В действительности Феликс и так платил за пансион невероятную сумму, хотя мог на несколько десятков лей превосходно прожить в любом месте, если бы его не удерживала любовь к Отилии.
— Папа, папа, — вмешалась Отилия. Ей было стыдно, но из жалости к старику она сдерживалась и говорила ласковым голосом. — Зачем ты это делаешь, папа? Ты и так получаешь от Феликса больше чем достаточно, зачем тебе еще нужен договор? И это вместо того, чтобы он жил у нас как гость? Мне стыдно садиться за стол, когда я подумаю, что за все платит он один.
Старик, казалось, раскаялся, что сделал такое предложение, но вскоре вновь принялся за свои проекты. Откуда-то он узнал, что существуют банки, которые производят страхование жизни в пользу наследников. Нужно вносить ежегодно некоторую сумму, а после определенного срока указанный наследник, если с застраховавшим что-либо случится, может получить деньги. Костаке представил себе всю выгоду этой сделки и расхаживал по дому весьма довольный, предвкушая превосходную комбинацию. Он мог бы застраховать себя на определенную сумму в пользу Отилии, о будущем которой искренне заботился, и, таким образом, не давать ей непосредственно ни одного бана. А деньги он бы использовал для постройки доходного дома с маленькими дешевыми квартирками, которые выгоднее, чем большие. Однако в банке его подняли на смех:
— Страхование в таком возрасте!
Удивленный старик ушел, так и не поняв, почему человек в его годы не может застраховаться. Тогда ему пришла в голову мысль, что в доме у него слишком много вещей и их надо распродать. Кое-что ему удалось сбыть скупщикам всякого старья. Но когда на дом явился еврей-маклер, намереваясь купить все оптом, неожиданно ворвалась разъяренная Аглае:
— Что это ты делаешь, Костаке?
— А что я делаю?
— Об этом я тебя и спрашиваю! Ты принялся распродавать вещи?
— Ну и что же? Разве я должен перед кем-нибудь отчитываться?
— Я предложил прекрасную цену! — почтительно сказал маклер.
— Вон отсюда! — набросилась на него Аглае. — Что тебе здесь, толкучка?
Маклер исчез, а Костаке так рассвирепел, что на лбу его выступили вены, словно прожилки на большом капустном листе. Он завизжал невероятно высоким голосом, прерываемым смешным низким хрипом:
— Что я не имею права делать в своем доме что хочу? Чего тебе нужно?
— А то мне нужно, что я не желаю, чтобы старую мебель, доставшуюся еще от родителей, ты продавал прохвосту маклеру, который все заберет задарма!
— А тебе какое дело, если он задарма возьмет?
— Значит, есть дело!
— Нет тебе никакого дела!
— Нет есть, я — сестра!
— А если ты сестра, так у тебя есть право опекать меня?
— Раз ты выжил из ума, у меня есть право помешать тебе делать глупости, которым тебя неведомо кто учит.
Дядюшка Костаке почувствовал, что задыхается.
— Я делаю глупости? Я выжил из ума? Я не могу в своем доме поступать, как хочу, со своими вещами, не могу продать, что хочу и кому хочу? Все продам, и дом и вещи, все продам и никому ничего не оставлю. Лучше я все больнице откажу.
Аглае, испугавшись угрозы, стала мягче:
— Я тебе не говорила, что ты не можешь продавать. Я сказала, что тебя водят за нос эти подлые маклеры. Если хочешь продать — продавай, я тебе не препятствую, только давай порасспросим, подыщем хоть бы порядочную семью, которая купит по человеческой цене. Я тебе это по доброте говорю, для твоей же пользы.
— Не нуждаюсь я в твоей доброте! — продолжал упорствовать уже наполовину убежденный дядя Костаке.
В результате подобных столкновений в голове старика зародилась неожиданная идея. Будущее Отилии он обеспечил (так воображал он, принимая желаемое за свершившееся), а сам он еще полон сил и здоровья (как сказал врач) и оставаться «всю жизнь» одному означало терпеть горе, болезни, вмешательство Аглае. Поэтому старик решил, что может взять себе, как он выразился, «экономку». У него была старая знакомая, которую он навещал с той поры, как овдовел. Она ему нравилась своей скромностью в денежных вопросах. Он решил, что мог бы взять ее в дом «вместо жены», чтобы она сдавала его комнаты и присматривала за хозяйством. О женитьбе он вовсе и не помышлял, и не только потому, что боялся расходов, а просто считал: раз женщина живет в доме, этим она уже превращается в жену. Мысль о том, чтобы оформить все по закону, была совершенно чужда старику, и в этом крылась одна из причин того, почему он не удочерил Отилию, хотя и относился к ней, как к родной дочери.
В один прекрасный день Отилия и Феликс увидели в доме опрятно одетую женщину, производившую на первый взгляд впечатление совсем простой. Волосы ее были собраны в тугой пучок, придерживаемый с помощью маленького гребня и шпилек. Ей можно было дать лет сорок-пятьдесят. Была она не толстая, но слегка округлившаяся на хороших хлебах, лицо же ее имело неприятный пергаментный оттенок. У молодых людей эта женщина сразу же вызвала неприязнь своей медовой льстивостью. Она вмешивалась во все, лицемерно обижаясь на каждый намек, и проявляла смешную заботливость по отношению к старику. Однако Костаке был этим доволен и радостно смеялся во весь рот. Когда старик сел за стол, «экономка», которую звали Паулина, завязала ему на шее салфетку, словно ребенку.
— Вот так, — приговаривала она, и в ее заискивающей ласковости слышался также упрек по адресу остальных, — вот так салфеточка и не упадет.
Отилия расхохоталась, но Паулина приняла этот смех с притворным безразличием, бросилась на кухню и, вернувшись оттуда с Мариной, надавала ей кучу поручений, которые та выслушала с презрительной миной. Паулина принесла дядюшке Костаке вареные яйца, и тот жадно протянул руку, чтобы схватить их, но мнимая жена не позволила. Она потребовала у Марины тарелочку («Быстро, быстро, доамна Марина, домнул не должен ждать!»), поставила ее перед стариком и ложечкой стала извлекать содержимое яиц. В нетерпении старик поспешил обмакнуть кусок хлеба в желток, но Паулина ласковым жестом сиделки остановила его и слегка посолила яйца.
— Хочу и перцу, — потребовал дядюшка Костаке.
— Перец вреден, душечка, — сказал Паулина, — от него тебе будет плохо!
Марина, остановившись в дверях, смотрела на все это, как на представление, но старик был на седьмом небе. Паулина не присела к столу, пока дядюшка Костаке не покончил с едой, потом и она сама поклевала, что попалось под руку, внимательно следя за своим подопечным. Благодаря ласковым, обходительным манерам эта женщина стала вскоре заметно забирать власть в доме. С притворной заботливостью она даже Отилии не позволила как-то утром повидаться с дядюшкой Костаке под предлогом, что «они», дескать, не выспались и должны отдыхать. Отилия чувствовала, что наступит момент, когда она не сможет сдерживаться и вышвырнет из дома эту нахальную самозванку, но царствование Паулины и так оказалось недолговечным. Уверовав в то, что она завоевала симпатии старика, Паулина начала постепенно высказывать свои претензии:
— Люди злые, сплетни разводят, нужно нам их опасаться. Я вдова, у меня свои заботы. Меня бы тоже нужно отблагодарить, чтоб я знала, что не напрасно ухаживала за человеком. Сколько я видывала мужчин, обманывавших женщин, которые годами от них все терпели.
— Чего же тебе надо? — после ряда подобных намеков спросил заинтригованный дядя Костаке.
— Хочу и я получить какую-нибудь благодарность. Уж если ничего другого нельзя, так хоть не обойди меня в завещании.
— На лбу старика снова вздулись вены, словно прожилки на капустном листе, и он захрипел:
— Какое завещание? Нет у меня никакого завещания! Нечего мне оставлять! Какое завещание? Я еще не помер!
— Не нужно сердиться, я ведь просто так сказала, я ведь знаю, ты человек добрый.
Дядя Костаке, и без того озабоченный слишком большими расходами на еду, испугался, но не знал, как избавиться от Паулины. Врожденная трусость делала его безвольным. Однако, увидев через окно мимическую сценку, звуки которой до него не доходили, он испытал подлинное удовольствие. Рассвирепевшая Марина вытолкала Паулину из кухни, угрожая ей скалкой. Экономка пробыла в доме ровно столько, сколько было необходимо, чтобы поправить прическу, и исчезла навсегда. Феликс и Отилия смеялись, а дядюшка Костаке смотрел на них с комической миной человека, который сознает, что проштрафился. Стэникэ же разукрасил этот инцидент всеми цветами своего воображения:
Клянусь честью, у дядюшки Костаке есть от нее ребенок. Ребенка я видал, и не удивляйтесь, если он оставит ей кой-какое наследство ради отпрыска. Вы думаете, ее выгнала Марина? Это все устроили Отилия и Феликс, которым неинтересно иметь конкурентов. Как я слышал, Марина избила ее так, что она в больницу слегла.
