— Феликс, я заметила, что ты меня в чем-то подозреваешь. Это так глупо! Я очень боюсь за папу, мне трудно привыкнуть к мысли, что я его потеряю. Как бы независима я ни была, я все-таки девушка и нуждаюсь в покровительстве. Папа меня ничему не научил, в делах я ничего не понимаю. Твое положение совсем другое, и в твоей преданности я не сомневаюсь ни на минуту. Но у тебя самого нет жизненного опыта, мы оба нуждаемся в более взрослом друге, таком, как Паскалопол. Он вовсе ни в чем не заинтересован, наоборот, ему неприятны всякие кривотолки о нем, но его все уважают, даже тетя Аглае считается с ним. Ты не знаешь, что они за люди (Отилия указала на дом Аглае) и почему я боюсь их. Мне-то все равно: буду давать уроки музыки, может быть, ты возьмешь меня замуж (Феликс одобрительно кивнул, но Отилия продолжала говорить все так же сурово, словно не придавала никакого значения своим словам), но мне жаль папу. Если папа тяжело заболеет и будет прикован к постели, знаешь, что они могут сделать? Растащат все вещи из дома, оставят одни голые стены. Ты сам, своими глазами видел, как все расселись за столом, не обращая на нас никакого внимания. Они еще стеснялись, потому что не знали, как все обернется, но с радостью выгнали бы на улицу и тебя и меня. Ты должен набраться терпения, чтобы отстоять свои права. Даже со своей родной матерью Аглае не церемонилась. Та долгое время болела, ее разбил паралич. Видя, что она не умирает, они вытащили из дому все вещи и оставили ее одну. У папы была еще младшая сестра, которая овдовела. Она тоже была наполовину парализована, видно, у них это наследственное. Так как у нее не было никакого имущества, ее поместили в больницу, где она и умерла чуть ли не от голода. Врачи, узнав, что у нее есть богатые брат и сестра, заставили ее просить у них помощи. Наняли извозчика, довезли ее до дома Аглае и высадили. Увидев это, Аглае велела всем в доме попрятаться, а сама так и не вышла на улицу, несмотря на крики сестры. Извозчик сжалился над больной и, проклиная всех, отвез ее обратно в больницу. Чтобы опять не повторилась такая история, они составили письмо, как будто от каких-то знакомых, узнавших об этом случае от соседей, в котором сообщали, что ни одного близкого родственника у нее не осталось, но что они из сострадания будут время от времени посылать ей еду. И знаешь, что они делали? Отвозили сверток кому-то в Китила, тот передавал его какому-то железнодорожнику, а железнодорожник — извозчику, у которого кто-то работал в больнице, так что там никак не могли узнать, откуда и от кого приходит этот пакет. Вот какие они люди, дорогой мой. Поэтому, если я и обращаюсь к старшему, опытному другу, я делаю это больше в интересах папы и твоих, чем в своих. А теперь я попрошу тебя сейчас же отправиться к Паскалополу и попросить его прийти после обеда. Его зовет папа, у них уже был уговор.
Когда помещик явился, старик заставил Отилию и Феликса сначала тщательно осмотреть весь двор, а потом подняться наверх. После этого, оставшись наедине с Паскалополом, дядя Костаке жалобно заговорил, посасывая окурок:
— Я скопил немного денег для Отилии. Об этом никто не знает. Будь я здоров, я бы построил ей домик, вон там. Может, я его еще и построю. Но что ее — то ее.
— Вот как? Прекрасно. Я знал, что ты порядочный человек! Но как ты думаешь передать их ей? Ты, конечно, еще долго проживешь. Мне говорил Стратулат, что у тебя ничего опасного нет. Но знаешь ли, в определенном возрасте человек должен привести свои дела в порядок. Вот я, например, давно составил завещание.
— Не нужно завещания, — запротестовал старик, — я еще не умираю, чтобы составлять завещание. Разве обязательно кто-то должен знать, что я даю своей де-девочке? После продажи домов я отложил триста тысяч лей. Аглае получит этот дом, чтобы не говорили, что я не забочусь о племянниках. Потом, когда я умру, они его получат, а Отилике я хочу дать сейчас, но так, чтобы никто не знал, кроме меня и тебя. Я передам деньги тебе, а ты по секрету положишь их в банк на ее имя.
— Хорошо, Костаке, так тоже хорошо, даже очень хорошо, потому что не будет никаких разговоров!
— Значит, — старик затянулся сигаретой, — у де-де-вочки есть приданое.
— Прекрасно! И когда ты думаешь положить деньги в банк?
Старик испуганно замахал руками на Паскалопола, чтобы тот молчал, и показал пальцем на окно. Паскалопол, угадав желание старика, выглянул во двор.
— Иди сюда, — прошептал Костаке.
Паскалопол подошел к дивану, поверх которого был положен тюфяк. Старик ухватился за угол тюфяка, тот что был ближе к стене, и жестом попросил Паскалопола помочь ему его поднять. Помещик потянул, опрокинув дядю Костаке, который никак не желал сойти с дивана, точно клушка со своих яиц. Под матрацем оказался пакет, завернутый в газетную бумагу и перевязанный бечевкой. Паскалопол вытащил пакет и подал старику. Тот, довольный, распаковал его, завалив все одеяло газетами и связанной во многих местах веревкой, и извлек три пачки банкнотов, тоже перетянутых бечевкой.
— Вот они! — пробормотал старик, внимательно осматривая края пачек, не порвались бы банкноты.
— Очень хорошо, Костаке! Я пойду в банк, с которым всегда имею дело. Банк вполне солидный. Положу деньги и открою секретный счет, а тебе принесу из банка письмо на имя Отилии, чтобы не было никаких осложнений.
— Н-н-нет! Н-н-не сейчас! — запротестовал, к удивлению помещика, Костаке. — Я должен еще получить деньги и хочу отвезти их все вместе. Может быть, я и сам поеду с тобой. Дело не спешное. Деньги я держу при себе, чтобы не украли эти жулики. Только ты один знаешь, где они находятся. Когда я почувствую, что мне плохо, я дам тебе знать, ты возьмешь их и сделаешь, как я сказал.
— Пусть будет по-твоему! — разочарованно проговорил Паскалопол. — Но подумай, смогу ли я, каким бы старым другом я ни был, прийти и взять из-под тюфяка деньги, если ты, избави бог, заболеешь? Когда тебе было плохо, здесь выставили караул по всем правилам военного искусства. Ты хоть бы дал мне расписку, что взял у меня в долг столько-то денег, чтобы я мог получить их из наследства... Но и это весьма подозрительно. Нет, на такую сделку я не пойду. Пусть я буду лицом, передающим деньги в банк. Это более надежно, дорогой Костаке, более благородно и больше соответствует деликатности Отилии. Как я сумею убедить ее принять от меня деньги, когда ничем не смогу доказать, что они действительно принадлежат ей?
— Нет-нет-нет! Де-девочка не должна знать, а то узнают и другие, будут оскорблять ее.
— Что же делать?
Некоторое время дядя Костаке раздумывал, посасывая сигарету, потом как будто решился:
— Я тебе дам деньги, но по-попозже. Я их еще раз пересчитаю, сведу как следует все счета. А тебе передам завтра-послезавтра, когда ты сюда придешь. Ты знаешь, где они — вот здесь, под тюфяком. Сейчас я чувствую себя хорошо, я здоров, может, я найду рабочих и даже дом построю, как умею.
Старик снова завернул банкноты в газету, перевязал бечевкой и с помощью Паскалопола положил под тюфяк. Через некоторое время помещик, видя, что больше ничего сделать нельзя, ушел. Открывая дверь, он столкнулся со Стэникэ. Дядя Костаке обрушился на адвоката:
— Ты чего подслушиваешь у дверей? Не нужны мне шпионы в моем собственном доме! Пусть каждый сидит у себя. Ты, что, думаешь я здесь деньги держу?
Стэникэ сделал оскорбленный жест и выразительно посмотрел на Паскалопола.
— Вот видите, какой вы, дорогой дядюшка — ведь, откровенно вам сказать, я вас по простоте душевной чту как родного дядю. Я только что пришел, только-только, чтобы посмотреть, как вы себя чувствуете, ведь люди мы, а не звери. Вот видите, я не сержусь на вас, наоборот. Ваша живость — признак здоровья. Долой врачей-идиотов! Лучше вставайте с постели и пойдем прогуляемся, нужно поразмять кости, выпить стакан хорошего вина. Может, вы не хотите тратиться, у вас нет дома денег? Это бывает. При всей моей бедности я могу достать, услужу вам, ведь вы самый платежеспособный человек в мире.
При этих словах испуг, написанный на лице старика, почти совсем исчез.
— Когда мне понадобится, я у тебя попрошу, — заныл он. — Дома у меня нет денег, кроме тех, что были в коробке. Я попрошу у тебя, если не смогу выйти в город.
Не отвечая ему, Стэникэ повернулся к Паскалополу и сказал:
— Посмотрите, домнул, какая прекрасная осень, в иные годы в это время уже шел снег. Все меняется, даже климат!
Но помещик взмахнул на прощанье тростью и вышел.
Сидя в коляске, Паскалопол долго раздумывал, опершись подбородком на серебряный набалдашник трости, изображавший голову борзой собаки. Старик, как всегда, вел себя благородно и был полон добрых намерений, но проявлял хитроумие скупца, когда заходила речь о материальной стороне дела. Может случиться, что он умрет прежде, чем решит обеспечить Отилию. Он, Паскалопол, готов ради Отилии пойти на все, вплоть до самопожертвования, и в свою очередь пользуется хотя и не совсем осознанной, но верной ее любовью. Он бы хотел видеть ее своей женой или дочерью. Пусть даже ни тем, ни другим, он был согласен на любое положение, лишь бы иметь право находиться с ней рядом. Паскалополу пришла было в голову необычная мысль о фиктивном браке, при котором Отилия сохраняла бы полную свободу. Он смог бы по крайней мере пройтись хоть раз в неделю под руку с этой грациозной девушкой. Но разве можно сейчас, когда старик чуть не умер, окружать вниманием Отилию, ставя ее этим в неловкое положение, вызывая сплетни со стороны других? Если дядюшка Костаке ничего не оставит девушке, то он, Паскалопол, не сможет опекать и поддерживать ее, словно дочь, не сможет удовлетворять ее маленькие капризы, которым он до сих пор потворствовал на правах старинного друга дома, потому что Отилия будет воспринимать это как сострадание и пожелает жить на свои собственные средства. Просить ее выйти за него замуж было бы в этом случае неделикатно. Может быть, Отилия, привыкшая к роскоши, с отчаяния и согласилась бы в конце концов, но такой брак навсегда остался бы омраченным тенью принуждения. И он, Паскалопол, никогда бы не имел возможности понять, действительно любит его Отилия или лишь принимает его участие. Утешительной для него могла быть только дружба и любовь свободной девушки, имеющей собственное приданое. Тогда он мог бы в любое время пригласить ее в свой дом в гости, а у нее не было бы повода заподозрить его в принуждении или сострадании. Костаке во что бы то ни стало хотел оставить Отилии деньги. Триста тысяч лей — сумма значительная. Даже ста тысяч было бы достаточно, хотя бы для того, чтобы выйти замуж. Сто тысяч лей при пяти процентах дохода составят пять тысяч лей годовых, чего вполне хватило бы для такой девушки, как Отилия, которая может также давать уроки музыки. Но что, если старик будет все время откладывать передачу денег и как-нибудь ночью умрет? Ведь явится Аглае и найдет деньги. «Что за человек, что за человек этот Костаке!»
