и он утонет.
– Больно? – шепчет он хрипло.
– Немного. Было в начале. Но потом..., – она поднимает голову, смотрит в его глаза.
Черт, Белый. Ты же никогда не выгребешь... Не вытянешь теперь... Без нее ты ходячий труп.
Ее взгляд убивает его черную душу, перемалывает, лепит заново так, как нужно ей. Его любимой малышке. Его родной девочке.
Он не может подобрать слов. Он просто смотрит в ее глаза. Надеется, верит, что она все поймет.
Она кивает. Устраивается щекой на его груди там, где колотится сердце.
Его сердце больше не принадлежит ему. Оно теперь в полном распоряжении его хрупкой и невероятно сильной девочки. Его Надии.
Я все еще не могу отдышаться. Сил нет, даже чтобы прикрыться одеялом. Тело будто ватное и непослушное, и вместе с тем, полное энергии. Кажется, будто я могу взлететь в небеса.
Это и есть оргазм? Господи, слово-то какое некрасивое, а вот Федя... Федор Львович Белявский очень красивый.
Чувствую себя странно. Низ живота ноет и слегка тянет. Но менять ничего не собираюсь. Я там, где хочу быть. С моим любимым мужчиной.
И он должен знать об этом. Ведь мне нечего скрывать.
Веду кончиками пальцев от переносицы, очерчиваю контур твердого рта, касаюсь подбородка и ниже. Моя рука невольно замирает в центре груди. Распластываю ладонь, чтобы коснуться одновременно двух татуировок на смуглой коже Белого.
– Что они означают? – спрашиваю я, любуясь на какие-то символы.
– Ерунда, ошибки молодости, – усмехается Федя.
– И много у тебя ошибок?
– Много, – кривит губы в легкой усмешке.
Чувствую его ладонь на своем лбе, щеке, и дальше – на затылке.
– Нужно пообедать, девочка, – негромко говорит Федор, а я вздыхаю. Не хочу выбираться из кровати, но пора пойти в душ, смыть с себя все липкие и вязкие субстанции.
Эта мысль заставила смутиться, потому что, если верить ощущениям, этой самой субстанции на мне целая куча. И во мне.
Охнув, понимаю, что первая моя близость с любимым вполне может иметь определенного рода последствия.
– Феденька..., – начинаю шептать я, абсолютно растерявшись.
У меня просто нет слов. Чувствую, как в душу закрадывается паника.
– Что такое, родная? – хмурится он, рывком поднимается, садясь в постели, подтягивает меня ближе к себе. – Болит? Отвезу тебя к врачу!
– Нет! – торопливо качаю головой, – Мы ведь... Ну... У нас... это самое...
Отвожу взгляд. Дико краснею. Вижу, как одеяло съезжает с бедер любимого, обнажает ту самую часть тела, которая несколько минут назад была во мне. Кровавые разводы четко заметны на коже.
– Да, я сорвался, – на выдохе произносит Федор, – прости меня, малышка. Вся ответственность на мне.
– Федя, вообще-то мы вместе этим занимались! – фырчу я, смущаясь.
– Но за последствия отвечу я, – возразил Белый. – Сам отвечу, а тебя с малым не отдам никому.
– Особенно моему отцу? Ты из-за него уехал? Папа тебя заставил? – предполагаю я.
– Забей, родная, – усмехается любимый, плавно поднимается с постели, утягивая меня за собой.
Вскидываю взгляд на него. Тону в той тьме, которая полыхает в его взоре. Как же тепло мне от его ласкового «родная», от его надежных рук и крепких объятий.
– Потом ты мне все расскажешь, – ставлю условие, а в животе урчит настолько громко, что я невольно прыскаю от смеха. – Прости!
– Заморил я тебя голодом, – вздыхает Белый и натягивает на меня ту самую футболку, в которой я спала. – Сперва в душ. Потом есть. Поставлю чайник.
Я не замечаю ничего вокруг, потому что губы Феди оказываются очень близко к моему виску, скользят ниже, опаляют горячим дыханием уголок рта.
Господи, так ведь можно совсем сойти с ума!
Испуганно вскрикиваю, когда понимаю, что в ноги упирается что-то мокрое и пушистое.
– Прелесть какая! – выдыхаю я, глядя на щенка, устроившегося между мной и Федором.
Мы стоим, обнявшись, посреди спальни. Белый – полностью нагой, одетый лишь в свои татуировки. И я – в его футболке, растрепанная и помятая.
– Как его звать? – продолжаю я, пытаясь не смотреть на Федю, который даже не собирается тянуться за одеждой.
Я краснею. Смущаюсь. Пытаюсь переключить внимание на милого щенка, лохматого, с глазками-пуговками на плющевой мордашке. Но все равно вижу пах мужчины, где все настолько мощно и напряженно, что теряю все разумные мысли.
– Ты сейчас о ком? О собаке? – слышу в голосе Белого смех. Понимаю, что прежде Федор Львович и улыбался-то крайне редко, а тут – смех.
– Ни стыда, ни совести у тебя нет, Федор Львович! – фырчу я, краснея. – Я первая в душ!
Подхватив пса на руки, приподнимаю его. Преданные глазки смотрят на меня с интересом. Я ведь с детства мечтаю о собаке, но как-то до сих пор не озвучиваю это желание родным. А здесь – самый настоящий пес! Прелесть такая!
– Так как его звать? – уточняю я, не оборачиваюсь к Феде, вряд ли он успел одеться, бесстыжий.
– Кличку сама придумай, – слышу голос любимого. – Но прежде живо в душ!
Послушно двигаюсь в сторону ванной комнаты. Все же оглядываюсь назад. Федя стоит, упирая руки в бедра, провожает меня взглядом. Улыбается.
Хорош, гад! Красив. Сложен идеально. Сейчас мне нравится даже шрам Белого. А ведь прежде он казался мне уродливым.
– Назову его... Палкан, – говорю я первое имя, пришедшее в голову.
– Как скажешь, родная, – отвечает Федя. А мне вновь невероятно тепло и хорошо от его ласкового обращения.
***
Федя пристально следит за тем, чтобы в тарелке у девочки ничего не осталось. Надия съедает все, запивает теплым чаем, хмурится, когда видит на тумбочке пару шприцов с медикаментами.
Пора делать укол.
Белому и самому не в кайф, что нужно вгонять иглу под кожу малышке. Но выхода нет. Самочувствие улучшается, однако до полного выздоровления еще далеко.
– Нужно весь курс вколоть, – извиняется Федя, – потерпишь несколько дней?
Надия кивает. Отдает ему пустую кружку, откидывается спиной на изголовье кровати.
Пока Белый готовит шприцы и ампулы, малышка, вздыхая, ложится на живот.
Федор присаживается на постель рядом.
Под чистой тканью футболки, в которую одевается девочка после душа, есть только тонкие трусики, а еще четко видны следы от прошлых уколов.
Федя
