Шигонька плюнул, отошел подальше.
Среди берез дьяк Иванка Выродков и Андрюшка Булаев разговоры ведут:
— Вот идем мы на войну и убьют нас татаре, а? — спрашивает Выродков.— И попадем мы на небеси...
— Дьякам и на том свете хорошо,— вполне серьезно отвечает пушкарь Булаев,— дьяк умрет — и сразу в дьяволы.
— Я вот тебя ляпну по шее.
— Ну-ну, не злобись...
Ну а Ешке опять не повезло. Узнал о свадьбе отец Иохим поздно. Пока лошаденку оседлал да пока одолел неблизкую дорогу, глядь — свадьбе конец. Приехал только под утро, гости все уже спали. Кое-как разыскал Саньку, тот повел его в хозяйский погреб да и оставил там одного.
во все горло:
Через час Ешка вышел из погреба, сильно шатаясь, и запел
Коло города Казани, Чернец пьет,
Чернец гуляет,
Э-э-эх, чернец Гуляет. Молодайку выбирает.
Ну а здеся не найду —
Во Казань искать пойду...
Э-э-эх, искать пойду, Ежли здеся не найду
Потом остановился около дома Яшина, погрозил кулаком, крикнул:
— У, ироды, без попа окрутились. Вот я ужо вас, язычников, в геенну огненную!..
Тело Эрви Аказ похоронил и долго один сидел у свежей могилы. О чем он думал? Кого винил в смерти жены? Судьбу? Татар? А может быть, самого себя?
ОСАДА
Н
ад Казанью встало солнце в тройном венце: в красном, желтом и оранжевом. Поднялось над городом, утонуло в сером дыму, осветило тусклым светом тревожные улицы.
Горят в Казани костры, звенят наковальни. Чуть не каждый мужчина и воин, и кузнец. Всякая железка, какая нашлась в городе, перекована то на пику, то на саблю, а если мала — на наконечник стрелы.
За городом между Булаком и Казанкой тоже поднимаются в небо дымы от сотен костров. Там стоит русская рать. Идет последнее мирное утро.
Во дворце хана, в зале совета и суда, крики и ругань. Собрались тут знатные горожане, разделились на две половины, спор идет с раннего утра.
Одна половина — сторонники Крыма У них главный — Чапкун-мурза. Когда убежал из города Кучак, казанцы думали, что теперь крымцы голову больше не поднимут. Но не прошло и месяца, набралось их в Казани полным-полно. Взяли силу и власть, хана Эддин-Гирея на престол привели.
Другая часть — коренные казанцы. Когда покойный Сафа- Гирей Чуру с Булатом уничтожил, думали крымцы, что остались доброхоты Москвы без головы. Ошиблись, однако. Сторонники русских сплотились, встал над ними мурза Камай. И вот теперь сошлись на совет и крымцы, и казанцы. Хан Эддин-Гирей сидит на троне бледный, испуганный. Попал он на престол казанский не вовремя. В душе клянет сам себя за то, что согласился ханом стать. Слушает, как бранятся мурзы.
— Стыд и позор вам, презренные! — кричал Чапкун в сторону, где сидели приверженцы Камая.— Какие вы мусульмане? Вы хуже гяуров, веру нашу предать хотите, Казань нечестивым отдать хотите. Да покарает вас аллах!
— Ты сам презренный пес! — Мурза Камай вскочил с сиденья, подбежал к Чапкуну,— Ты сам в Москву бегал и веру предавал, свиное мясо жрал. Ты Казань погубишь, людей в ненужной войне положишь. Москва не раз в Казани была и вреда большого пароду не делала. Всегда татарского хана ставила, веру нашу не трогала, людей не убивала. Много ханов было на Казани, и мудрые были ханы, однако Москве всегда уступку делали и людей сберегали. Зато когда с русскими дружба есть, город наш всегда процветает, потому как торговля идет хорошо, люди делом
заняты, а не войной. Пока нашей руки ханы были, Казань строилась. А крымцы только разрушали наш город. Мы все за то, чтобы дружбы у царя Ивана просить, клятву ему дать. Тогда уйдут русские, и войны не будет. Великий хан! — мурза обратился к Эддин-Гирею.— Проси у русского царя мира, и да продлится благоденствие твое на троне Казани. А если война... не быть тебе ханом, беда ждет всех нас. Если мы допустим войну, тогда русские сделают Казань своим городом, и мы навсегда потеряем власть. Разумно ли...
— Замолчи, безумец!—выкрикнул кто-то.
Мурза Чапкун встал рядом с троном и гневно заговорил:
— Какое дело нам до того, что вы, ленивые и грязные верблюды, отдавали свой трон изменникам и предателям. Сейчас на престоле сидит потомок великих Гиреев, а Гиреи не склоняли головы ни перед кем. И не склонят! Верно ли я сказал, великий хан Эддин-Гирей?
— Ты сказал верно, Чапкун. Корона Гиреев сверкает наравне с солнцем. Но и в словах Камая есть зерно разума.
— Неужели ты опустишь перед врагом корону Гиреев?! — воскликнул Чапкун.
— Ты забыл, мурза, на мне казанская корона.
— Но ты Гирей!
— Да, я помню это. И первым мира просить не буду. Если царь Иван предложит мне его...
И, словно в ответ на слова хана, в дверях Дивана раздался голос диван-эфенди:
— Посол от русского царя, великий хан. Просит позволения войти.
— Пусть войдет.— Хан выпрямился, положил руки на подлокотники кресла.
Раскрылись двери — и в них показался Санька с двумя воинами. Он шел твердым шагом и остановился перед троном.
— Хану Эддин-Гирею московского государя Ивана Василье- вича слово,— произнес Санька и передал хану грамоту.
Эддин-Гирей принял свиток и, не разворачивая его, отдал Саньке обратно.
— Читай сам. Мурза Чапкун мне перетолмачит.— Санька I развернул грамоту и начал читать:
— «Царю казанскому Эддин-Гирею я, Государь Руси Иван Васильевич, глаголю: помилуй себя, убойся губления многих людей своих, служи мне верно, яко и прочие цари мои служат, и будь мне яко брат и яко друг верен, а не яко раб и слуга; и царствовать будеши на Казани отныне и до смерти своей. Так и вы, все люди казанские, пощадите животы свои, предайте мне град добровольно, без брани, без пролития крови вашей и нашей. Присягните мне, как и прежде, страха от меня иметь не будете, и прощу я вам все бывшие мне от вас злобы и напасти и честь от меня приемлете и смерти горькия избавитеся. Будете мне друзьями и верными слугами и дам вам льготу велику. Будете жить как вам любо, обычаев ваших, законов ваших, веры вашей не отыму и земли ваши никуды по моим землям не разведу, а сам прочь уйду...»
— Подожди, посол,— сказал Чапкун.—Дальше читать не надо, и так понятно все.
— Читай дальше! — закричал Камай.
— Прочь уйди!
— Посла речь не перебивать!
Эддин-Гирей поднял руку, крики утихли. Хан спросил:
— В городе есть много людей, которые власти Москвы не хотят. Если город мы откроем, тех людей Иван погубит?
— Государь наш повелел мне сказать: те, кто ему повиноваться не желают, пусть идут на все четыре стороны и без боязни, ни един волосок не упадет с их головы.
— Иди, посол, и жди. У нас совет будет. Потом ответ дадим.
Когда Санька вышел, Эддин-Гирей сказал:
— Слово московского царя и грозно, и сладостно. И надо принять его. Я тоже пролития крови народа моего не хочу.
— Велик и мудр хан Эддин-Гирей! — закричали сторонники Камая.— Зовите посла, мы скажем свое слово.
— Стойте! — Мурза Чапкун встал перед троном, загородил собой хана,— Хан один не волен решать такие дела. На то и совет собран. Если Эддин-Гирей против совета пойдет, не быть ему властелином. Да будет тебе известно,— Чапкун повернулся к хану,— турецкий султан и хан Крыма запретили нам думать о Москве. Пусть Ивану служат такие вонючие шакалы, как Шах-Али. Ни один государь правоверных под нечестивым царем не стоял и стоять не будет. И если ты стреножен страхом —уйди с трона!
Загудел совет, все думали, что Эддин-Гирей за саблю схватится, резня у трона начнется. Но хан спокойно встал с кресла н сказал:
— Править городом, где люди рвут друг другу глотки, не велика честь. А воевать при такой розни согласится только глупый. Я ухожу от вас.— И хан начал спускаться со ступенек.
Мурза Чапкун кивнул головой своим друзьям и крикнул:
— Взять его!
Не успели крымцы и подбежать к хану, как мурза Камай выхватил саблю и загородил Эддин-Гирея. Туг же перед ним очутился Чапкун и тоже обнажил оружие. Раздался звон стали, брызнули искрами кривые сабли.
Засверкали ножи, вой и крики взметнулись под сводами Дивана. Крымцы и казанцы бросились друг на друга. Упали под ноги первые жертвы драки, кровью окрасились ковры перед троном И тогда кулшериф-мулла вбежал на верхнюю ступеньку и крикнул:
— Именем пророка — остановитесь!..
Снова Санька стоит перед ханом. Сразу понял: совет был горяч Скользнул глазами по кровавым пятнам на полу, по изодранным одеждам князей татарских, по царапинам и синякам на лицах. Перевел взгляд на Эддин-Гирея. Хан сидит на троне, вобрав голову в плечи, на посла не смотрит. Вокруг него — люди с обнаженными саблями. Тех, кто кричал давеча за то, чтобы дальше грамоту читать, в зале нет вовсе.
