оригинальную выходку.
Феликс заметил, что это мог сделать только Симион, который действительно считал себя последнее время спасителем. Отилия была тронута несчастьем старика, даже испугана.
— Феликс, — спросила она, — возможно ли, чтобы кто-нибудь сошел с ума так, сразу?
Феликс заверил ее, что невозможно и что у Симиона было какое-то наследственное заболевание. Отилия, казалось, поверила и сказала:
— Так говорит и Паскалопол. Юноша нахмурился.
— Отилия, — сказал он, — я ничего не имею против Паскалопола, наоборот, я чувствую себя обязанным ему. Он такой симпатичный человек, и я бы не удивился, если бы девушка вроде тебя полюбила его.
— Ага! — иронически произнесла Отилия.
— Но признайся сама, что все выглядит очень странно, даже самая нерушимая вера могла бы поколебаться. Ты поехала в Париж и столько времени пробыла там с Паскалополом. В качестве кого? Ты его любишь? Поверить в это — значит не верить больше твоим словам. Во всяком случае, он должен тебя любить. Ты, Отилия, начинаешь становиться для меня загадкой. Паскалопол и я — каждый из нас имеет основания считать, что ты его любишь, однако мы оба в этом не уверены. Прошу тебя, Отилия, скажи откровенно, не заставляй меня страдать! Почему ты все время бываешь с Паскалополом, почему ты ведешь себя так, что будишь в нем надежды?
Отилия медленно повернулась на табурете и, ничего не ответив, заиграла на пианино.
Феликс осторожно, так, чтобы не задеть упрямых пальцев Отилии, прикрыл крышку рояля, встал на колени и обнял ноги девушки.
— Отилия, прошу тебя, скажи, это правда, что ты обручилась с Паскалополом, как утверждают люди?
Девушка долго и ласково смотрела своими голубыми глазами в глаза Феликса и ответила тихо и спокойно:
— Нет, неправда, Феликс. Теперь ты доволен?
— Я бы должен быть доволен, но есть что-то такое, что заставляет меня сомневаться. Значит, ты способна давать повод такому человеку, как Паскалопол, думать, что ты его любишь, хоть это и неправда?
— Паскалопол, — сказала слегка задетая Отилия,— вовсе не думает, что я его люблю. Он ведет себя со мной так, как вел, когда я была маленькой, пятилетней девочкой. Мне бы показалось странным, если бы это было иначе. Я вернулась домой веселой, а ты опять портишь мне настроение.
— Прости меня, Отилия, — с раскаянием произнес Феликс, — я не хотел тебя огорчать. Я тебе откровенно высказал все, что передумал, пока тебя не было.
— Феликс, — взмолилась Отилия, — ну почему ты не хочешь быть благоразумным? Мне так много нужно тебе рассказать. Пойдем ко мне наверх.
И девушка, взяв его, как обычно, за руку, потянула за собой и вместе с ним побежала вверх по лестнице.
В комнате Отилии на кровати стояли два раскрытых чемодана. Девушка в нетерпении выбросила из них все вещи, отыскивая что-то, и наконец извлекла кучу галстуков и пачку фотографий. Галстуки она набросила на шею Феликсу, который даже не успел полюбоваться ими, потому что Отилия уже передавала ему одну за другой фотографии, на которых были запечатлены наиболее яркие эпизоды ее времяпрепровождения во Франции. Как ни странно, Паскалопола не было на этих фотографиях, что, как объяснила Отилия, происходило потому, что фотографом был он сам. Радость интимного свидания была нарушена появлением Стэникэ.
— Так-так, — торжествующе обратился он к Феликсу,— разве я вам не говорил, что вскоре должно случиться нечто необычайное? Хе-хе, Стэникэ всегда хорошо информирован. Вы знаете, я даже превратился в сыщика. Я нашел Тити.
— Где он?
— Теперь дома, моя теща отпаивает его лимонным соком.
Стэникэ вкратце рассказал одиссею Тити. Это было самое банальное приключение. Он встретился с Сохацким, который дружески хлопнул его по плечу и развил перед ним свою теорию. Между ними, сказал он, не может быть никакого конфликта. Что там произошло между Тити и его сестрой, самого Сохацкого нисколько не интересует. Есть вещи, которые нередко случаются, но из-за них не стоит порывать отношений между друзьями. В конце концов, он о нем только хорошего мнения, и даже Ана, «клянусь честью», сожалела, что они поссорились. К чему это? Разве мужчина и женщина, прожившие некоторое время вместе, должны потом выцарапывать друг другу глаза? Сохацкий вспомнил школьные времена, что всегда было приятно Тити, пригласил его пропустить по рюмочке и, напоив, затащил к себе домой, к его бывшему семейному очагу. Там в довершение всего Тити встретился с Аной, которая приняла его весьма радушно. Она снова вышла замуж, но у ее мужа дом в центре города. Сейчас он должен приехать за ней сюда. Тити перепугался, но его заверили, что это ровно ничего не значит, новый муж даже спрашивает: «Как это случилось, что я до сих пор не знаком с домнулом Туля, твоим первым мужем? Я был бы очень польщен, я слышал, что он выдающийся художник и из хорошей семьи». Ана зашла так далеко, что одарила Тити кое-какими знаками внимания весьма интимного характера, чего он был лишен уже долгое время. Приехал и муж Аны, оказавшийся благородным человеком. Он был в восторге, что видит Тити, приказал подать вина и страшно оскорбился, услышав, что Тити собирается уезжать так рано. Когда же после попойки наконец обратили внимание, что уже четыре часа утра, все посоветовали Тити остаться у них, пока совсем не рассветет. Муж исчез, и Тити имел возможность во второй раз испытать иллюзию, что он женат. Какую цель преследовала этим Ана? Стэникэ утверждал, что она строит какие-то адские козни. На самом деле все было гораздо проще и объяснялось отсутствием всяких моральных устоев в этой мелкобуржуазной среде и тайной надеждой извлечь из всего небольшую пользу. После развода с Тити Ана превратила воспоминания о нем в некий знак отличия. Она слышала, как говорили с оттенком буржуазного уважения об Отилии, о дяде Костаке и о других членах этой семьи, и сочла своим долгом заявить миру о том, что и она знает их и даже была замужем за домнулом Туля, но необходимость вынудила ее с ним расстаться по доброму согласию, так как ее ожидали большие виды на наследство — а какие именно, она рассказать не может. Ана нанизывала все больше и больше разной чепухи вокруг этой истории. Новый муж, будучи человеком такого же склада ума, поддакивал ей. Для этих людей любое знакомство было ценным, потому что им можно было похвастать. Для них единственным развлечением в жизни являлись визиты — сегодня к одним, завтра к другим. Сохацкий был настолько общителен, что готов был считать своим знакомым даже того, с кем когда-то подрался. Однажды кто-то наступил ему на ногу, он обругал этого человека, который ответил ему в весьма цветистых выражениях. Сохацкий забыл об этом столкновении, но запомнил лицо своего недруга и в один прекрасный день схватил его за руку, заговорил с ним, пригласил в бодегу [27], все время удивляясь, откуда же он его знает. В конце концов все разъяснилось, но случайные враги расстались друзьями. Семья Сохацких, несмотря на то, что некоторые ее члены сделали карьеру, все же оставалась мещанской и не признавала этикета. Возможно, именно это и послужило причиной того, что они задержали Тити. Но Аглае, в душе которой уживались самые противоречивые чувства, сохраняла свои аристократические замашки и была неумолима. Она вовсе не обвиняла Тити в том, что он принял приглашение Сохацких, но проклинала Ану и всех ее близких за то, что они вскружили голову слабому мальчику, вырвавшемуся из-под маменькиного надзора. Она уложила Тити в постель, хотя он, будучи удовлетворен физиологически, чувствовал себя прекрасно, обложила его голову ломтями картофеля, дала ему микстуру и, как в прошлые разы, посоветовала быть осторожнее. Аглае окончательно завладела Тити и всем своим видом давала понять, что без нее он был бы несчастлив.
