— Не скажи, Никитушка. Они, пожалуй, поученей нас с тобой будут во многом. Их к нам на Русь малую толику завезти — поучили бы нас торговать, строить, людей лечить. Была бы польза.
— Пустоголов ты, я вижу,— с сердцем произнес Чурилов.— Неужели не видишь ты, как тысячи русских людей не только с ок-
раины, но и со всей Руси, кандалами гремя, идут на рынки невольничьи. Неужто страдания их болью в сердце твоем не отзываются?
— Ин куда хватил. То татар вина, а фряги лишь торговцы.
— И опять недомыслишь, Мечин. Татарин землю не пашет, хозяйство большое даже самый богатый не ведет. Скот пасти, да услужение делать — много ли ему рабов надобно. Ежели бы не фряги, татары давно бы на землю осели, пахали, сеяли, сады растили. А фряги знай свое твердят татарве: «Воюйте чужие земли, берите ясырь, везите больше рабов нам. Мы продадим их за морем, деньги большие вам заплатим». Тысячи, десятки тысяч пленных ведут татары, и , все фрягам мало. А ты заладил, словно сорока,— «гсо- умнее нас, строи-и-тели». Оглянись окрест, што они здесь построили? Только крепость Санта-Кристо—и ничего более заметного. А в Кафе что? Тоже только крепость, и то, говорят, руками рабов возведенная. В Москве ты давно был?
— В позапрошлый год ездил,— ответил Егор.
— Кремль-то, чай, видал? Во сто крат и величественнее, и красивее этой Санта-Кристо будет. И торговле не им нас учить. Для нас слово купецкое, честь — превыше всего. У фрягов же един обычай— сумей дружка ободрать как липку. И нож, и обман в торговле ихней — первые помощники. Скажи, почему мы здесь сыздавна держимся и не задавили нас фряги? Ведь на их стороне власть. Потому что торгуем честно, покупатель с нами дела ведет безбоязненно, и в этом наша сила.
— Резок ты, Никита. Меня обругал всякими непотребными словами, а зря. Рассуди: до генуэзцев скупали рабов у татар венець- янцы, не будь здесь фрягов, придут турки, або ище хто. Так земля эта устроена.
— Врешь, не так! — воскликнул Никита.— Это море — естеством содеянная граница земли русской. Недаром море давние арабские времязнавцы русским величают. Придет время, подожди. Без конца разбой татарский русские люди терпеть не будут. И татар, и фрягов, только наживы ищущих, с земли этой вышвырнут.
— Сего нам не дождать. Зря говорить — только время меледить.
— В народе, что в туче — в грозу все наружу выйдет. Попомни мое слово — скоро народ наш иго татарское стряхнет и скажет, чья это земля и как она устроена. Тогда, тебе, Егорушка, штаны фряжские короткие придется снимать.
— Не смеялся бы ты надо мной, Никитушка. Приверженностью ко всему русскому только кичишься, а ежели посмотреть...
— Бороды я не соскоблил. Джорджием вместо Егорки не зозу- ся, веру чту. Меня не упрекнешь!
— За Ольгой, дочкой своей, смотрел бы лучше. У русских девка до замужества бела лица на свет зря не кажет, а твоя почище любой генуэзки будет. Канцоны с латинянами поет, верхом скачет не
хуже амазонки, а намедни иду я мимо больших крепостных ворот, смотрю — дочка твоя на шпагах с консульским сынком чик да чик, чик да чик. Мысленно ли дело — девке разбойному ремеслу учиться. Дождешься вот, принесет в подоле, это уж совсем не по русскому обычаю выйдет.
Никита долго молчал, обдумывая ответ. Замечание соседа озадачило его крепко. То, что дочь его Ольга научилась на коне скакать да на шпагах драться,— это уж действительно срам. Это надо пресечь.
— Спасибо, что прямо, а не за глаза сказал. Правда твоя, за дочерью глядеть не успеваю. Семка да Гришка хоть и ведут торговлю, все равно молоды и неопытны. Мечусь меж Кафой и Суро- жем, да и в Москву почаще твоего хожу. Руки до Ольги не доходят. Ужо приложу как-нибудь.
Когда Егор ушел, Никита приоткрыл дверь зала и ггозвал:
— Кирилловна! Ольга дома?
— В горенке нарядами любуется. Слава богу, пригожее ее да наряднее и во всем городе нет.
— Зайди с ней ко мне. Поговорить хочу.
Ожидая дочь, Никита напустил на себя суровость. В душе и взаправду закипел гнев за своевольницу. «Вот распишу трехвосткой — будет знать».
Но как только Ольга вошла, в зале словно посветлело. Как чувствовала она, оделась во все русское, родное, милое. Аксамитовый летник с яхонтовыми пуговицами облегал стройный стан Ольги плотно и красиво. Широкие кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя алмазными запястьями. Длинные русые косы спускались за спину, на голове золоченый кокошник с жемчужными поклонами. Ноги обуты в сафьяновые сапоги с голубыми нашивками. «Верно сказала мать — пригожее Ольги нет в Суроже»,— подумал Никита. Смягчилось сердце его, однако виду не подал, решил поговорить с дочерью строго.
Ольга с глубоким поклоном произнесла:
— Повелел быть, батюшка? Я тут.
— Смиренна, словно овца,— как мог суровее, сказал отец,— Чувствуешь, что недаром позвал, срамница!
— Опомнись, отец, што ты плетешь! — всплеснула руками Кирилловна.— Да какая она тебе срамница. Девкой в городе не нахвалятся.
— Помолчи, старая. Ничего не знаешь ты. Егорка Мечин глаза бесстыдством Ольгиным колет. На шлагах с Яшкой, консуловым сыном, дралась, на лошадях, словно басурман-татарин, скачет, греховодные песни фряжские поет?!
— Кому веришь, отец? Егорке Мечину. Сам он бесстыдник. Оболгал, поди, нашу Оленьку,— сказала Кирилловна.
— Не оболгал,— тихо, но твердо сказала Ольга.— Верно то — на шпагах драться умею, на коне скачу, а песни пою, какие и все поюг.
— Да ты что? В своем ли уме?—повернулась к ней мать.— Да срам-то какой! Да я в твои-то года и говорить с парнями не смела!
— Я ведь, батюшка, не для худа все это делаю,— убежденно продолжала Ольга.— Время-то какое трудное идет. Люди кругом чужие. Я должна быть сильной, все уметь, все знать. Я твоей торговле помощницей хочу быть. Разве это плохо?
— Без тебя, поди, не обойдутся! — крикнула мать.
— Не обойдутся. Мало нас, русских, здесь. Каждый человек на счету.
...Улыбнулся отец на ответ дочери, и снова в душу пришло спокойствие...
Утром из Кафы приехал Семен — старший сын. Имел в Кафе Чурилов лабаз да две лавки торговые, по нынешним временам торговля немалая. Да и в Москве у Чуриловых в Суровском ряду свой лабаз.
— Пора бы уж и о поездке в Москву подумать,— сказал Семен, когда все домашние дела были обговорены.
— Все обдумано,— сказал Никита,— готовь повозки, загружай товаром. Через неделю, даст бог, и тронемся. Сколько подвод соберешь?
— Не более восьми. Товаров хватило бы на более, но провожатых не набрать. Народу надежного мало.
— Хватит и восьми. Я сам четыре повозки снаряжу. Что касаемо охраны, бог милостив. Говорят, в Диком поле ныне тихо, а далее Данило Соколецкий, я чаю, проводит. Не раз выручал ранее.
— Прости меня, батя, но без провожатых я в такую дорогу не поеду. Шутка в деле —товаров на огромные деньги наберем. Обчистят, голову снесут. Не поеду!
— Кто тебе сказал, что ты поедешь? Я сам...
— Один?
— Почему же один. Ты своих слуг, да приказчиков пошлешь, обойдемся как-нибудь... Да из моего дома пятерых возьмем.
— А в Москве-то, в Москве. Торговля, я думаю, будет нелегкая, а года твои не прежние. Один не справишься.
— Дочь с собой возьму, Ольгу.
— Проку много ли? Брал в прошлом году — сколь забот а ней было.
— И ее к делу приучать надобно. Хватит тут канцоны петь.
— Ой, батя, беспокоюсь я. Не проскочить тебе Дикое поле, не проскочить. И себя, и дочку загубишь. Подумай.
— Мы не лотошники, Семен. Мы суровские купцы. Без рыска не живем. И целы, слава богу, и богаты. Высылай товары.
За неделю до троицына дня вышел из Сурожа чуриловский караван из двенадцати подвод. Сзади в легкой крытой повозке — сам Никита Чурилоц и Ольга. Девушка несказанно рада этой поездке и больше сидит на козлах, рядом с возницей, и смотрит на дорогу. Кругом разлит весенний воздух, настоенный горьковатым запахом прошлогодней полыни с примесью аромата степных ранних цветов. В небе на теплом ветру звенит жаворонок. Пыли еще нет, и повозки идут одна за другой шибко. Цокают копытами кони, свистят и щелкают бичи, покрикивают возницы.
Первый день пути начался и прошел благополучно.
К вечеру караван подошел к Ак-кае, огромной белой скале, стоящей у самого начала Муравского шляха. Чуть левее раскинулся Карасубазар — город Халиль-бея Ширинова. Никто в Крыму лучше Никиты Чурилова не знал бея Халиля и его семью. Поэтому, как только караван остановился на берегу Биюк-Карасу на ночлег, Никита поехал в город. В крепость Таш-хан, где жил Халиль, он не пошел. Купец разыскал в харчевне его младшего сына и пригласил в гости на берег реки. Алим тоже хорошо знал Чурилова и с радостью сел к нему в возок. В дороге Алим, хитровато прищурив один глаз, сказал:
