бы нам внуков, было бы намного лучше, чем эта учеба.
— Не переживай мама, я не подведу вас. Обещаю, — она обнимает меня, потом отстраняется, — надо намазать зубной пастой эти болячки, — она смотрит на мои губы, — опухоль вроде бы сошла, а болячки еще не зажили. Твоя бабушка всегда мазала наши губы зубной пастой при малярии, — она опять уходит, возвращается с зубной пастой, — и почему я сразу не вспомнила, про это чудодейственное средство, — с этими словами она наносит мне на болячку злополучную пасту.
— Мама! — я визжу, точнее скулю, настолько она щиплет, жжет мои болячки. Слезы сами проступают на глаза, я выбегаю из комнаты, бегу в душ. Умываюсь, смываю губы и радуюсь, что сию минуту проходит невыносимое жжение.
— Дочка, — только сейчас замечаю, что все это время мама стояла сзади.
— Мама так ужасно болело, жгло, невыносимо, — я продолжаю плакать, больше от обиды за свои истерзанные губы.
— Прости, я не знала, что будет так больно, — мама гладит волосы, заправляет непослушную прядь за ухо, — по дороге в столицу, заедем в какую-нибудь аптеку, купим мазь, чтобы быстрей заживало, — я киваю, успокоиваюсь.
После сборов чемодана, мы с мамой идем на кухню. Говорим ужин, и печем кучу пирожков с различными начинками, нам на дорогу.
Самир только ходит, ничего не делает, кроме как мешает и “дегустирует” пирожки, важно причитая, что чего-то не хватает. Мы с мамой смеемся, а он в это время, в гостиной уговаривает отца поехать с нами.
А к вечеру начинается настоящий кошмар. У нас дома собираются почти все соседи, тети и дяди, которые приходят прощаться со мной, будто меня забирают в армию. У нас дома начинаются настоящие проводы, и к концу дня ни остается ни одного пирожка.
Мама смеется, а папа обещает по дороге купить все, что только мы захотим.
После того, как все расходятся, мы с мамой до полуночи остаемся на кухне убирать все. А потом без задних ног отправляется в душ, по очереди и идем спать.
Только вот сон не сразу приходит. Мой возбужденный мозг, после событий последних дней, отказывается отключаться и спать.
Я и плачу и радуюсь одновременно.
Радуюсь переменам и новой обстановке.
Плачу, потому что обманываю своих самых родных и близких, которые верят и доверяют мне.
А я так сильно подвожу их…
Внутри меня надувается огромный шарик из обид и боли, обещает когда-нибудь лопнуть. Я опять задыхаюсь от обиды, встаю, открываю окно, пускаю ночной, свежий воздух. Дышу, набираю в легкие больше воздуха, выдыхаю и возвращаюсь в постель.
Засыпаю только на рассвете.
Кажется даже не успеваю заснуть, как меня будит мама.
— Пора в путь!
***
Машина останавливается у больших красивых, металлических ворот.
Всю дорогу, как ни странно, я ни на секунду не сомкнула глаз, наоборот обнимала и шутила с Самиром. Теребила его светлый чуб, чем он был недоволен. А я наглядеться не могла. Старалась запомнить все черты лица, нежно гладила волосы, и целовала, что ни делала никогда раньше.
— Хватит слюнявить меня! — угрюмо просил всю дорогу Самир, который сидел рядом, и рукавом вытирал место, куда я целовала, — мама скажи, чтобы она меня перестала целовать!
В ответ мама с папой только улыбались.
“Знал бы ты дурачок, что долго меня не увидишь”, говорила я мысленно, не отрываясь от его глаз.
Мы выходим из машины, все вместе. Папа забирает мои документы, заходит во двор, проходя сначала пропускной пункт, мы остаемся ждать его.
Институт в котором я буду учится выглядит просто чудесным, что не может порадовать глаз. Большой, просто огромный двор, в котором расположены несколько многоэтажных зданий.
Двор красиво выложен плиткой, усажен всякими красивым кустарниковыми растениями. Возле которых стоят лавочки, с такого же металла, как ворота и длинный забор. Я смотрю и радуюсь, во мне будто просыпаются бабочки, порхают, цепляя какие-то важные точки в моем организме, заставляют радоваться. несмотря ни на что.
— Я буду здесь учится! — произношу громко, и крепко беру за руку Самира, которому я часом поднадоела уже.
— Нравится? — спрашивает мама, которая встает рядом и так же как и я восхищается видом.
— Спрашиваешь? — я улыбаюсь, все шире и шире, пока внезапно не накатывает боль, о которой я забыла.
— Что случилось? — мама тут же замечает перемены в моем настроении, — только что радовалась, восхищалась.
— Все в порядке, — я смотрю под ноги, чтобы не встретится с ней взглядом.
— А глаза почему на мокром месте? — мама нежно щипает, щекочет меня с боку, хочет рассмешить, но не вызывает никакой реакции.
— Она дурочка! — говорит все еще рядом стоящий Самир, — ей дарят телефон — она плачет, ее забирают в столицу — она плачет, всю дорогу она тоже проплакала, что за девочки — нытики! Я, — он важным лицом смотрит на нас с мамой по очереди, — я никогда не буду плакать!
— Не будь так уверен в своих словах! — говорит мама.
— Я сказал не буду — значит не буду! Вот увидите, когда вы мне купите телефон, — он с грустью вздыхает, — и отправите учится! — делает паузу, — да я, я фейерверки пущу, что наконец выбираюсь с этого села, а эта, — смотрит на меня, — ноет, вместо того, чтобы прыгать от счастья.
“Все было бы именно так, если бы не та ночь.” думаю про себя, и поднимаю глаза.
— Ну что? — смотрит на меня и открывает ворота, — проходи, я покажу тебе здание, в котором ты будешь учится!
После маленькой экскурсии, проведенной папой, мы выходим со двора института.
— А общежитие? — спрашивает взволнованная мама.
— Оно за поворотом, в конце улицы, — отвечает папа, — недалеко, что не может не радовать. Особенно хорошо, что зимой ходить будет близко, — но сейчас мы не пойдем туда.
— А куда? — спрашивает Самир, — я сильно проголодался.
— Вот поэтому мы идем в бургерную! — мы втроем удивленно смотрим на отца.
— Куда?
— Залина, ты не расслышала, мы идем в бургерную, — оно тоже очень близко отсюда, но это не значит, что ты, — обращается ко мне, — будешь там постоянно питаться, поняла?
— Я не люблю бургеры, — отвечаю, я вообще не собираюсь тратить деньги, которые ты мне будешь отправлять, — я и сейчас не голодная.
— Как это не голодная? — спрашивает мама, — ты в дороге ничего не ела!
По требованию отца, я ем картошку фри и наггетсы, с трудом сглатывая, это единственное, что мне нравится в бургерных, хотя мы не так часто бывали в таких местах.
— Не встанешь со стола, пока все не съешь! — а папу я не смею ослушаться, хоть я давно
