Явление весело фыркнуло, но против таких вольностей возражать не стало, — это ж Кот, с перцем вместо языка: как скажет, так обчихаешься. А потом — ничего, даже прояснение в мозгах обнаруживается.
Обнаружилось оно и у Сашки, поэтому он вспомнил поинтересоваться — а что его сестра забыла в этом адском чаду и вообще?
Олеся невозмутимо, будто строгий тон брата относился вовсе даже не к ней, извлекла из висящей на плече сумочки золотистую пачку «Винстона» — да, разорилась вот на «сотку». Медленно появилась на свет длиннючая сигарета, картинно поплыла к бантиком сложившимся губам… Быстрее всех среагировал Лёша:
— Эх, курилка. Ну, на уж…
И протянул ей огонёк в ладони, который она с благодарностью приняла. С наслаждением вкусила первую затяжку, улыбнулась:
— Да скучно стало дома одной сидеть. Решила вас проведать.
Самым своим честным голосом произнесла!
Хитрят не только леди всех возрастов и национальностей — у мужчин свой способ противостоять и женским чарам, и женской же опеке. Которая, что уж греха таить, бывает порой чрезмерна. Это не носи, так не стой, того не говори, сего не ешь… Короче, во всём надо знать меру.
Так что, конечно, они ей поверили. И тому, что десять многослойных бутербродов из сыра и докторской колбасы, а также здоровенный термос с крепким горячим чаем она прихватила на прогулку по крыше совершенно случайно. И наряду её поверили — такому, что любо-дорого посмотреть. В общем, когда Лиса столь же невинно поинтересовалась, может ли она иногда вот так вот запросто к ним заглядывать на обед, ответом ей было дружное «Умгум» — внятно выговорить «Ништяк! Зыкинско! Атас!» мешали бутерброды. Которые исчезли за оставшиеся от обеденного перерыва десять минут быстро и подчистую. Один, правда, достался самой виновнице пиршества, но она не возражала — обстановка, в которой происходил сей почти что пикник, располагала.
Затем Лиса благополучно пропустила мимо ушей намёки на то, что здесь сейчас будет жарко и грязно — и осталась в том же тенёчке, в котором её пристроил Кот. Отсюда, из самого центра крыши, открывалось приволье — далеко-далеко перед нею виднелись пойма Москва-реки и высотка Университета. Чуть правее без труда распознавались просторы Гребного канала и Крылатские холмы, но Олеся тогда этот район города знала плохо, поэтому для неё так и остались загадкой те просторы и пригорки.
Она перевела взгляд на ребят — взглянуть, как готовится площадка к работе. Лёша и Браун в четыре руки скидывали в помойку Карлсона пласты отслужившей своё гидроизоляции. Внизу, правда, стоял контейнер специально для всего этого мусора, но не возить же его на лифте? Трам-тарарам от грохающихся во двор кусков поднимался, хоть беруши вставляй, — так ведь, и мы тут не загораем! К тому же, лето — большая часть жильцов если не на работах, то наверняка в отпусках. Сашка тем временем ногой раскатывал рулон, вымеряя нужную для пока ещё лысого участка длину. А экстремал Кот запалил горелку зажигалкой, причём с нарушением всех возможных правил ТБ, да ещё и прикурил потом от ревущего пламени свою излюбленную беломорину. Одно слово — красавцы.
Кто-то однажды сказал, что можно бесконечно смотреть на горящий огонь, текущую воду и чужую работу. Правоту острослова Олеся в тот день осознала сполна.
Пламя, которым до состояния слегка плавленого сыра ребята прогревали изол, прежде чем накатить его на крышу, это пламя завораживало злым сиянием и рёвом — если вы когда-нибудь стояли на лётном поле и видели неистовые глаза дьявола под крыльями уходящего в небо «истребка», вы поймёте, что околдовывало Лису до неподвижности. Рождённый жаром работающих мышц тёк по загорелым спинам горячий пот, и темнели от этой человечьей воды пояса стареньких драных джинсов, низведённых до ранга шорт. Темнели и тут же просыхали на ветру, который всегда гуляет по-над крышами, и едким инеем проступала на ткани соль.
За несколько прошедших дней ребята сработались до состояния команды — причём, если Кот и Скворцов уже знали друг друга, как облупленных, то Брауну и Лёше пришлось сложней. Но — они справились.
Да разве есть хоть что-нибудь, с чем они — и не справятся? Они же мужчины! Такие родные все, и такие разные. Кряжистые и высокие, с широкими спинами и крепкими бёдрами, весёлые и умные, добрые и задиры… и где-то есть среди вас один, единственный, от огня которого захочется пригреть искру, чтобы засияла на свете ещё одна жизнь.
Олеся глубоко вздохнула — её охватило странное чувство… словно бы голод, но — не голод. Прозвучала неповторимой красоты мелодия — и унеслась дальше, и заболело без неё под сердцем — нежно заболело и сладко.
А над городом плыл долгожданный зной, вокруг прохожих томно обвивался утончённый аромат лип, возле станций метро выстроились шеренги пожилых женщин — в тот день нарасхват покупали у них пиво. И никто из всех этих людей ещё не знал, что уже другой рукой написаны новые строки в книге их общей судьбы.
* * *
«…вон, Котяра какой — плечистый и плотный. Макушкой я ему едва до подмышки, а он почему-то кажется ниже ростом… интересно… наверное, и дети Киркины будут такие же крепыши, — даже дочки.
Браун… Давид ты мой Микеланджельский… чёрт!!!!!!!!
А Сашка, Сашка-то — весь в меня, чудо! Вот бы и племянники — такие же! Да что я?! У Шурупчиков будут свои чудушки, похожие сразу на обоих. А мои дети будут похожи на меня и моего… Мои дети. Нет, не так — наши. На-ши. Какое же это все-таки чудо! Ведь это самая что ни на есть фантастика — были двое людей чужими, а родили ребёнка и оказались — родные!
Так хочется стать мамой!!!!!!! Первой чтоб — девочку, а после — сыночка. Но как быть с отрицательным резус-фактором? Бабушка сказала однажды — для женщин это проклятие, и что маме и нам с Сашкой очень повезло с папой — у него тоже был резус-минус.
Лёша… Правду говорят, женщины — гибкие, а мужчины — пластичные. Вот, и ты…», — Олеся перелистнула страницу дневника, чтобы продолжить запись, и вдруг удивилась яркой картинке воспоминания: а ведь, ни с кем и никогда не танцевалось ей так спокойно и хорошо, как с Лёшей. Она отложила ручку, опустила подбородок на сцепленные в замок пальцы. Взгляд устремился в окно, и проворные ласточки-мечты защебетали в поднебесье.
В то утро Лиса вскочила вместе с Сашкой и Алькой, проводила их на работу и присела к дневнику. Но оформиться в слова новая мысль не успела, и размышлизмам не суждено было чернилами впитаться в бумагу — без стука вошла Нинель, в последнее время зачастившая к Лисе на кофеёк и сигаретку перед уходом на работу.
— Ну, мать-кормилица, почему ещё не на вахте? — Нинель, как обычно, не отказала себе в удовольствии мягонько подколоть Лису. Та уже попросту пропускала эти шпильки мимо ушей — на каждый чих не наздравствуешься.
