— Скоро начнется, — сказала Джейн, — я пойду приготовлюсь.
— Удачи, — пожелала Дана и поцеловала наклонившегося к ней Ангела.
Джейн удалилась.
Я остался в обществе маленькой журналистки. Дана попробовала коктейль и отставила его в сторону.
— Может поменяемся, — предложил я.
— Можно, — согласилась она. Мой ей понравился больше. Гости потихоньку расходились и рассаживались по своим местам. Шоу начиналось. Погасили свет.
— Джейн поет после Оскара, — пояснила мне Дана, — он обычно очень нудный.
На сцене появился Оскар. Действительно обещавший быть нудным и обстоятельным. Не очень сильный и уже поврежденный голос звучал до боли искусственно, контрастируя с набором обычных вербальных штампов. Дана крутила в руках недопитый бокал, и вдруг он выскользнул и, упав, на пол разбился в гробовой тишине затаившегося зала. Никто из официантов не подошел, пока Оскар не закончил свое выступление. Затем девушка быстро подбежала и собрав осколки предложила нам принести еще что-нибудь. Я заказал мидии. Дана ничего заказывать не стала, но попросила у меня разрешения, попробовать пару мидий из моей порции. Я не возражал.
Появилась Джейн. Великолепная, в ослепительно белом костюме с золотом текущим волнами по плечам, и меня поразило насколько она была действительно одарена свыше тем, что называется «даром света». Она пела, и, казалось, море ее голоса переливалось вокруг нас и обволакивало все вокруг, она пела страшную, печальную песню об ожидании смерти, о смертельной болезни, о воспоминаниях любви, утраченной и разрушенной, я взглянул на Дану и заметил, что она плачет. Я взял ее за руку и спросил, кому посвящена эта вещь.
— Ее мужу, — ответила она, — он умер от лейкемии. Они прожили вместе всего полгода.
Я замолчал. Джейн сошла со сцены и продолжала петь, проходя между гостями, как призрак, освещенный холодным голубоватым светом, пока не подошла к нам. Я опустил глаза и сидел, не двигаясь, она обошла вокруг и вернулась на сцену. Дали свет и разразилась буря аплодисментов, все вставали, подчиняясь непреодолимой силе соприкосновения с чужой, ничего не значащей для них трагедией и все же вызывавшей преклонение. Я встал вместе с Даной. Джейн помахала нам рукой и исчезла. Свет опять погасили и началась джазовая часть концерта. Джейн подсела к нам и обняла Дану.
— Ну, что скажешь, Тэн, — спросила она, — все уже записано и скоро выйдет вместе с моими ремиксами.
— Я не буду ничего говорить, — ответил я ей, — я не умею лгать.
Она удовлетворенно кивнула. Посетители начинали танцевать, Дана предложила мне присоединиться, но я отказался. Джейн попросила принести ей порцию виски со льдом. Дана отправилась танцевать с каким-то молодым человеком.
— Ты счастлив, Марлоу, — вдруг спросила она меня, — ты чувствуешь себя счастливым?
— Что есть счастье? — ответил я вопросом на вопрос.
— Когда любишь — это счастье, — задумчиво пояснил Золотой Ангел, — когда живешь свободно — это счастье.
— А если твоя свобода куплена болью тех, кто любил тебя? — я знал, что этот вопрос жесток, но я не мог не задать его ей.
— Тогда это не свобода, — ответила певица, — это предательство.
— Почему же ты не умерла вместе с ним, а продолжаешь жить и поешь о его смерти?
Она посмотрела на меня с гневом. И взяв из моей пачки сигарету, закурила и отвернулась.
— Не тебе об этом судить, — ответила она. Джейн встала и ушла к танцующим. Я остался один. Я сожалел о том, что сказал.
Прошло полчаса, Дана вернулась и следом за ней Джейн. Похоже, она простила меня, она больше не спрашивала о своей песне и заговорила о Харди.
— Сколько его помню, он всегда был всем недоволен, — сказала она, — из-за каждого альбома ссорился с Арчи, а уж с Джимми и подавно. Но Пылающая комната, это как раз то, что он всегда хотел сделать. Ему повезло, что вы познакомились, никто бы для него таких слов не написал.
— По-моему, слова для него не главное, — заметил я, — он вообще может и без слов завести кого угодно, слушают-то в основном голос.
— Это ты зря так думаешь, — продолжала спорить Джейн, — спроси у Даны, она в этом разбирается, ей твои слова очень нравятся.
— А кто тебе пишет? — поинтересовался я.
— По всякому, иногда сама пишу, сейчас с Даной вместе что-нибудь прикидываем, а так это все должно ложиться без напряга.
Я оглянулся вокруг.
— Тебе вон за ту стойку, — указал Золотой Ангел, — сразу направо. Не промахнись.
Я направился по указанному адресу.
Открыл дверь, и убедился, что попал правильно. Я подошел к вожделенному писсуару. и уже расстегнул штаны, когда сзади хлопнула дверь. Я невольно оглянулся. В дверях, держа руку за спиной, стоял тот самый парень, который улыбнулся мне, когда мы вошли в клуб. Он двинулся ко мне и, подойдя почти вплотную, направил на меня пистолет. Мне вспомнилась фраза из дневника Хауэра: «Я понял, что не хочу умирать. Сейчас не хочу». Он посмотрел на меня насмешливо, но под насмешкой сквозила холодная ненависть.
— Ну что, пришло время, шлюха, — сказал он и посмотрел на мои расстегнутые джинсы.
— Может разрешишь мне отлить?
— Последнее желание — закон.
Он сделал мне знак повернуться. Я повернулся и с приставленным к затылку дулом, занялся тем, ради чего зашел в этот гребаный сортир.
— Готов? — спросил он. Ему явно не терпелось поскорее проделать мне дырку в башке. — Ненавижу пидоров.
— А я люблю, — раздался в ответ голос Золотого Ангела. Мне дьявольски захотелось оглянуться, но я знал, что он выстрелит при любом моем движении.
— Катись отсюда, — отозвался парень, — а то обоих грохну.
— Ну, зачем же так, — продолжала Джейн, — Дана, поди позвони, куда следует, а я постою.
— Я ему вышибу мозги, убери пушку.
— А я тебе, — возразила Джейн. — взаимно. — Не беспокойся Стэн, я его держу. — сообщила она мне.
— Пошла ты…
— Пригнись, Тэн, — дико закричала Джейн, — пригнись.
Я последовал ее совету и метнулся на пол, раздались выстрелы, меня осыпало осколками керамики, ужасная боль пронизывала плечо. Я не мог понять, что происходит, пытаясь сбросить с себя эту скотину, белый призрак Золотого Ангела навис над нами. Она держала пистолет у его виска.
— Сука, — это было последнее, что я расслышал.
Я открыл глаза, было довольно прохладно. И первое, что увидел это глаза были глаза Пернатого Сфинкса, внимательно смотревшие на меня. Харди сегодня не брился. Я улыбнулся этому факту.
— Ты сволочь, — нежно прошептал он, целуя меня в шею. — я люблю тебя.
