– Я не хочу страдать снова, когда ты уедешь. Нам лучше и правда держаться друг от друга подальше. Обещаю не маячить перед глазами.
И еще много-много шагов, разделяющих нас.
В голове на повторе ее слова, Рита уходит. А я продолжаю стоять на месте и позволяю ей уйти.
Глава 17
Рита
Мы выезжаем с Сережей следующим утром вместе с рассветом. Без Гоши, тот договорился с девочками, они подхватят его вечером с собой. Единственное, о чем я прошу за все восемь часов молчания, – это притормозить у аптеки, когда боль в горле становится невыносимой и нос окончательно перестает дышать. Нужно было догадаться, что заболею. Я ведь продрогла до костей, пока разгуливала под проливным дождем.
Сережа спрашивает, может ли чем-то помочь, я отвечаю «нет». Вот и весь разговор. Чувство вины зашкаливает. Мне нечего сказать, нечем себя оправдать. Я поступила плохо – дала ему надежду. Но я ведь сама так отчаянно хотела верить, что сумею переступить, сумею дальше пойти!
Не смогла. Жаров с легкостью это доказал. А смогу ли когда-нибудь?
Домой я приезжаю совсем расклеившись, в слезах и соплях. Здороваюсь с мамой, а сама выглядываю Ярика. Да потому что, как бы ни противилась, все равно жутко переживаю за него! Вот куда он, дурак, ушел в ливень? А если свалился где-нибудь? Или заблудился? Или… или ограбили его!
– Ритусик, выглядишь… – мама не продолжает, обнимает просто. – Кошмар, какая горячая! А ну, садись, я лекарство заварю! Что у вас там приключилось? Ярослав вернулся заведенный, не говорит ни с кем, провалялся с больным животом. Теперь ты.
Я не слушаю, выдыхаю. Ярик дома, с ним все хорошо.
– Маргарита.
Когда мама зовет меня полным именем, добра не жди.
– Все хорошо.
Я бросаю рюкзак и спешу к лестнице. Чувствую себя ужасно, хочется скорее забраться в кровать и забыться сном, потому что этой ночью я глаз не сомкнула.
– Кристина сказала, он жениться собирается, – на первой ступени ловит меня голос.
– Мам, ты не помогаешь.
– Как раз наоборот, дорогая. Ложись, я все принесу.
В общем, уже к вечеру я вкушаю все прелести ангины. Жуткое, на самом деле, состояние, температура не отпускает несколько дней. Я пропускаю занятия с моими балеринами, ничего не могу делать, тупо лежу. Даже читать не в состоянии – глаза слезятся. И сериалы не заходят, я в очередной раз засыпаю под «Джинни и Джорджию». Может, он и интересный, не могу сказать, потому что по волшебству отключаюсь на первых пяти минутах.
С Яриком все это время я не пересекаюсь. Зато успеваю много о чем подумать, даже поспорить и поругаться с самой собой. Ну а что? Я ведь ему правду сказала, мне не нравится быть такой, какой он хочет меня видеть, не нравится идти по головам. Я не могу наплевать на других, на предрассудки, отдаться прямо на природе, блин! Не могу, но чертовски забываюсь с ним, и это бесит! Потому что в результате меня мучает совесть и десятки вопросов: какая я на самом деле, знаю ли вообще себя? Хорошо, что в распоряжении есть бесчисленные часы.
На четвертый день болезни становится чуточку лучше. Термометр наконец показывает тридцать семь градусов, и я решаю устроить заплыв в ванной. Откисаю с солевыми бомбочками и ароматическими маслами, делаю маску для лица, выхожу в коридор будто заново рожденной. И впервые за все дни так отчетливо слышу голос Ярика с первого этажа.
– Тех антибиотиков, которые врач назначил, не было, я весь район объездил и в центр мотался. Мне посоветовали аналог, обещали, что он будет даже лучше. Но если нужно, я еще раз поеду и…
– Все в порядке, Ярослав, ты все правильно сделал.
– Как она сегодня?
У меня сердце сжимается от звука его голоса. Жаров спрашивает так, будто ему и правда важно знать. А мне хочется плакать, потому что я невыносимо скучаю.
– Хорошо. Говорите сразу, если что-то понадобится, – произносит после слов мамы, и внезапно до меня доносятся его шаги.
Черт! Срываюсь с места, как гоночный болид, и прячусь в спальне. Щеки горят, голова кружится, кажется, даже температура опять поднялась. Я дышу, дышу. А потом вдруг что-то происходит.
Я не могу слышать, звук почти неуловимый. У меня нет суперсилы, чтобы видеть через стены, но я будто бы точно знаю, что Ярик стоит прямо за дверью. Мне мерещится, или ручка действительно дергается самую малость, только я отскакиваю и цепляю вещи, складированные на стуле. Все с шумом валится на пол, а я вдобавок еще и спотыкаюсь о них с громким «черт».
Никто не заходит ко мне в комнату, я так и остаюсь одна. Это ведь правильно? Так будет лучше для нас обоих, правда?
Уже скоро сомневаюсь. Например, когда почти случайно прибираю лекарства на окне и вижу Жарова, что выбивает из себя дух на турнике. Все его тело покрыто жестким рельефом, плечи и бицепсы раздуты, шея исполосована веревками вен. Я сбиваюсь со счета, пока он раз за разом подтягивается. И мне становится почти физически больно, когда Ярик, закричав, срывается с перекладины и пинает ногой бутылку воды. Смотрит на стертые руки, а затем резко поворачивает голову в мою сторону.
Я не успеваю среагировать, не могу отвернуться. Я не чувствую расстояния, а самое главное не хочу терять момент. Будто бы если отвернусь, эта тонкая, хрупкая связь испарится.
И она исчезает. Ярик первым отводит взгляд. Он берет полотенце, вытирает шею и уходит со двора. Я все еще лелею надежду, что поднимется ко мне, но ничего не случается. Наверное, выдвинутые мной требования оставить друг друга в покое даются ему легче. Я ведь не выхожу из комнаты по одной причине – захочу увидеть его! Жить с Жаровым в доме – все что обитать в кондитерской в пору жесткой диеты. А я ведь никогда не умела сдерживать и ограничивать себя, благо фигурой в маму пошла.
На следующий день меня приезжает навестить Мила. Они с Богданом только вернулись в город, ездили куда-то отдыхать. Ну как отдыхать… Судя по восторженным ахам и вздохам Цыгановой, дальше спальни они не ушли.
– Как с Сережей, спрашивать не буду, – заявляет посреди разговора. – Богдан звонил ему по видео, нос его разбитый оценила. Ярик твой…
– Он не мой.
– Хорошо, не твой Ярик, – закатив глаза, подтрунивает, – все правильно сделал. Сережу давно осадить не мешало, он нарывался.
– Ты не знаешь, как все было, – не защищаю Сережу, просто не хочу оправдывать Жарова.
– Ну так расскажи!
Если не знать Милу, можно подумать, что ругается, но на самом деле она просто по-настоящему переживает за меня. И от этого на душе так тепло становится. Она обнимает порывисто, крепко.
– Я болею, дурочка! Заражу же! – возмущаюсь, а сама только сильнее прижимаюсь к ней.
– Не заражусь, меня Богдан контрастным душем каждый день закаляет.
– Не хочу слышать подробности.
Цыганова ржет, ну а потом я сдаюсь – мы долго валяемся на кровати и болтаем. И знаете, она умеет слушать. Не дает лишних комментариев, не обнадеживает, что все непременно будет хорошо, но поглаживает руку и твердит, что я справлюсь. Идеально: то, что доктор прописал.
– Хотя я на твоем месте отдалась бы этому красавчику прямо на море! На песке… м-м, класс! И на искусанную комарами задницу бы забила.
– Кто-то со знанием дела говорит?
Снова смех заполняет комнату, а в следующую секунду Мила подпрыгивает и садится – с улицы доносится серия протяжных гудков.
– Ох черт! Я не слышала, как Бо звонил. Трижды!
Она улетает от меня на крыльях любви, а я, вернувшись в спальню, все-таки собираюсь с силами и пишу Сереже короткое «извини». Но ответ не приходит ни через пять минут, ни через два часа.
Глава 18
Charlotte Cardin – Sun Goes Down (Buddy)
В субботу седьмого августа, в день юбилея Владимира Игоревича, я здорова уже на девяноста процентов. И прямо с утра у меня случается истерика. Потому что, мерея платье, которое купила чуть ли не за полгода, и спускаясь на кухню, чтобы показаться маме, пока дома никого нет, наступаю на длинный подол и нещадно рву его по шву.
