Снова Санька стоит перед ханом. Сразу понял: совет был горяч Скользнул глазами по кровавым пятнам на полу, по изодранным одеждам князей татарских, по царапинам и синякам на лицах. Перевел взгляд на Эддин-Гирея. Хан сидит на троне, вобрав голову в плечи, на посла не смотрит. Вокруг него — люди с обнаженными саблями. Тех, кто кричал давеча за то, чтобы дальше грамоту читать, в зале нет вовсе.
Мурза Чапкун вышел вперед, заговорил зло:
— Скажи своему царю: слово хана и всех казанцев непреклонно. Мы лучше помрем все вместе до единого с женами нашими и детьми нашими за законы и веру, за обычаи отцов своих, а под пяту царя московского не ляжем. И пусть он не надеется ни лестью, ни угрозой царства нашего взять, мы лукавство его знаем, и не быть тому, чтобы русские ваши люди, свиноядцы поганые населяли Казань. Да поможет нам аллах. Так все и скажи. А теперь иди.
Санька молча оглядел всех татар и, резко повернувшись вышел.
Ночыо мурза Камай тайно вылез на Арскую башню, чтобы посмотреть, что делается за стенами Казани. После драки в Диване стало ясно, что крымцы взяли верх, на сторону Чапкуна встал кулшериф-мулла, а он в Казани большая сила. Все служители аллаха пойдут за кулшериф-муллой, а их слово для правоверных свято и законно.
И сделать теперь ничего нельзя — русские послы, наверно, давно принесли ответ хана, и быть горю. Остается одно: оставить семью и друзей и как-нибудь бежать к царю Ивану.
С Арской башни далеко видать. Куда ни кинь взгляд — всюду горят костры. Русские полки обложили город кругом. Всюду слышны крики, шум. В отблесках костров видно, как ратники перетягивают с места на место пушки, роют окопы, забивают загинные колья.
Мурза взглянул на небо. На восточной его стороне загорелась кровавая звезда войны.
Пока русские рати переправлялись на левый берег Волги, Аказ (да будем и мы далее называть его Акпарсом) наводил должные порядки в Свияжске. Царь поручил ему выделить из горного полка воинов и оставить их безопасности города ради, чтобы недруги, не дай бог, не ударили в спину да не отняли бы все запасы и зелье, хранимое в Свияжске. Потом, когда рати обложат Казань, велено вместе со своим полком идти к царю
Пока разводили полки, пока плели из ивняка туры да ставили тыны — бабьему лету конец. Началась осень, дождливая, надоедливая. Словно серой овчиной затянуто и без того тусклое небо. Ветер гонит сырость, одежда на ратниках насквозь мокрая.
От царя пришел указ: каждый десяток ратников должен выставить один тур, набитый землей, вырубить по одному бревну для тына, для завалов и для мостов.
Широким сплошным кольцом рвов, затинов и тарасных заборов обложили русские Казань. И велено каждодневно кольцо это сжимать, тарасы передвигать все ближе и ближе к крепости.
Полк Акпарса поставлен в осаду с ертаульским и большим полками как раз супротив Арской башни. Черемисские воины несут тяготы осады наравне со всеми. Акпарс, Янгин и Ковяж вместе с ратниками роют канавы, ставят щиты, ободряют людей. Со стен города с утра до вечера несутся тучи стрел, казанцы частенько выскакивают из ворот и вырубают в рядах осаждающих заметные прорехи.
Как-то вечером в расположении Акпарсова полка появился молодой человек. Первым его увидел Топейка, сразу понял, что не из своих.
— Кого надо?
— Акубея надо,— ответил тот.
— Зачем?
— Я от Япанчи убег. Веди скорее к Акубею Тайное слово сказать надо.
— Говори мне. Я Акубея помощник.
— Тайное слово — пойми.
Молодой человек в землянке пробыл недолго. Вышел он вместе с Акпарсом, тот велел накормить его получше, а сам сразу же пошел в сторону Булака.
Там, где речонка Нижняя Ичка растекается на несколько рукавов, около озерца раскинулись царские шатры. В самом большом только что начался очередной военный совет. Акпарса встретил Алексей Адашев и сразу провел в шатер. Около входа доложил:
— Великий государь, князь Акпарс просится по делу.
— Входи, князь, входи!— крикнул Иван Васильевич.—Посиди с нами, послушай, потом свое дело скажешь.
Акпарс сел, осмотрелся. Царь сидел посреди шатра на низком стуле, широко расставив колени. Меж ног на полу стоял медный таз, в котором лежали горячие уголья. Иван грел над тазом руки, поворачивая ладони вверх и вниз. Вокруг сидели воеводы Курбский, Воротынские, Шереметьевы, Серебряный, Щенятьев с Шемякиным, Ромодановским и Шигалеем. Около входа стояли Иван- ка Выродков, Андрюшка Булаев с Шигонькой. Иноземен розмысл — мастер минных дел — стоял за спиной царя
— Позвал я вас, воеводы, поразмыслить над делом, о коем мне рассказали пушечный голова Андрюшка Булаев да дьяк Иванкэ Выродков. Ну, кто из вас о сем деле воеводам скажет?
Царь вопросительно оглядел воевод.
— Да хош я скажу,— вставая, произнес Андрюшка.— Нужда велика заставила меня к государю пойти. Пока сидим мы за Тарасами, за тыном да за турами, все слава богу идет. А как приходит пора ближе к стенам передвигаться, вот тут настает беда Казанцы, яко диаволы, в нас стрелы да ядры мечут, и прикрыться нам нечем. И тают наши пушкарики, как снег весной, и ратников мы теряем великое множество, а продвинуться иной раз и на шаг не можем. Коли так дале воевать, я всех мастеров огненного дела растеряю—с кем пушками управлять-то будем? И вот, поразмыслив с Иваном Выродковым, мы удумали по-иному осаду вести. Надобно не одним кольцом город сжимать, а двумя. Сдвоить надо обручи-то
— Как это сдвоить? — спросил Воротынский.
— А просто. Ратникам и пушкарям порознь надо на новые места переходить. Пока ратники туры да тарасы к стене приближают, пусть пушкари на месте стоят да огоньком со стен казанцев сметают. Чтобы не мешали басурмане ратникам вперед идти и новые затины ставить. А уж как они на новом месте укрепятся да из ручных пищалей начнут пригибать недругу головы, я тогда с пущенками безопасно к ним перемахну. А потом все сызнова.
— А ведь он дело говорит,— сказал Горбатый-Шуйский
— Язык без костей,— недовольно заметил Курбский.— На словах, как на гуслях, а на деле срам может произойти.— Князь Курбский не любил Булаева и Выродкова. Особенно неприятны они были ему сейчас за то, что лезут вперед.— Я мыслю так, государь,—воевать надо по той науке, которая в сражениях испытана, бывалыми воеводами найдена, а не по указке дьяков да плотников. Сколь мне ведомо, подобного ни у римского кесаря в войсках, ни у круля польского не было. А они крепостей взяли — дай бог нам столько взять. Раз не было у них, стало быть, подобное не пригодно.
— Что ж, Андрюшенька,— сказал Иван,— по-твоему, пока римский кесарь того не испробует, нам и начинать нельзя? А ежели он еще и двадцать лет до подобного не додумается — нам ждать прикажешь?
— Приказывать — дело не мое. У меня совета спросили, я сказал.
— А как иные воеводы думают?
— Нам римский кесарь не указ,— произнес Шереметьев,— нам Казань взять надо.
— Совет гож,— согласился главный воевода Старицкий.
— А раз гож, стало быть, завтра же все как следует переиначить. Ты, Андрюшка, и ты, Иванка, в полки идите и все как следует растолкуйте. Да и глядите мне! А то у нас все тюк на крюк делают. За людьми нужен глаз да глаз.
— Доглядим, государь,— ответил дьяк Выродков.
— А теперь князя Акпарса послушаем. Что у тебя за дело?
— Только что прибежал ко мне от мурзы Япанчи переметчик, сказывает он, что собрали татары луговых и арских людей под рукой Япанчи да Евуша числом тридцать тысяч за Казанью и хотят нам в спину бить. Больно плохо, если так будет. Я пришел сказать.
Царь поглядел на Старицкого, спросил строго:
— Как главный воевода о сем мыслит?
— Кто бы мог подумать?
— Как это кто? Что у тебя, доглядчиков мало? Да ты допреж чем к главному делу приступать, на сто верст окрест должен был все разведать.
— Може, брешет твой переметчик? — спросил Акпарса воевода Ромодановский.— Може, пакости ради он врать прибежал?
— Я ему верю, князь,— ответил Акпарс.— Япанча на такие дела мастак. Большой урон может сделать.
— Плохо воюем, князья, плохо,— вздохнув, произнес царь,— так до зимы у города протопчемся, заживо тут сгнием. Давно повелел я реку Казанку, что в крепость заходит, загородить и воду у казанцев отнять. Перебежчики баяли, что боле воды в крепости взять неоткуда. Время прошло немалое, теперь пора бы осажденным от жажды всем передохнуть, а они, по-моему, и в ус не дуют. Видно, еще где-то воду нашли? Разведали о том? Знаю— не разведали.