Сглотнул. Понимал, что если сейчас прикрою глаза, то вновь провалюсь в сон. Собрав остатки сил, просипел:
— Лис… Лисёныш…
Она смотрела на меня. Без злости, без страха. Лишь волнение и жалость читались в её глазах.
— Тш-ш-ш, Саш… Тебе не надо разговаривать. Спи.
— Ты… — с трудом выдавливаю слова.
— Я рядом. Засыпай, — она едва заметно улыбается и проводит рукой по моему лицу.
Вырубает тут же. И ломота во всём теле становится меньше. Я вижу какой-то сон. Не могу его запомнить, но это что-то очень доброе и светлое.
Когда просыпаюсь в очередной раз, то чувствую себя намного лучше. Сквозь задёрнутые шторы пробивается слабое осеннее солнце. Я пытаюсь встать, и это мне даже удаётся. Всё постельное — хоть выжимай. Видимо, я так сильно потел. Прислушиваюсь к своим ощущениям. Голова не болит, но, словно бы, наполнена какой-то ватой. Тело болит, как будто меня избивала толпа гопников. И дичайшая слабость, которая требует, чтобы я лёг обратно.
Но я пересиливаю себя и направляюсь на кухню. Оттуда доносятся запахи каких-то отваров и бульонов. Увидев меня, моя дорогая Дарья Андреевна всплескивает руками:
— Александр Сергеевич, да что же Вы! Да куда же Вы встали! Вам лежать надо!
Я слабо усмехаюсь и опускаюсь на высокий барный стул.
— Устал я уже лежать, Дарья Андреевна, — смотрю, как женщина тут же начинает суетиться и наливает мне в кружку какой-то отвар. — Что случилось-то? Не помню ничего.
Женщина с укором смотрит на меня и качает головой:
— Что случилось… — она будто бы передразнивает меня, как нашкодившего ребёнка, который, вообще-то, и сам должен понимать, кто виноват в сложившейся ситуации. — Ох, и напугали Вы нас! Прибежал, весь раздетый в такой-то ветер, ну, и свалился прямо на пороге. Я, давай, сразу врачу нашему звонить. Он приехал, какой-то укол Вам поставил, сказал, что простудились Вы, да, к тому же, переутомились. Показал мне, какие таблетки Вам давать, а сам два раза в день приезжал, наблюдал за Вашим самочувствием.
Я сглатываю в волнении:
— А кроме врача кто-то был?
— Да как же не было! — женщина удивлённо смотрит, а я замираю, ожидая её ответа. — Кирюша приходили с Катюшенькой. Ухаживали за Вами. Мама даже Ваша хотела приехать, но Кирюша с бабушкой-то поговорил, пообещал, что когда Вы поправитесь, то сами её навестите.
Женщина замолкает. Я жду, что она скажет что-то ещё, но она молчит.
— А… — сердце падает вниз. — А больше никого не было?
Женщина метает в меня быстрый взгляд и слегка поджимает губы.
— Больше никого.
Сон. Значит, это был сон. Осознание ударяет меня ещё сильнее простуды, из-за которой я провалялся несколько дней.
Алиса ненавидит меня до такой степени, что, думаю, узнав о моей смерти, она, в какой-то степени, испытает облегчение.
Мне горько. Тошно. И безумно плохо. Так и не притронувшись к отвару, слезаю со стула и уже собираюсь выйти из кухни, как вдруг мой взгляд падает на кружку, которая сохнет в мойке.
Это кружка Лисёныша.
После того, как мы развелись, Дарья Андреевна убрала с виду те вещи, которые Алиса оставила. Видимо, боялась, что я их сломаю, разобью или порву. А прямо сейчас я вижу, как кружка моей девочки стоит и спокойненько себе сохнет.
Я резко разворачиваюсь и горящими глазами смотрю на Дарью Андреевну. Подхожу и, обняв её за плечи, спрашиваю пересохшими от волнения губами:
— Алиса… Это же её кружка! — киваю в сторону мойки. — Она была здесь? Скажите, что была!
Дарья Андреевна грустно улыбается и кивает:
— Была, Александр Сергеевич. Была, — она говорит эти слова, а у меня внутри взрывается миллион петард, озаряя душу ярким светом. — Сразу приехала, как узнала, в каком Вы состоянии.
Тут же меня бросает в ступор:
— А как она сама? Она же заразиться могла?
— Нормально всё, — Дарья Андреевна успокаивает. — Она же сама всё знает. Маску надевала, сидела, ухаживала за Вами, полотенца меняла. Как только увидела, что Вам лучше, уехала, — женщина опускает глаза. — Правда, просила не говорить Вам…
А мне и не надо. Ничего не надо говорить.
Я теперь точно знаю, что у меня есть шанс. Шанс на то, чтобы я мог вновь обрести свою семью.
Я теперь точно знаю, что могу всё исправить. Изменить. Вернуть. Всю жизнь искупать свою вину перед моим солнцем.
“Желания должны сбываться”, - так всегда говорит Алиса. А моим самым большим желанием является то, чтобы она и малыш были всегда со мной.
Я буду сражаться, как лев. Ночевать на коврике у её двери. Маячить перед глазами каждый день. Помогать. Сделаю всё, чтобы она поняла: я люблю её. Теперь ещё сильнее.
Алисе не всё равно. Теперь я точно это знаю. Несмотря на слабое состояние, быстро одеваюсь и еду к ней. Подъезжая к дому Алисы, вижу, как моя девочка выходит из подъезда. Она направляется к тротуару, но, внезапно, пошатывается, и, хватаясь за голову, опускается на асфальт.
Глава 31
Я пулей выскакиваю из машины и тут же оказываюсь рядом:
— Лисёныш, плохо?!
— Саша? — Алиса удивлённо поднимает голову и с волнением смотрит на меня. — Ты что… Ты… Ох, голова! — вновь пошатывается, хватаясь за голову, а я, не медля, беру её на руки. — Пушкин, — она пытается вяло сопротивляться, но я даже не думаю её слушать, — ты же сам… — осекается, словно бы пытается скрыть тот факт, что она знает о моей болезни.
— Сейчас я тебя буду лечить! — хмыкаю с особым удовольствием, прижимая к себе самую дорогую в мире ношу.
Привожу Алису домой. Тут же вызываю врача. Разумеется, женщину. Пока она осматривает Лисёныша, нервно меряю шагами коридор. Затем врач открывает дверь и зовёт меня. Алиса лежит на кровати и с волнением смотрит то на меня, то на врача:
— Всё хорошо. С ребёночком всё прекрасно, — с улыбкой говорит врач, а мы с Лисёнышем одновременно выдыхаем. — Обычное головокружение, вызванное переутомлением либо стрессом. Было такое? — уточняет у Алисы, но я отвечаю за неё.
— Было, было! — встречаюсь взглядом с Лисёнышем и осторожно ей улыбаюсь. — Что нужно делать, доктор?
— Ничего сложного, — по-прежнему улыбаясь, отвечает врач. — Витаминки попить, побольше овощей и фруктов. Покой и только положительные эмоции.
— Обеспечу. И витаминками, и фруктами, и эмоциями, — киваю и вновь перехватываю взгляд Лисёныша. Мне хочется внушить ей, что всё будет хорошо. Что она может мне доверять.
Что всё ещё может быть. Как раньше.
Провожаю доктора и возвращаюсь. Алиса уснула. Врач предупредила мне, что поставила ей мягкое успокоительное. Сажусь на краешек кровати и беру Лисёныша за руку. Подношу мягкую, тёплую ладошку к лицу.
Боже, только сейчас понял, как соскучился по её запаху. По её родным мягким пальчикам. По прикосновениям, по объятиям, по поцелуям. Боюсь, что могу разбудить, но уже не в состоянии себя сдерживать. Осторожно и очень бережно начинаю целовать каждый пальчик.
— Прости, Лисёныш. Прости меня…
Шепчу. И плачу. Уже не могу держать это всё в себе. И пусть Алиса меня сейчас не слышит, но я должен это сказать.
Хотя бы самому себе.
Наклоняюсь, чтобы убрать волосы с её лица, как вдруг:
— Шурик, ты дома?! — ядовитый смех проникает под кожу. — А у меня для тебя прекрасная новость!
Глава 32. Алиса
После того, как Пушкин устроил драку, я была окончательно “сломана”. Едва мы с Денисом поднялись в квартиру, как я тут же разревелась. Друг повёл меня на кухню, налил воды и заставил выпить. Я, стуча зубами о стекло, опустошила стакан.
— Ой, День, — я только сейчас вспомнила, что забыла обработать его кровоточащую губу. — Сейчас я аптечку принесу…
— Сиди уже, Круглова! — буркнул Денис и просто промыл лицо водой. Потом поставил чайник, сел рядом со мной и спросил, — за что, хоть, огрёб? Расскажешь?
Я разразилась новой волной слёз. Плача и всхлипывая, выложила Денису всё, что было у меня на душе. Пока рассказывала, Денис молчал, лишь иногда потирая пальцами подбородок. Потом сказал:
