взялся за бумаги…
– Ты хотел позвонить в опеку, чтобы у меня забрали дочь? – цедил я сквозь стиснутые зубы. Оперся ладонями о стол с противоположной стороны от Андрея, ожидая, когда он соизволит поднять взгляд и сказать мне всё это в глаза.
– А что нам оставалось делать? – отбросил он ручку в сторону и, наконец, поднял на меня взгляд. – Ты год бухал, Паша. Год! Любой другой позвонил бы в опеку уже через месяца три-четыре. Ты хоть осознаешь, что подвергаешь свою дочь опасности?
– И вы решили спасти ее, отправив в детский дом? Это благородство с твоей стороны? Со стороны всех тех, кто считает меня своим другом? – гремел гневно на весь кабинет. – Тогда не забудьте сразу после опеки позвонить в полицию. Потому что, уверяю, если хоть один из вас посмеет коснуться моей семьи, я не побоюсь сесть за чьё-нибудь убийство.
– Ты бы сделал то же самое, если бы с одним из нас случилось что-то подобное! – повысил Андрей голос и тоже встал, оперевшись ладонями о стол. – У меня два сына. Два! И если бы я бухал так же, как это делаешь ты, то ты бы первый позвонил в опеку, чтобы их у меня забрали! Так что не строй из себя обиженку. Сколько раз мы пытались с тобой поговорить, обсудить случившееся, чем-то помочь? Дохрена, Паша! Дохрена раз. И каждый из них мы были посланы тобой в далёкое пешее.
Кровь шумела в ушах. Неконтролируемо трясло от желания что-нибудь разбить. Например, лицо человека, стоящего с противоположной стороны стола. Этого человека я считал другом около двадцати лет. И ни в один из дней не мог предположить, что однажды дружба закончится именно вот так – грязным поступком за моей спиной.
Опустил взгляд на пульсирующую болью руку. На следы проступившей крови на еще утром белом бинте.
– Помнишь? – начал я тихо, продолжая смотреть на окровавленный бинт. – На третьем курсе университета тебя бросила девчонка?
– Ну? – выплюнул он, тяжело дыша.
– Ты тогда закрылся в комнате почти на месяц, бухал и горланил песни на всю общагу. Никого к себе не подпускал. Слал всех, кто посмеет хотя бы постучать в дверь. Тебя едва не выгнали из общежития и университета за подобные выходки. А потом я на веревке спустился с четвертого этажа на твой третий и выбил кулаком окно, чтобы попасть к тебе и распить с тобой бутылку армянского коньяка.
– Помню, как мы потом стеклили это окно трясущимися от похмелья руками, – покачал он головой и улыбнулся.
– Так вот, Андрей. Ты когда-то тоже не хотел никого видеть и подпускать к себе. Ради того, чтобы тебя вытянуть из той ямы, я спустился на старой веревке с четвертого на третий и выбил окно. Теперь, что сделал ты… Два раза позвонил в дверной звонок моей квартиры. И всё. Всё, Андрюха. Это были все твои «дохрена» раз. А теперь ты хочешь совершить третий звонок, но уже в опеку?
Он опустил взгляд в стол. Кожа лица и шеи покрылась багрянцем. Сжал челюсти так, что зашевелились уши.
– Если бы у тебя случилось что-то, что заставило бы тебя снова замкнуться, – продолжил я, не дождавшись ответа. – Я бы снова спустился к тебе по той дохлой веревке, не боясь того, что ты опять можешь выбить мне зуб.
Он молчал. Шевеля ноздрями от глубоких вдохов и выдохов, гипнотизировал поверхность стола рядом с моей забинтованной рукой.
– А ты звони, друг, звони, – бросил я ему напоследок и оттолкнулся от стола.
Беспрепятственно вышел из кабинета. Тяжелыми шагами прошел в коридор, уговаривая себя от того, чтобы пустится во все тяжкие. В груди зудило от желания выпить и закурить. Но я понимал, что с моей стороны этот поступок будет расцениваться, как попытка обратить на себя внимание или же попросту, как подростковый бунт. Хоть подростки повально и не напивается до невменяемого состояния, но и такой мой поступок взрослым уже не назовешь. Особенно вкупе с тем, что я собираюсь сбежать с пар, ради того, чтобы всё это сделать.
Бухать в начале рабочего дня – плохая идея, но покурить – можно себе позволить, пусть даже с опозданием на пару. Всё равно студенты не являются на нее вовремя.
Внутренний двор университета подходил для этого идеально. Просто потому что, если я выйду из университета через главные двери, то уже ничто не удержит меня от того, чтобы сесть в машину и уехать, куда глаза глядят.
Нужно попытаться удержать себя в рамках, удерживая себя в рамках учебного заведения.
Зайдя под козырёк здания, в котором находились мастерские художников и репетиционные залы для танцоров, прижался спиной к стене. Глухо ударился затылком о кирпичную кладку и прикрыл на мгновение глаза, вдыхая и выдыхая морозный ноябрьский воздух.
Нащупал в кармане пальто пачку сигарет и зажигалку. Из мятой картонки достал сигарету, подкурил её о трясущееся на ветру пламя. Спрятал руки в карманы пальто и, зажимаю сигаретный фильтр уголком губ, выпустил облако горького дыма.
– Сука! – покачал головой и невесело сам себе усмехнулся.
«Я хотел позвонить в опеку» – эти слова, сказанные человеком, которого я считал другом, ржавым гвоздём царапали грудную клетку изнутри и снаружи. Импульсивно хотелось вернуться обратно, подняться в кабинет и дать ему по роже, но какое-то странное чувство и раздражительно спокойный голос в голове, говорили о том, что это ничего мне не даст.
Твою мать! Я познал дзен после собачьего укуса? Может, укол от бешенства – не такая уж и плохая идея? Хотя, с бешенством я, наверное, наоборот должен действовать куда более безумнее, чем просто курить, подпирая спиной стену.
Но, отчего-то, мне захотелось спрятаться в бронированном коконе. Вернуться домой, закрыться в квартире и никого не видеть и не слышать несколько месяцев.
Они обсуждали мою ситуацию…
Иными словами: они обсуждали смерть моей жены, сидя за праздничным столом в обнимку со своими живыми и вполне здравствующими женами.
Видимо, обсуждали так, словно хоть на йоту имеют представление о том, каково мне, что я чувствую и как со всем этим живу.
– О чём пыхтите? – внезапно раздавшийся в стороне голос, заставил вздрогнуть.
Опустил
